И вот, на третьи сутки шоу ужасов «Пропажа командира», стою я дежурным по штабу. Зашел в туалет покурить, гляжу – внизу на улице скучает у машины генеральский водитель. Спустился, угостил его сигаретой, и спрашиваю:
– Слушай, а чего твой шеф по полигону в кирзачах рассекает?
– Говорит, летом для полигона кирзачи лучше всего. Не знаю… Он вообще приколист тот еще. Ему форма одежды по фигу. Мы прошлой осенью приехали в КУЦ[4], и тут подморозило. А у меня в багажнике старая шапка валялась, замызганная вся. Бибко фуражку снял, шапку эту напялил – с солдатской кокардой, представляешь? – и пошел себе, как ни в чем не бывало.
– Силен!
– Не то слово. Он клёвый дядька.
Стою, курю, и думаю, что Бибко вообще-то правильно себя ведет. Настоящий генерал, он и без штанов генерал. И настоящий офицер это не звездочки на погонах. Вот, допустим, капитан Каверин, который угнал автомобильный прицеп из парка… Каверин не виноват, что ему осточертела служба. Он даже в таком осточертевшем состоянии на две головы выше, чем комбриг. Которого, между прочим, десять минут назад отыскали в канаве под забором. Это мне по секрету с узла связи капнули.
Тут в окно третего этажа выглядывает Бибко.
– Как дела? – спрашивает.
– Нормально, товарищ генерал, – отвечаем хором.
– Тебе пакетик передали? – это он водиле.
– Ага.
– Это я тут стирального порошка купил… Ладно, не скучай, домой поедем скоро. Нашелся их командир. Он к маме уезжал, и у нее приболел слегка. Ничего страшного, могло ведь быть и хуже, правда?..
Я стою и думаю: какая прелесть, черт побери. До чего все уютно и по-домашнему. Стиральный порошок. Командир к маме уехал. Другая жизнь, параллельный мир. Сразу вспомнилось рукопожатие Бибко, крепкое и доброжелательное. Как хорошо быть генералом – человеком, излучающим во все стороны уверенность и спокойствие. Это ж талант врожденный нужен…
Они сразу окно кабинета закрыли, три генерала, когда им надо было комбрига вынуть из обмоченных штанов и засунуть в брюки от парадной формы. Не везти же этого… гондона рваного… мандавошку беременную… и так далее, и тому подобное… в Киев на расправу в мокрых штанах. Они, наверное, давно подполковникам не меняли подгузников, отвыкли – и застеснялись, что их комментарии будет слышно за версту.
А я помощнику сказал, что с меня хватит. И обедать ушел.
Довольно было того, как они этот заблеванный ужас и моральный террор вверх по лестнице волокли – а я стоял и глядел. Впрочем, о том было рассказано еще в первой главе. Только я тогда один момент не отметил.
Они, знаете, с большим достоинством его тащили.
Генералы, что тут скажешь.
ГЛАВА 21
Сто дней до выхода приказа Министра обороны об увольнении твоего призыва в запас – культовая, знаковая, сакральная дата. Если воинская часть строго чтит традиции, в ней начнется черт-те-что. Деды (с этого дня дембеля) ночью постригутся налысо (утром их вздрючат, но не приклеишь же волосы обратно). На толстых дембельских подворотничках возникнут вышитые цифры – слева 100, справа 99. Приказ будет торжественно зачитан вслух молодым бойцом, стоящим на высоченной пирамиде из тумбочек. И так далее. Пересказывать все это – книги не хватит.
Даже для эстетов и снобов вроде вашего покорного слуги наступление «стодневки» многое значит. Армия, она засасывает, как болото. Помню случай неприятного культурного шока. Нам вдруг объявили, что мы весной переходим на «маскировочную» форму одежды: зеленые погоны, зеленые эмблемы, красные сержантские лычки. И я сильно расстроился. Ведь у меня была готова прекрасная форма с бархатными петлицами, бархатными погонами и металлизированными лычками. И вдруг меня этого великолепия лишили…
Тут и пришло осознание: я наконец-то слился с армией воедино. Привык к ней. Вписался в систему.
Разумеется, я тут же системе ответил. Генка Шнейдер купил мне в подарок на «стодневку» галстук. Зеленый, но чуть ярче армейского уставного цвета. И не на резинке. Настоящий! Я с наслаждением повязал этот галстук и отправился в наряд дежурным по штабу, чувствуя себя преотлично.
Все мне завидовали, включая офицеров. Только Минотавр ни слова ни говорил. Оказывается, просто не приглядывался. А когда пригляделся, аж сам позеленел. Минотавр был модником. В свободное от службы время разгуливал по Белой Церкви в белой куртке. Пошил себе форму с небольшими отступлениями от уставного фасона и цвета. Очень этим гордился. И тут, понимаете, его сержант… Галстук умеет завязывать, сволочь такая!
– Еще раз увижу этот галстук, – сказал Минотавр, – намажу горчицей и заставлю съесть!
Вот какая ранимая психика у военных. Поэтому они крайне чувствительны к ритуалам, церемониалам и знаковым датам.
Поэтому и я, временно военный человек, отнесся внимательно ко дню своей «стодневки». Я его записал. Все события, с утра до ночи.
СТО ДНЕЙ ДО ПРИКАЗА
документальная запись того, как я прожил день 19 июня 1989 года в Бригаде Большой МощностиСейчас я вижу, что день получился нетипичный для армии в целом. Во-первых, это день очень маленькой войсковой части, где «батарея» – шесть человек, а «дивизион» – двадцать восемь. Во-вторых, еще только заканчивается пересменка между периодами: не все дембеля ушли, не все молодые пришли. Казалось бы, из-за этого такой упор на хозяйственную и канцелярскую работу. А вот нет. Когда все утрясется, будет то же самое, только я уже не стану лично орудовать лопатой. Но приказы «копать-красить-печатать» по-прежнему будет отдавать майор. Хотя печатать он мне не приказывает. Он просит по-хорошему. У нас в дивизионе никто больше этого не умеет, ни старый штатный писарь не умел, ни новый. А я ведь могу скрыться в парке техники, заснуть там – и ищи меня, свищи.
Служивших может сильно удивить то, что в тексте не отражено шумное отмечание «стодневки». А не было его. Мы так решили. Уж больно дерьмовые воспоминания сохранились от «злой дедовщины» – и мы просто стерли всё это к чертовой матери из повседневной жизни ББМ. Задавили авторитетом. Кто хотел, тот праздновал – тихо. Двое-трое, кажется, побрили головы, не помню уже. Ну, и дружные аплодисменты на вечерней поверке были, когда один из наших крикнул: «Товарищи солдаты и сержанты, до приказа осталось сто дней!». Это уж как водится.
Ну, вот он, мой день.
* * *С утра надел кроссовки и выбежал. Обогнал своих, потом чужих, потом вернулся. Размялся чуть-чуть, повисел на перекладине, несколько раз лениво подтянулся. Потом умылся, долго смотрел на свой подворотничок и решил-таки подшить свежий. Выгнал батарею на утренний осмотр и заставил всех перечистить сапоги. Полчаса слушал политинформацию в исполнении майора Афанасьева. Чудом не заснул.
На завтраке, памятуя о старой традиции, отдал свое масло салаге-полугодку – шоб знал! Не видать ему того, что мы видали, не быть биту и унижену, многого не знать, что плохо и гадостно. Ну и слава тебе, господи.
После завтрака потопал со всеми в парк, на развод. Там выслушал пламенную речь комбрига и получил задачу от Афанасьева. Майор рулил дивизионом, пока Минотавр был в отпуске. Капитан Масякин на тот момент руководил строительством нового бокса, и я своего комбата видел раз в три дня, если видел вообще. Так что непосредственно мной руководил Афоня.
Для начала я припер со склада рулон рубероида. Ловко миновал Афанасьева так, что тот меня не заметил. Закинул рулон на броню кашээмки, влез наверх и растянулся на теплом металле, подложив рулон под голову. Лежал полчаса, пока Афанасьев меня не нашел. Получил новую задачу – убрать слегка в боксе и пообрубать траву вдоль бордюра. На вопрос, где я возьму для этого людей, если все мои заняты, получил ответ: вот и ты будешь занят! Логично. Даже в некотором роде справедливо. В боксе я все провернул за пять минут. Потом влез в одну из кашээмок, где мои оболтусы что-то красили. Выставил антенну, настроился на «Маяк» и послушал музыку. При этом я вращался туда-сюда в башне – вел наблюдение за окрестностями, дабы не пропустить подкрадывающееся начальство.
Поболтал с народом, ушел искать лопату. Через полчаса отнял ее у бездельников, которые сидели за боксом, озадаченные тем же делом, что и я. Принялся рубить травку, торчащую из щелей в бетоне. Оставил за собой ровную поверхность и совсем уже было собрался лезть обратно в машину, как из-за угла выскочил Афанасьев и на меня наткнулся. Майор жутко обрадовался и послал в казарму за котелками – их нужно покрасить. Ну, пошел в казарму. По дороге встретил связистов, которые что-то страшное делали со связью, ибо были все в обрывках провода. Светски поболтали. Пришел в казарму. Каптерщик побросал на плащ-палатку 28 котелков, я одолжил у него молодого бойца, и потащили мы эти сокровища обратно в парк (800 метров). Там долго развлекались с пульверизатором. Он пока чистый, без краски, дает мощную струю воздуха, и лучше, чем запустить эту струю под куртку, по летней жаре ничего не придумаешь. Бойцы начали красить, а я опять залез в башню машины и там вдруг заснул. Спал час, в 14 проснулся. Время было идти в казарму, я сказал, что пойду через магазин, и вяло уплелся. Купил сигарет, пожевал пряников, пошел в казарму. Там провожали двух последних наших дембелей. Они со слезами на глазах ныли ласковые слова и нежно обнимали провожающих. Досталось и мне за все хорошее. «Ничего, Олежка, потерпи пять месяцев…» – бормотали они растроганно.
Перед самым обедом получил задачу: печатать документы для нового учебного периода. Поэтому сразу после обеда отправился помогать Михайлову и Ракше получить на почте посылку. Неблизкий путь, если считать в оба конца почти километр, так что ходили мы очень долго. На обратном пути к нам прицепился капитан-ракетчик: ему не понравилось, что Михайлов небрежно козырнул. Я пытался объяснить капитану, что мы из ББМ, но он, похоже, был из новеньких, с нашими не сталкивался, поэтому – не осознал. Для начала он попробовал заставить меня научить Михайлова правильно отдавать честь. Я строго заявил, что это не мой человек, и я его гонять не буду. У капитана под фуражкой что-то зашевелилось (видать, заподозрил неладное), но он все-таки еще не понял, на кого напал. В общем, капитан трижды гонял Михайлова мимо себя строевым шагом. Витя ему такое изобразил, что мы с Ракшой чуть не умерли от смеха. Капитан не выдержал и убежал, страшно ругаясь.
Оказался я в казарме уже после четырех, поиграл на гитаре полчаса. Заглянул в канцелярию соседей, забрал у них машинку. Печатал еще полчаса, решил расслабиться, пошел в каптерку, где свежеокрашенные котелки пытались распихать по вещмешкам так, чтобы на котелках осталось хоть немного краски. Принял участие в дискуссии, удобно ли это – котелок, намертво прилипший к вещмешку изнутри. Пошел назад, наткнулся на писаря, уносящего машинку. «Через полчаса отдам». Бог с тобой. Пошел в другую канцелярию в гости. Там начали упрашивать напечатать им один листик, а то дело горит, а способности не те, чтоб за 12 минут листик сделать. Ладно, помог, за это мне на радостях дали пакет молока и два пирожных. Пошел в следующую канцелярию слушать «Аквариум», поделился там добычей. Вернулся к себе – машинка уже стоит, – и присел за нее еще на полчаса. Потом быстро согласовал с Афанасьевым кое-какие вопросы планирования, в которых мы разбирались на равном уровне – такой уж опыт я умудрился накопить. Впрочем, там не было ничего сложного, задачки для старшеклассников. Тут подоспело общее построение в 19 часов на «политико-массовую работу». Лучше бы спортивная, тогда мы поваляли бы дурака на спортгородке, а так целый час слушали Афанасьева. Майор был большой юморист, но я настолько привык к его шуткам, что опять начал проваливаться в дрему. После ужинали. Перед ужином я сказал дежурному по части, что ухожу до отбоя в штаб. Потопал туда, вскрыл кабинет замполита и уселся читать «Огонек». На самом интересном месте налетели Михайлов и Ракша, они пришли на узел связи звонить, и «Огонек» тоже отняли. Потом мы немножко попугали наряд по штабу, случайно заперли Генку Шнейдера в туалете – и очень довольные собой пошли на вечернюю поверку.
На поверке мой Кузнечик оказался под мухой, причем до потери координации движений. Женька не нарочно так нализался – просто две недели назад уволился один друг, который все никак не мог уехать. Он бродил по городу, где у него масса знакомых по былым самоволкам, и при малейшей возможности протаскивал спиртное в бригаду. У него образовалась идея фикс – «не уеду, пока не напою всю ББМ». После вчерашнего визита этого деятеля за казармой валялся его левый ботинок и огромная консервная банка из-под селедки. Мы были дружны, но пить я с ним не рискнул бы – и приносил он гадость, и по такой жаре это чревато.
Кузнечика поставили во вторую шеренгу, спрятав его за плечистым молодым сержантом. Женька тут же задремал, прилег сержанту на спину и принялся распускать по ней слюни. После поверки он собрался еще куда-то идти, но его попросту раздели и уложили спатеньки. А я засел в канцелярии. Немного поиграл на гитаре, поболтал с Ракшой и Михйловым, неприкаянно болтавшимися по казарме – и стал печатать. В расположении человек двадцать во главе с дежурным по части смотрели телевизор. А я тюкал себе по клавишам. Вовсе не документы готовил – письма писал. Обычный день. Рутина. Назавтра, то есть уже сегодня вечером (запись обрывается в 0:10) я должен был «заступить» помощником дежурного по части. До этого полдня работать, потом немного поспать – и в наряд. День прошел – ну и хрен с ним.
Когда укладывали спать Кузнечика, он лез ко мне целоваться и бормотал: «Ничего, Олежка, нам только пять месяцев продержаться, еще пять месяцев – и е…сь оно конём…»
Кто бы мог подумать, что я уволюсь по «студенческой амнистии» – через два месяца и пять дней.
ГЛАВА 22
Прибежали и кричат: Олежка, Олежка, ты на дембель идешь! Я им: да вы офонарели, июль месяц на дворе. Они: студентов досрочно увольняют! Мы по радио слышали!
И скачут вокруг меня. Все, как один, Дедушки Советской Армии, такие счастливые, будто их увольняют тоже. Это в войсках бывает – чистое и бескорыстное счастье, если кто из своих обманет систему, раньше срока откинется. Хотя, помню, одного досрочно уволили, когда у него отец умер, так вся бригада сказала хором: «На фиг такой дембель» – и провожала человека, чуть не плача в три ручья, искренне, от души.
Сейчас повод радостный, деды едва до потолка не прыгают, руку мне жмут, по плечу хлопают.
А я за последние двадцать месяцев привык к обломам и поклялся никогда не обольщаться, ни на что не надеяться, быть морально готовым к увольнению по первому снегу. Поэтому набычился и говорю: ребята, я ведь сам немножко журналист. Мало ли, что вы по радио слышали. Пока не увижу своими глазами газету «Известия», где соответствующее постановление напечатано, извините, не поверю. А окончательно меня убедит только директива Министерства обороны.
Они надулись, обиделись и ушли. Объяснять студентам-черпакам, что с тех причитается. Полбанки с носа, не меньше, а желательно литр.
А я упал на кровать и глаза закрыл. Лежу себе, исполняю обязанности старшины дивизиона. Вернется через пару недель Игорь Галимов, я сдам ему подразделение и тоже в отпуск пойду.
И не надо сбивать меня с толку.
Я единственный в ББМ студент-дед.
Антисоветчик и негодяй, чудом дослужившийся до отпуска. Человек, который твердо знает, что всегда может быть хуже, и ждет, когда оно наступит, это «хуже».
ДЕМБЕЛЬ СТАНОВИТСЯ БЛИЖЕ
зарисовка с натуры без комментариев и поясняющих надписейЧетырьмя неделями позже я опять лежал средь бела дня на кровати, правда, с понижением в должности: Галимов приехал. Сердечно поблагодарил меня за то, что дивизион разучился строиться. То есть, встать в колонну по три ребята могли не хуже прежнего, но команду «строиться в направлении столовой» выполнить не сумели. Сказали: а вот Олег нам говорил «строиться в направлении туда» – и показывал, куда!
Хорошие ребята. Мало того, что мы пережили вместе первую в истории ББМ внезапную учебную тревогу (судя по результатам – и последнюю). Мы еще умудрились никого за три недели не побить, ничего не сломать и ни во что не влипнуть. Я гордился собой и личным составом.
Поэтому, сменив дивизион на батарею, я лег на дно и старался как можно реже всплывать. Дабы не найти приключений и не лишиться случайно отпуска. По счастью, капитан Масякин все еще руководил строительством нового бокса в парке, и поругаться с комбатом я не мог чисто физически. А батарея в количестве шести человек и сама знала, чем ей заняться.
Судьба распорядилась иначе. Постановление Верховного Совета об увольнении в запас студентов все-таки вышло.
– Нет, это не удар армии под дых, – сказал начальник штаба. – Это прямо сапогом по яйцам!
Уходило домой 174 тысячи бойцов, причем девять из десяти – младшие командиры. Сержанты и старшины.
– Делать нечего, – решил полкан, ознакомившись с директивой Министерства обороны. – Приказ есть приказ. Мы должны уволить студентов двумя партиями, в августе половину и половину в сентябре. Значит, будет так. Первая партия уходит тридцатого августа, а вторая – тридцатого сентября!
Произнеся эти исторические слова, полкан вышел из своего кабинета и покинул город Белая Церковь. Отправился наконец-то на повышение в округ. Взамен нам прислали… То, что прислали. Оно долго не понимало, куда попало, и с кем имеет дело. Даже угрожало некоторым, и мне в том числе, страшными карами. А потом оно учинило внезапную тревогу. И сразу осознало, какой страшный зверь ББМ. С каким большущим прибором. Один лишь третий самоходно-минометный дивизион сработал четко. Мы той ночью стояли в наряде и просто не могли протормозить так лихо, как остальные. И хотя нового командира сильно удивили мои тапочки, он, тем не менее, сообразил, на кого тут не стоит попусту гавкать. Так я отпуск и заработал.
Тем временем «строевая часть» бригады начала рассылку запросов по ВУЗам – правда ли, что такой-то числится у вас студентом? Я как раз дежурил по штабу и мне удалось подержать в руках несколько конвертов перед отправкой.
На одном я прочел в адресной строке: «Свердловский педагогический университет».
На другом: «Московский Государственный Институт».