Анна Никольская
Про Бабаку Косточкину-2
Стихи Владимира Бредихина
О книге
Отличный сюжет плюс отличное воплощение этого сюжета в «жизнь». В качестве доказательства — мое троекратное ура в честь автора: ура! ура! ура! и собственные искусанные локти (которые я кусал по ходу чтения «Про Бабаку Косточкину-2»). Ка-а-а-а-ароче, блистательно по всем статьям — диалоги, описания, стилистика, фантазия, юмор. На мой взгляд, полнейшая удача. Ну а уж насколько «Про Бабаку Косточкину-2» окажется по зубам рэфээшным детишкам — это уже дело детишек и их зубов!
Валерий Роньшин, детский писательУдивительные, головокружительные, смешные и ужасно абсурдные приключения. «Так не бывает!» — веселишься после каждой главы. И все же кого-то напоминают пижамы, гусь, принцесса… То ли кого-то из знакомых, то ли нас самих.
Ольга Колпакова, председатель «Содружества детских писателей», автор более 50 книг для детейКогда-то давным-давно в одном моем стихотворении пропал хомяк. Сначала он шел В ПИДЖАКЕ. Ну, в смысле — я сам шел в пиджаке, а хомяк сидел в кармане. Получается, тоже шел. Но при этом он еще и грыз дыру и в результате ушел БЕЗ ПИДЖАКА. Причем — в неизвестном направлении. И только сейчас это направление стало мне известным. Теперь я точно знаю — этот хитрюга ушел к барнаульскому мальчику Косте Косточкину в книгу, которую вы держите в руках. Правда, не успел он к Косте прийти, как тут же снова от него ушел. Такой уж у него уходчивый характер. Но я со своей стороны могу гарантировать, что хомячьи поиски скучными вам не покажутся. Потому Анна Никольская — на все руки мастер. Она и детективный сюжет умеет выстроить, и со словами играть, и с юмором у нее все тоже в полном порядке. Так что веселых поисков!
Игорь Шевчук, детский писатель, папа СмешариковГлава 1
Квартира № 27
Я заглянул под диван — Фомы Фомича там тоже не было.
— Фома Фомич, родненький! — позвал я тихонько. — Куда ты подевался? Бабака мне за тебя голову откусит…
Бабака Косточкина, моя говорящая собака, подарила мне Фому Фомича перед самым отъездом в Абхазию. На отдых решили рвануть всей семьей — мама, папа, Бабака и сестра Аделаида. Меня оставили присматривать за хозяйством.
— Если кто из бандитов сунется ночью, — сказала Бабака, — ты пой басом. У тебя теперь как раз ломается голос, — и подарила мне Фому Фомича.
Три дня мы жили нормально: я в детской, он — в домике у батареи. К нему прилагался такой специальный домик — картонный, из-под телевизора — со спальней и кухней. Отдельно туалет. И колесо для интересного времяпрепровождения. Фома Фомич наберет побольше гороха за щеки — и ну давай гонять по колесу, а морда такая сосредоточенная-сосредоточенная! Вечный двигатель, да и только. Я зачистил провод от настольной лампы и примотал к вертящемуся колесу. Щелкнул выключателем — думал, сейчас будет бесплатный свет, вот мама с папой обрадуются — но нет. Наоборот, свет вообще потух по всей квартире. И даже в доме напротив — я увидел в окно.
Потом свет опять дали, а Фома Фомич исчез. Я обыскал весь дом, просто сбился с ног! Ведь он же Бабаке дальний родственник!
Я хотел звонить в полицию, просить предоставить инспектора и ищейку. Уже наполовину набрал номер и вдруг вижу — под кухонным столом, там, где трещина в стене в виде крокодила, рассыпан горох.
Я все тогда сразу понял! Моментально! Мне даже не понадобилось лупы и отпечатков лап.
Он сбежал!
Этот несчастный Фома Фомич, этот хомяк до мозга костей, сбежал! Самым бессовестным образом он сбежал к соседям по лестничной клетке. Вероятнее всего — к Григорию Христофоровичу из двадцать восьмой квартиры. А ведь я кормил его горохом и подорожником!
А ведь я газетку для него меленько рвал!
Что я скажу теперь маме и папе? А главное — что я скажу теперь Бабаке, когда она, веселая и загорелая, приедет из Пицунды?
Нет, надо было срочно что-то делать.
Я посмотрел на часы с Микки-Маусом: 20:21 — время еще детское.
Я переобулся в ботинки, накинул куртку (осень, в подъезде все-таки уже холодно), подобрал с пола несколько горошин (чтобы было, что предъявить, если спросят) и вышел из квартиры.
Крыша дома напротив багровела багровым.
Глава 2
Квартира № 28
У нашего соседа Пампасова из двадцать восьмой квартиры нет электрического звонка. У него в дверь вмонтирован железный звонок от велосипеда. Я не знаю зачем.
Еще у него дома, как мама говорит — полна коробочка. Там много всяких интересных вещей.
Интересные вещи у него повсюду: в ящиках на полу — журналы «Крокодил» за 1979 год, на подоконниках — виниловые пластинки с каким-то Антоновым, в старых деревянных чемоданах — значки и вымпелы, в глиняных горшках — монеты, в мешках из-под сахара — фарфор кусками, на стенах — велосипедные шины в хаотическом порядке… Пампасов называет себя нумизматом, а мы с мамой называем его Григорием Христофоровичем.
Я покрутил звонок и прислушался. Иногда бывает так, что Григорий Христофорович дома, а дверь не открывает. Я не знаю почему. В квартире № 28 было все тихо. Я приложил ухо к двери, чтобы прислушаться посильнее, как вдруг она приоткрылась. Сразу запахло какими-то зайчиками.
— Григорий Христофорович, вы дома? — спросил я, входя в темную прихожую.
Никто мне не ответил. Я заметил, что слева по коридору — там, где у нас спальня, а у Пампасова кухня, — горит свет. И я на него пошел.
Я шел по коридору и думал, и всякие нехорошие мысли лезли мне в голову. Например, я думал про то, что сейчас зайду на кухню, а там на полу — мертвец. Или еще хуже — шарики ртути.
Но ничего такого в кухне на полу не оказалось. Зато на столе, в самом его центре, на блюде лежал пирог. Вернее, он стоял — большой и розовый, как выкупанный поросенок. Наверное, с клубникой… — я принюхался.
— В приличных домах принято сначала здороваться, а потом нюхать! — сказал кто-то сердито.
Я вздрогнул и поздоровался.
— Так-то лучше, — сказал кто-то. — Зачем ты пришел? За солью? Возьми там — в узелке за батареей.
Я заглянул за батарею, но никакого узелка там не было. Над головой вдруг что-то звякнуло. Я посмотрел вверх и увидел, как из часов, которые были приделаны к потолку рядом с люстрой, медленно вылезает Червяк.
— Кувырнадцать минут пыпырнадцатого, — лениво сказал Червяк и, зевнув, полез обратно.
— Великолепно! Самое время заморить червячка! — воскликнул кто-то обрадованно.
Раздался громкий выстрел, и люстра стала падать на пол. Пока люстра падала, я успел подумать, что вот сейчас она разобьется на мелкие кусочки и Григорий Христофорович этому не будет рад. Но люстра не разбилась — на полпути к полу она выпустила два ощипанных куриных крыла и вылетела в форточку.
— Мазила! — сказал Червяк, выглядывая из часов. — Просто божеское наказание!
— Сейчас-сейчас, только ружье перезаряжу… — сказал суровый голос.
И тут я увидел, как из пирога высовывается Человеческая Рука.
Человеческая Рука торопливо перезарядила ружье и прицелилась в Червяка.
— Лучше целься!
— Не спеши! — командовал Червяк, подставляя грудь под прицел.
— А ружье у вас вроде бы деревянное? — спросил я.
— Мореный дуб! — с гордостью ответила Рука. — Отойди, о Мальчик, в сторону. Не мешай!
— Я сейчас уйду, не беспокойтесь. Я только хотел спросить про Григория Христофоровича…
— Ничего не желаю знать! — крикнула Рука. — Никакого Григория Христофоровича Пампасова здесь не проживает!
— Как же так? — удивился я. — Вот и вы, кажется, имеете к нему какое-то отношение… Вы не его рука?
Я сразу догадался, что это его рука. По татуировке на запястье:
«Всем покажу!» и по ее голосу.
— Я не его! Я сама по себе! — сказала Рука с вызовом, и я не стал спорить. — Хочешь пирога?
— Спасибо, — я кивнул.
— Спасибо — да? Или спасибо — нет?
— Спасибо — да.
— Не хочешь, как хочешь, — сказала Рука, отрезая от пирога большой кусок и отправляя его в рот.
Рот у пирога был внутри.
— Самоедство — великая вещь! — сказала Рука, облизываясь. — Очень рекомендую.
— Советую тебе, о Мальчик, прислушаться, — пискнул из часов Червяк. — Рука у нас голова!
Я совсем запутался и решил спросить напрямик:
— Вы не видели Фому Фомича? Хомячка такого.
— Не видели, — ответила Рука.
— Видели, — ответил Червяк. — Не видели.
— Так видели или не видели? — я не понял.
— Видимо, видели, а невидимо — не видели! — отрезала Рука.
— Я пойду, — сказал я. — Извините.
— Иди. Но по дороге захвати с собой это самое.
— Что?
— Самое то, — раздраженно повторила Рука.
— Хорошо.
Я вышел в прихожую и огляделся. Среди пыльных ящиков с женскими ботинками и стопками газет я сразу заметил два светящихся шарика. На одном было написано: «Это самое», на другом: «Самое то».
Я сунул шарики в карман.
Глава 3
Квартира № 26
Соседей справа, Кирпичевых, я знал хорошо. Приличная семья: папа — слесарь, мама — повар в заводской столовой, дочка — хорошистка, ходит в кружок «Умелые руки» во Дворец котельщиков. На 23 февраля она подарила мне желудевый танк — сделала своими руками.
Я позвонил в дверь. Папа Кирпичев, одетый в желтую пижаму, открыл сразу — как будто меня здесь ждали.
— Проходи, проходи, Костик. Голодный? Сейчас будем ужинать! — он схватил меня за шиворот и потащил на кухню прямо в ботинках.
За столом, накрытым клетчатой клеенкой, сидели двое — мать и дочь Кирпичевы в пижамах. Дочь сидела ко мне спиной — ее я узнал по бантику, он колыхался над стулом.
— Здравствуй, Костик, — поздоровалась мама Кирпичева. — Сейчас мы будем ужинать сосисками отварными с пюре картофельным, — сказала она трагически. — На второе — компот из сухофруктов.
Я не возражал, потому что дома из-за истории с Фомой Фомичом не успел поесть. Я сел за стол напротив дочери Кирпичевой и вежливо улыбнулся.
Мы стали ужинать. Кирпичевы молчали, и я тоже ничего не говорил. Про Фому Фомича я решил спросить после компота. Может быть, я ошибался, но чем дольше я находился за столом вместе с Кирпичевыми, тем сильнее мне казалось, что с ними что-то не так. От сосисок опять пахло зайчиками.
— Как дела в школе? — спросил папа Кирпичев.
— Хорошо.
— Ты ешь, ешь, не стесняйся, — сказал папа Кирпичев.
— Я ем.
— Сосиски-то небось любишь, постреленок? — спросил он и подмигнул мне. — Мама из столовки тырит — первый сорт!
— Эдуард! — вскрикнула Кирпичева-старшая, делая страшные глаза.
— Папа! — вскрикнула Кирпичева-младшая, делая…
Тут я заметил, что глаз у дочери Кирпичевой нет.
Еще у нее не было носа, лба, щек и рук.
Были под столом ноги или нет — я не знаю.
Вместо Кирпичевой-младшей на стуле сидела пижама, а над ней колыхался бантик. В рукаве пижама держала вилку с нанизанной на нее сосиской.
— Что уставился? — спросила меня пижама голосом дочери Кирпичевой.
— Дочка, будь вежливой с гостем, — папа Кирпичев покачал головой. — Предложи ему горчицы.
Пижама дернула бантиком, схватила нож, зачерпнула из баночки горчицы и сунула мне под нос.
— Горчица зернистая «Ташлинская», — сказала мама Кирпичева гробовым тоном.
— Спасибо, я уже сыт, — поблагодарил я пижаму.
— Ишь, нос воротит! — обиделась та. — А вот у некоторых носов нет! А вот некоторые едят горчицу банками и не морщатся! А вот от некоторых…
— Ха-ха-ха! — ненатурально засмеялся папа Кирпичев. — Ха-ха-ха!
— Простите, — я откашлялся. — А где ваша дочь?
— Кто? — спросил папа Кирпичев. — В каком смысле?
— Ну… — я замялся. — Где Кирпичева-младшая?
— А-а-а! — обрадовался папа Кирпичев и тут же добавил коротко:
— Ее съели.
— Съели?! — я был сражен. — Но кто??!!
— Бабай, — папа Кирпичев вздохнул.
Я не поверил ему.
— Месяц назад, — начала мама Кирпичева похоронным голосом, — наша дочь пришла ко мне и все рассказала. На тот момент Бабай жил у нее в шкафу уже восьмую неделю. Он пугал нашу дочь по ночам, а днем требовал хлеба и зрелищ. Я выслушала нашу дочь, но не поверила ей. Я была черствая и сказала: «Не выдумывай!». После этого Бабай ожесточился, а следом — и наша дочь. Она перестала чистить зубы два раза в день, забросила школу, замкнулась в себе. Ее уже не радовали друзья, домочадцы и поделки из желудей. А мы с отцом оставались глухи и слепы к бедам несчастного создания — нашей дочери. И вот он результат — наша дочь съедена Бабаем.
Я молча переваривал услышанное. В то время как я ел, спал, ходил на уроки русского языка и математики, за стеной, в квартире № 26, разыгрывалась трагедия. Я испытывал сейчас что-то неописуемое.
— Увы, мы были слишком заняты карьерой, — папа Кирпичев смотрел прямо перед собой и не мигал.
— Мы были эгоистичны! Мы — дурные, дурные родители! — мама Кирпичева начала заламывать руки.
— А ведь я вам говорила: съест меня Бабай, съест, клянусь своей селезенкой! — сказала пижама. — Фомы вы неверующие!
И тут я вспомнил, зачем сюда пришел. Мне было неловко прерывать семейную драму, но делать было нечего.
— А вы не видели, случайно, Фому Фомича? Хомячка двухлетнего?
— А? — очнулся папа Кирпичев. — Хомячка? Нет.
— Такого рыженького с прокушенным ухом? — спросила пижама.
Я кивнул.
— Не видели.
— Дочь наша, чисти зубы и спать! — строго, но справедливо сказала мама Кирпичева. — В шкафу и под кроватью я сейчас проверю. Спокойной ночи, Костя, — мама Кирпичева встала из-за стола, надела противогаз и резиновые перчатки.
Я пожелал Кирпичевым спокойной ночи и вышел в подъезд, прикрыв за собою дверь. Но не успел я сделать и пары шагов, как из двадцать шестой квартиры послышался голос мамы Кирпичевой:
— Ты опять тут?! А ну, отец, ату его! Гони бармалея к уборной!
Последовали какая-то возня, ругань, звон посуды и… вдруг все стихло.
Предчувствуя беду где-то в районе коленок, я скрипнул дверью и заглянул в квартиру.
В коридоре, тускло освещенном бра, стояли, крепко обнявшись рукавами, три пижамы Кирпичевы.
Глава 4
Квартира № 24
Нашего соседа снизу я в лицо никогда не видел. Только со спины. Зато я его хорошо слышал, особенно по ночам. Дом у нас панельный, улучшенной планировки, и, когда наш сосед снизу играет гаммы, мне не спится. Он музыкант.
— Концертирующий пианист, — сказала мне про него Бабака. — Заключил контракт с Алтайской краевой филармонией и теперь будет жить в нашем доме, в квартире с евроремонтом. Ты видел его хвост?
— У нашего соседа есть хвост? — удивился я.
— Не говори ерунды. У нашего соседа пианиста Котовича хвоста нет. Зато у фрака нашего соседа пианиста Котовича хвост есть.
И точно — хвост был там, где и положено быть хвосту. Он торчал из-под дубленки, когда пианист Котович выбрасывал в мусоропровод мусор. Я стоял сзади и все видел.
Звонка у двери № 24 я не нашел и просто постучался.
— Кто там? — спросили меня из-за двери голосом, подбитым ватой.
— Это Костя.
За дверью немного помолчали.
— Входите, не заперто.
Я вошел и вытер ноги о половичок. На нем было написано: «Знаете ли вы, что музыка показывает человеку те возможности величия, которые есть в его душе?»
— Не стойте столбом! Проходите в овальную залу! — послышалось из глубины квартиры.
Я немного подумал, где могла бы находиться такая зала. Планировка у нас по стояку одинаковая, но в нашей квартире овальной залы нет. По коридору я свернул направо — налево был туалет — и, к своему удивлению, оказался в просторной комнате в форме яйца, освещенной хрустальными люстрами. Яйцо было совершенно пустым. В его тупом конце стоял я, а острый уходил в перспективу. На горизонте я разглядел крошечный красный рояль.
— Торопитесь! — позвал меня все тот же ватный голос.
Я подумал, что евроремонт — все-таки великая вещь, и пошел к линии горизонта.
— Ну наконец-то! Сколько же можно ждать? — Подойдя к роялю, я понял, что голос шел у него изнутри. — Вы принесли партитуру?
— Партитуру? — растерялся я. — Нет…
— Молодой человек, вы тратите мое драгоценное время! Давайте скорее сюда, вон она у вас — из кармана торчит.
Я сунул руку в карман, и точно — в нем оказались какие-то листики.
— Ставьте на пюпитр! Не мешкайте, умоляю вас!
Из рояля с громким хлопком выскочила резная подставка. Я поместил на нее ноты и отошел в сторону.
— Не стойте тут, помилосердствуйте! Музыку слушают исключительно сидя! Вон пуф!
Я сел на бархатный пуф, которого раньше, клянусь, в комнате не было. И как раз вовремя. Крышка клавиатуры открылась (самостоятельно, как и пюпитр) и… после небольшой паузы… рояль… стал… играть.
Я смотрел старое кино «Неоконченная пьеса для механического пианино», и то, что клавиши нажимались сами собой, меня не удивляло. Удивляло другое. Музыка, которую играл рояль концертирующего пианиста Котовича — этой звезды барнаульской филармонии, была чудовищной.