– А девушка?
– Она должна была убежать и встретиться с ним. Вместо этого ему прислали ее руки в корзине, а заодно лучших наемных убийц.
– И че дальше?
– Сэр Никодемус сбежал по шелковому пути через пустыню. Он мало что запомнил. Кажется, впал в прострацию. А к тому времени, как пришел в себя, был уже в Греции, снедаемый жаждой крови.
– Если он правда любил девчонку, то должон был мстить ее папаше.
– Он и отомстил, – кивнула мисс Тодд. – Власть императорской семьи зиждилась на тайне и том факте, что даром обладали только они. Когда о вирусе узнали все на свете, он больше не представлял собой что-то особенное или могущественное. Они превратились просто в людей, над которыми довлеет проклятый недуг. Сэр Никодемус начал распространять болезнь, заражая… девиц легкого поведения.
– Ага, знаем таких.
– Но, добравшись до Англии, он стал выбирать, кому предложить свою кровь. Во Франции сэр Никодемус заработал целое состояние, продавая вирус французской аристократии. К тому времени, как недуг распространился по Англии, господин бывший посол слыл настоящим богачом.
– С чего платить за проклятье?
Онория посмотрела на Блейда, пытаясь сдержаться и не коснуться его лица.
– Улучшить скорость, зрение, выносливость, получить долголетие. Вирус гарантирует, что голубокровный больше ничем не заболеет. В то время течение недуга было неизвестно. Единственным минусом стал тот факт, что зараженный вынужден питаться кровью. Стоило измениться одному человеку, и весь двор захотел последовать его примеру.
– Одобряю такой план, – ответил Блейд. – Продать кровь за чертову уйму золота и к тому ж отомстить врагам. Я б восхитился им, не будь он таким долбанным позером.
– Как это по-мужски, – пробормотала Онория. – Вот, я сделала все, что могла.
Блейд посмотрел на руки:
– Заживут.
Но быстро ли? Нужно записать в блокнот свои соображения. Также надо бы проверить его рефлексы, но мисс Тодд и так подозревала, что Блейд быстрее и сильнее любого новообращенного подопытного. Не поэтому ли убить вампира, по слухам, труднее, чем голубокровного? Потому что в них вирус намного сильнее?
Интересно, как быстро восстанавливается вампир… Онория отбросила эту мысль. Глупо даже думать об этом. Ей никогда не удастся изучить одного из них. Разве что за секунду до того, как чудовище разорвет ее на клочки. Вампиры безумны из-за жажды крови, с ними не договоришься. Во времена короля Георга, когда для Эшелона имело значение только изобилие, случился набег вампиров. Город дважды сгорел. За чудовищами охотились как вооруженные граждане, так и сами голубокровные.
За год пять вампиров стоили жизни десяти тысячам горожан.
С тех пор, как только казалось, что голубокровный приближается к Увяданию, его быстро обезглавливали. Это происходило в тайне, но до Онории доходили слухи. Они называли это милосердием, а по ее мнению, ими двигал страх.
Город не выдержит еще одного набега вампиров. Люди и так уже возмущались, что механизмы отбирают у них работу, и что французы поступили умно, обезглавив всех своих голубокровных. Технология Эшелона держала недовольных под контролем, но одной маленькой провокации достаточно, чтобы снова поднять бунт.
– Че задумалась? – спросил Блейд.
Онория моргнула и перевела взгляд на гостя. Он смотрел так, будто читал ее как открытую книгу. Но ведь Блейд всегда за ней следил, во всяком случае, так Онории казалось.
– Я думала о вампире. Это было ужасно… – Она поежилась.
– Ага. Воняет как старая кляча, неделю проведшая под палящим солнцем. Грязная уродливая тварь.
Онория покачала головой:
– Конечно, его запах и вид отвратительны, но самое ужасное, что когда-то он был голубокровным, как ты.
Господин посмотрел ей в глаза своими, блестящими и зелеными.
– Разве ты не боишься? Говорят, это неизбежно, – выпалила она.
– Лекарства нету, такшо чему быть, того не миновать. – Блейд пожал плечами, как будто ему все равно, но опустил взгляд. – Я парней предупредил. Уилл смекнет, че делать.
– Это ужасно трудная задача, он совсем юн.
– Эт может тока он.
Онория вспомнила глаза верзилы и то, что он двигался почти так же быстро, как Блейд.
– Он ведь вервульфен?
Зеленые глаза сверкнули. Блейд словно взвешивал, можно ли доверять собеседнице.
– Ага.
Онория застыла. Вервульфены управляли Скандинавией, а в Германских штатах их держали на цепи и заставляли служить в армии. Но голубокровные плохо ладили с вервульфенами. Когда Эшелон пришел к власти, первым делом напал на шотландские волчьи кланы и убил почти всех в битве при Каллодене. Онория видела живого вервульфена только в клетке зверинца принца-консорта. Бедное безумное существо ходило из угла в угол. На человеческом лице горели волчьи глаза.
– Откуда он?
– Его продала мамаша, как только заметила первые признаки волчьего вируса, – пояснил Блейд. – Его выставили напоказ в Ист-Энде. Резали беднягу, шоб потешить толпу взрывом ярости берсерка. Ему было годков четырнадцать-пятнадцать. Я его вытащил.
– Я думала, вервульфен – естественный враг голубокровного.
– Врагами не рождаются, а становятся. Вервульфенов вырезают, потому что тока они могут разорвать голубокровного. Причем без напряга. Они – угроза, – продолжал Блейд и тихо добавил: – И я ненавижу клетки. Низзя было бросать его там. Уилл сидел там и пялился на меня дикими желтыми глазами.
Онория уставилась на руки. Разговор зашел в опасное русло. Так легко восхититься тем, кто вытащил из клетки подростка, понимая, каково ему приходится. Ей не хотелось смягчаться. Как только она наберется сил, то станет просто рабой. Трэлью, от которой господин будет кормиться. И все же…
– Сколько тебе было при заключении в Башню из слоновой кости? – спросила она.
– Без понятия. – Блейд пожал плечами. – Я родился в трущобах, мы тама годов не считаем. У мя была сестра. – Услышав нежность в его голосе, Онория подняла глаза. Господин смотрел на стену, а его мысли витали далеко отсюда. – Викерс увидел, как она продавала цветы в Ковент-Гардене. Захотел шестнадцатилетнюю девчушку. Эмили была еще молода и купилась на его сказки. Тока отказалась бросать брата. Такшо ему пришлось взять и меня заодно. Кажись, я его забавлял. Его веселил мой говор. Типа долбанная диковинка. Он демонстрировал меня всем своим дружкам. Голубокровные устраивали бои: выставляли мальчишек друг против друга или против зверей. Викерс много ставил на меня. Говорил, что вознаградит, ежели я выиграю. Тока нельзя было рассказывать Эмили, но к тому времени сестра уже пристрастилась к кормлению. Вряд ли она особо возражала бы.
– Уверена, Эмили бы воспротивилась, – заявила Онория. Если бы речь шла о Чарли, она бы плюнула на все преимущества жизни трэли. Вот и еще одна причина ненавидеть Викерса, хотя и так хватало.
Ночная тишина словно разлилась на комнате, нагнетая обстановку. Глаза Онории горели от усталости, однако ей не хотелось бросать Блейда.
Глупо. Она и так сделала все, что могла: промыла ссадины и перевязала раны. Пора его выпроваживать.
Ну да, в одиночестве сидеть на крыше в холодной туманной лондонской ночи.
– Оставайся, – предложила Онор, отпихнув стул назад. – Я принесу одну из рубашек отца и одеяло.
В глазах Блейда мелькнуло что-то похожее на удивление:
– Ты предлагашь мне остаться?
– Если, конечно, не решишь сидеть на крыше, как и собирался, не слушая моих возражений.
Внезапно Блейд вскочил на ноги, оказавшись слишком близко к Онории. Она отступила, но уперлась в стену.
– Онор, – прошептал он, неспешно протягивая руку, намеренно давая ей время запротестовать, если она пожелает.
Онория затаила дыхание.
– Я тогда принесу рубашку, – выпалила она и проскользнула под его рукой, слыша за спиной тихий хриплый смех.
Онория вошла в спальню и увидела, как Лена бросилась в постель. Маленький фосфоресцирующий светильник отбрасывал тусклое зеленоватое сияние. Он стоил два фунта, но прослужит вечно, в отличие от свеч и газовых ламп.
– Плохо спится? – спросила Онория.
– Он останется тут на ночь? – вместо ответа спросила Лена. – А как же Чарли?
Глянув на дверь, старшая сестра поднесла палец к губам. Открыв сундучок у кровати, порылась в содержимом. Отцовская рубашка, в которую он завернул дневник, лежала на самом дне.
– Это папина! – прошипела Лена.
– Но она же ему больше не нужна, так? – Сестра резко вздохнула. – Извини, мне не следовало так говорить. Это жестоко.
Черные глаза Лены сверкнули, а полные губы задрожали:
– Ты отдаешь ее ему?
Рубашка все еще пахла Артемием Тоддом, чернилами и химикатами. Онория застыла в нерешительности, перебирая пальцами потертый хлопок.
Рубашка все еще пахла Артемием Тоддом, чернилами и химикатами. Онория застыла в нерешительности, перебирая пальцами потертый хлопок.
– Его рубашка порвана. Он сегодня спас мне жизнь. Я помню отца. Мне не нужна одежда, чтобы его не забыть.
– Это все, что у нас есть.
– Нет, – прошептала Онория, садясь на краешек койки сестры. Проведя рукой по блестящим черным волосам Лены, она улыбнулась. – Мы есть друг у друга, и это намного важнее рубашки.
– Ты правда так думаешь?
Жаль, что сестра в этом не уверена. Они были не в лучших отношениях в последние месяцы. Обе уставали и жили впроголодь, а это сложно вынести. Болезнь Чарли лишь усугубила ситуацию. Сестры находились на грани.
Онория наклонилась ближе и прижалась губами к виску Лены:
– Конечно, я так думаю. Вы с Чарли для меня важнее всего на свете. И я рада, что вы у меня есть.
Слезинка соскользнула по щеке Лены. Она все еще такой ребенок, хоть и старалась храбриться. За последние полгода из них троих она пострадала сильнее всего. Онория привыкла работать целый день в Клинике, Чарли был достаточно юным, чтобы приспособиться к жизни, казавшейся ему приключением. А Лена помнила красивые платья, друзей, привычные торты на столе и флиртующих молодых джентльменов, что вились вокруг нее будто бабочки. Она как раз собиралась выйти в свет и думала только о том, что надеть и с кем бы она хотела заключить контракт трэли. И тут ее выбросило в мрачный опасный мир, где мучил голод, а от работы пальцы приходилось стирать почти до кости, чтобы выручить на пропитание.
Лена поймала сестру за руку:
– Я тоже рада.
– Знаю. Поспи на моей постели. Нам придется делить одеяла, – попросила она Лену, взяв рубашку.
Онория взяла собственное теплое одеяло жуткого серого цвета и пошла к двери.
Ее сердце ушло в пятки, стоило заметить Блейда, изучающего дверь в комнату Чарли.
– Это комната моего брата, – зачем-то пояснила она.
– Вы его запираете?
– Он ходит во сне. Боюсь, что однажды он выйдет на улицу, – легко солгала Онория. Она ему уже столько лапши на уши навешала. Иногда повторяла выдумки так часто, что даже сама в глубине души начинала им верить. – Вот, – протянула она рубашку и одеяло.
Стройный и грациозный, Блейд двинулся вперед. Этот мужчина отлично чувствовал себя в своей шкуре. А как раз сейчас приличная часть этой шкуры предстала взгляду Онории.
– Благодарю.
Блейд подхватил одеяло и не глядя положил его на стол позади себя. Рубашка – другое дело. Он взял ее, позволил мягким складкам скользнуть между пальцами.
– Я уйду поутру. Поглядим, сумеем ли выследить вампира до его логова.
– Извини, – прошептала Онория.
– За что? – Господин вскинул густые рыжевато-коричневые четко очерченные брови, придававшие ему дьявольское обаяние.
– Ты мог бы поохотиться за ним сейчас, если бы не пообещал меня защитить.
– На вампира неча охотиться ночью одному. Мне нужна помощь Уилла. А он вышел из строя на пару дней. Такшо я просто пойду на разведку.
По крайней мере, при дневном свете он в безопасности. Вампиры, с их белой чувствительной кожей, не переносили солнечного света. Но если тварь пряталась в туннелях Нижнего города, где трущобы переходили в подпольный мир – да, там тоже жили люди, те, кто готов был рискнуть, – тогда Блейду придется пойти за чудовищем.
– Будь осторожен, – выпалила Онория.
– Волнуешься за мя, милашка?
– А кто же заплатит мне такую же цену? – ответила она и тихо добавила: – Я не желаю зла ни тебе, ни твоим подручным.
От легкой улыбки на щеках голубокровного появились ямочки. Блейд на самом деле выглядел настоящим красавцем, когда улыбался. У Онор даже слегка дыхание перехватило.
– Канешн, – согласился он. – Я передам парням твои пожелания. Че ж до меня... – Господин шагнул вперед и хрипло продолжил: – Я тя сам поблагодарю.
Онория не успела отступить. Он поцеловал ее, заглушив протест едва уловимым легким прикосновением прохладных губ. Затем отступил, по-прежнему держа рубашку. Улыбка Блейда стала какой-то другой… едва ли не тоскующей.
Онория моргнула, все еще выставив перед собой руки, словно пытаясь отгородиться. Вернее, если совсем честно, чтобы дотронуться до Блейда.
– Зачем ты это сделал?
Улыбка Блейда сводила ее с ума. Глядя на его рот, Онория еще ощущала фантомное обжигающее прикосновение его губ и боялась, что никогда не избавится от этого чувства.
Блейд пожал плечами, отвернулся и натянул рубашку:
– На случай, ежели завтра умру, чтоб ни об чем не жалеть. А мне хотелось поцеловать тя с первой встречи.
Грубая честность изумила ее. Онория невольно дотронулась до своих губ и, не сводя взгляда с Блейда, сказала:
– Мы об этом не договаривались.
– Неа, не договаривались. – Господин встряхнул одеяло и посмотрела на хозяйку. – Приятных снов, милашка. – И ослепительно улыбнулся, как будто знал, что у нее будут за сновидения. – Мои уж точно будут приятными.
Глава 10
На следующее утро пришла записка. Блейд как раз закреплял наручные ножны, когда к нему вбежала Ларк. Господин подхватил ее на руки и обнял:
– Эй, котенок. Че спешишь?
Девчушка сморщила нос от запаха его доспехов и протянула сложенный толстый кусок пергамента:
– Голубокровному охота перекинуться с тобой словечком.
Блейд опустил Ларк и взъерошил ее волосы:
– Голубокровный, во как?
Значит, его вчерашнее сообщение получено. Блейд взглянул на пергамент, но ничего не понял, даже когда сел и попытался сосредоточиться на мешанине из букв.
– Он едет сюды на паровом экипаже. – Ларк отдернула занавески и выглянула в окно.
Блейд натянул сапоги и нащупал за поясом нож с зазубренным лезвием. Прошлая ночь доказала, что вампира нужно ранить как можно тяжелее прежде, чем тварь начнет исцеляться.
– Ага, иду. Пусть Рип выйдет на крышу с винтовкой.
Ларк бросилась в Логово за здоровяком-подручным.
Господин засунул пистолет за пояс сзади, потому что дураком не был, и поддернул ножны. Пора станцевать с дьяволом.
Безлошадный паровой экипаж подъехал как раз, когда Блейд шагнул за порог. Модно одетый кучер в синей ливрее сидел на козлах впереди и управлял кэбом с бесстрастной уверенностью. Отделанный перламутром экипаж блестел в тусклом солнечном свете. Позолоченный причудливый узор извивался по поверхности. Блейд заметил, как кто-то раздвинул синие бархатные занавески.
Какая глупость: приехать в таком роскошном кэбе в район голодранцев. Вот из-за подобной дурости и вспыхивали бунты.
Наверное, потому рядом с экипажем и шли четыре металлогвардейца, топая железными сапогами по булыжникам. Блейд посмотрел на их левые руки и на секунду застыл. Огнеметы, заменяющие конечность – опаснейший вид оружия.
Блейд прислонился к косяку. Грум в ливрее спрыгнул с запяток, поспешно выдвинул ступеньку и открыл створку. Встав рядом на колени, он склонил голову, когда изящная ручка в перчатке оперлась на дверцу.
Вот те на… женщина. Значит, они либо надеялись успокоить его, либо соблазнить. Черт, да все, что угодно.
И это могла быть только одна женщина.
Блейд подошел, вытащил из кармана золотой портсигар.
– Миледи Арамина, – поприветствовал он, зажигая тонкую сигару. – Какой приятный сюрприз. Я б ща раскланялся, но мои колени уже не те, что раньше.
Леди Арамина вышла из экипажа, придерживая юбки изящной рукой, и осмотрелась с прохладным безразличием. Бледные холмики ее грудей едва не вываливались из зеленовато-оливкового лифа платья. Черное кружево сохраняло видимость приличий, а еще кусочек изысканных кружев прикрывал глаза. Сложное сооружение из черных страусиных перьев и металлических бусинок скрепляло элегантный поток темно-рыжих кудрей, которые гостья не потрудилась припудрить перед приездом. Это придавало ей эротический и загадочный вид, и Блейд невольно понаслаждался зрелищем пару секунд. Он ведь всего лишь мужчина, а леди Арамина, как говорят, красивейшая женщина в Англии.
Прежде ему не доводилось с ней встречаться. Голубокровные Эшелона были в основном мужчинами, за одним потрясающим исключением. Заражение женщин запрещалось, дабы не подвергнуть слабый пол жажде крови и истерии, но леди Арамина являлась единственной наследницей дома Казавиана. Ее отец, умирая от неизвестной болезни, совершил непростительный проступок, лишь бы только его дом не канул в лету. Поговаривали, будто он хохотал, подыхая в постели. Другие же утверждали, что он сам себя надул, так как его дочь на деле почти не имела влияния. Каким-то чудом ей удалось пережить множество покушений на свою жизнь, но Казавиан стал самым слабым из семи Великих домов.