Я заколебалась. Можно ли рассказать бабушке правду? Очевидно, раздумья отразились на моем лице, потому что Матренкина серьезно добавила:
– С другими бабками я не сплетничаю, некогда мне. И секреты чужие уважаю, иначе никто в дом не позовет, заработка я лишусь. Я, милая, черта изгонять умею, а за такое дело не всякий батюшка возьмется. Вера должна быть крепкой, незыблемой, чуть засомневаешься – и дьявол тебя одолеет. Говори, не сомневайся, вместе с бедой справиться легче.
Несмотря на суровый внешний вид и довольно грубый голос, Матренкина производила самое положительное впечатление. В особенности подкупали глаза старушки – они не выцвели от прожитых лет, сохранили ясность и блестели, как у юной девушки.
– Только не сочтите меня за сумасшедшую, – предупредила я, пытаясь удобно устроиться на жестком колченогом стуле.
– Я наслушалась разных историй, удивить меня не сумеешь, – сказала Лариса.
Глава 18
– Бесполезно про ушедшее время в учебниках читать, – подытожила старуха, когда я затихла, – правды не узнать. Профессора по книгам ориентируются, да только их люди кропают, себя приукрасят, других черным обмажут. Один другому сказал – приврал, второй третьему – напутал, и понеслась карусель, где ложь, где правда, не поймешь, семь дней вилами не разгрести. Чего уж там про древний мир говорить, если и про прошлый век уже истины не найдешь. А ведь сами тогда жили, да все забыли. Я Софью Скавронскую помню.
– Да ну? – восхитилась я.
– Что ж тут странного, – протянула Матренкина. – Сколько мне, по-твоему, лет?
– Сто, – с ходу ляпнула я.
– Тю, дура! – тихо засмеялась старуха. – Хотя, спасибо, от души мне долголетия пожелала. Но, надеюсь, Господь раньше меня приберет. Семьдесят пять я в нонешнем году отсчитала. А Скавронская в девяностых померла, вот той точно сто годков стукнуло. Только она ведьмой никогда не была, колдуньей тоже, ее до конца сороковых годов в Киряевке очень уважали, хоть и чопорная была старуха. Пошли в избу, чаю попьем…
Лариса легко встала и вошла в дом. Я посеменила за ней, миновала длинный темный коридор, отодвинула цветастую занавеску и попала в удивительную для сельской старухи комнату. Никаких ковров на стене, комодов, прикрытых кружевными салфетками, диванов с гобеленовыми покрывалами и домотканых дорожек.
Посреди квадратной комнаты лежал пушистый ковер теплых коричнево-розовых тонов, у окна стоял старинный письменный стол с древними бронзовыми чернильницами и подставкой для ручки с открытым пером. Здесь же была лампа в виде античного бога (вещь определенно ценная, конца девятнадцатого века). Но больше всего меня удивили книги – их тут было несметное количество, они теснились на полках, лежали на подоконниках, на уютном диване, в двух глубоких креслах и даже на полу.
– Ты тут обожди, – приказала Лариса и ушла на кухню.
Я села в кресло и взяла одно издание. «Имя Розы» Умберто Эко. Следующая книга оказалась еще интересней, она принадлежала перу великого японца Кобо Абэ. Если эти произведения читает Матренкина, то у нее хороший вкус и, очевидно, прекрасное образование. Я встала и подошла к полкам, висевшим в простенке между окнами. Ну надо же, здесь медицинская литература, всякие справочники, как у моей подруги, хирурга Оксаны, пособия по лекарственным травам. Дальше – больше. На столе высится стопка книг, среди незнакомых мне авторов я заметила фамилии Флоренского и Блаватской. Я пыталась некогда ознакомиться с трудами Елены Великой, но, если честно, не смогла их осилить, абсолютно ничего не поняла. А Лариса, видно, постоянно обращается к сочинениям «королевы эзотерики» – толстая книга пестрела разноцветными закладками.
Я взяла в руки труд Блаватской и увидела под ним том с темно-синей обложкой в красных прожилках, точь-в-точь такой притащила из кабинета Эрика Валентина. «Магия. Правда и ложь». Автор – Майя Водкина. Я машинально открыла первую страницу – сбоку выделялась написанная чернилами короткая фраза: «Вам с любовью», дальше шла подпись со множеством затейливых завитушек.
Я быстро вернула книги на место, выровняла стопку и села в кресло со скучающим видом гостьи, которая ждет не дождется припозднившуюся с чаем хозяйку. Значит, приемная внучка Скавронской, которую недолюбливала и отчаянно ревновала Вероника, особа, проявлявшая в юности большой интерес к знахарству и взятая Софьей в ученицы, написала труд о магии. И она знакома с Матренкиной.
– Не заснула? – спросила Лариса, входя в комнату с подносом.
– Книги листала, – ответила я, – Абэ Кобо интересный писатель.
– Не всем нравится, – отметила Лариса. – Иди к столу. День сегодня не постный, можно печеньем побаловаться. Оно на сливочном масле, значит, скоромное.
– Вот странно… – без тени улыбки сказала я.
– Чего удивительного ты заприметила? – спросила Лариса.
– С самого начала меня насторожила ваша речь, – пояснила я, – вроде говорите как сельская, неграмотная женщина. «Семь дней вилами не разгрести». И тут же, характеризуя Скавронскую, употребляете словно «чопорная». А книги? Вам нравится Умберто Эко? Как это сочетается с журналами, которые лежат на террасе? Неужели вы увлекаетесь сплетнями из мира шоу-бизнеса? Где телевизор, отрада сельской бабушки? И ваша посуда! Чай подаете в фарфоровых чашках, изготовленных небось на заводе Кузнецова еще до революции!
Матренкина улыбнулась.
– Вот тут ты ошиблась, посуда от Гарднера. Что же касаемо остального… Телик в гостиной, там и фикус с геранью и плед мохеровый, и весь праздник. Я туда чужих людей обычно привожу, в кабинет редко пускаю. Хоть и не поймет народ про книги, да мне выделяться не следует. Речь моя за долгие годы общения с простыми людьми, увы, уподобилась винегрету, где свекла, где огурец, где зеленый горошек. Мой отец был человек образованный, жаль, рано умер. Служил у Панкрата Варваркина камердинером, от барина ума понабрался. А серебро и посуду ему барин перед отъездом из России подарил. Но об этом никому рассказывать было нельзя, иначе в прежние годы могли и в тюрьму посадить.
– К счастью, я не жила в темные времена российской истории, но моя бабушка Афанасия рассказывала, как люди боялись ночного звонка в дверь, – сказала я.
– В колхозе жизнь проще была, – кивнула Лариса, – хотя неугодных председатель живо в кулаки записывал. Маму он не трогал, за нее Скавронская попросила.
– Софья имела влияние на местное начальство? – удивилась я.
Матренкина осторожно подняла хрупкую чашку.
– У Ивана Федоровича дочь больной родилась. Сейчас бы сказали – церебральный паралич, а в двадцатые годы ее убогой прозвали. Софья много чего умела, она девочку в прямом смысле слова на ноги поставила, говорить научила, читать, писать. Иван Федорович ребенка обожал и Скавронскую от большевиков защищал. Народ знахарку уважал, она на болоте тихо жила – траву сеяла, порошки да микстуры составляла. Где колхознику врача найти? Бабка-повитуха да Софья, вот и весь Минздрав, в Москву не поедешь, далеко и никому там сельчане не нужны. Еще жила в деревне матушка Зинаида, она грыжу умела отчитывать, но только ее в лагерь загнали. И монашек из близлежащей обители тоже. Поговаривали, Панкрат Варваркин до того, как из России убежать, кое-кого из божьих невест у себя в доме прятал. Но я того не знаю, мама многое не рассказывала, с пеленок мне внушала: «Лучше молчать, чем говорить. Одевайся скромно, про семейные дела не болтай, подружек дальше терраски не пускай, со взрослыми не спорь». Раньше детей по-иному воспитывали. Мне повезло, замуж хорошо вышла, за доктора. Никогда супругом бита или ругана не была, помогала ему, на медсестру выучилась. Бог нам дочь послал, жила я в удовольствие, а овдовела – к Богу пришла. Но не я тебя интересую. О Скавронской хочешь узнать?
– Да, – кивнула я, – о заклинании и прочем. Кто об этой истории мог знать?
Матренкина поморщилась.
– В каждой местности были свои легенды. В Киряевке рассказывали о генерале, который приехал свататься к молодой красавице Фотине. Ехал военный издалека, вез в подарок суженой невероятно дорогую вещь – камень с небес.
– Это что ж такое? – поразилась я.
Лариса пожала плечами.
– Я передаю сказку. У жениха имелся раритет, огромный самоцвет, который упал к его ногам в тот момент, когда мужчина принял решение о женитьбе. Вроде божьего благословения. Генерал положил дар провидения в коробку и повез в дом невесты. Долго ли, мало ли ехали, а прибыли больными: температура, озноб, кашель. Фотина, невеста, хотела ухаживать за возлюбленным, но ее отец воспротивился желанию девушки и, забыв о правилах гостеприимства, отправил военных в садовый домик, да приставил к ним десятилетнюю девку в помощь, не пожалел бедную сироту. К утру вся компания умерла, очевидно, в пути мужчины подцепили инфекцию. Старик-отец перепугался. Он опасался чумы, поэтому велел вырубить в холме пещеру и замуровать там трупы. Личные вещи несчастных сожгли вместе с садовым домиком. Фотина дала обет безбрачия, но через год отец все равно выдал дочь замуж, и та прожила вполне счастливую жизнь. Девке-прислуге тоже повезло – она не заболела и была пристроена барином в благодарность за отличную службу в бедную дворянскую семью Скавронских. Девчонку удочерили бездетные Стефан и Франциска, Софья вроде является потомком той девки. Говорят, та девчонка-прислуга прожила два века, никогда не хворала и до могилы сохранила все зубы. Так ее наградил Господь за то, что она не побоялась ходить за умиравшими в мучениях военными. Но это всего лишь предание.
– Софья Скавронская родилась в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, а скончалась в конце двадцатого века, – отметила я. – Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок! Может, и впрямь долголетие – поощрение за милосердие?
– Молодые об этой истории не знают, – напевно продолжила Лариса, – да и не осталось в Киряевке малолеток, вымирает село. Старухи же иногда болтают чушь, в особенности Раиса Круглова старается. Прибежала ко мне месяца три-четыре назад и с порога кричит: «Ларка, дай скорей капель, трясет меня, колотит…»
Матренкина достала настойку пустырника и поинтересовалась:
– Кто ж тебя так взвинтил?
Раиса надрывно запричитала:
– Пошла я водички взять из ключа! На камнях поскользнулась, и головой в воду упала. Хорошо, не захлебнулась. Аж сознания лишилась, провалялась там.
Лариса нахмурилась.
– Зачем к воде ходила? Знаешь небось, она не всем помогает.
– Свинья заболела, мается, – пожаловалась Круглова. – Хуже ей от воды не будет – или подохнет, или выздоровеет.
Лариса неодобрительно покачала головой, но вразумлять Круглову не стала. А Раиса не умерла от воспаления легких, лежание на сырой земле прошло для старухи без дурных последствий. Даже наоборот – она вроде избавилась от артрита. После того как Круглова отбросила палку и начала бойко бегать, местные старухи разом вспомнили про «живомертвую» воду и стали тайком ходить к ключу…
Матренкина сделала паузу, допила остатки крепкого чая и констатировала:
– Результат не замедлил сказаться – они все умерли. А ведь я их предупреждала!
– Что это за таинственный источник? – навострила я уши.
Лариса сложила руки на груди.
– Еще одна местная легенда. Если в сказании про генерала и Фотину есть хоть грамм правды, то с живой водой полная ересь. Замечала ли ты, что у русского народа много поверьев, связанных с ручьями, реками, следами от копыт, наполненных дождевой водицей? Глотнет человек из одного колодца – от всех болезней избавится, зачерпнет из другого – почернеет и умрет. Почти в каждой деревне свой святой ключ имеется, тебя к нему приведут да еще сагу расскажут.
– Всемирно известный курорт Карловы Вары в Чехии основали после того, как король искупался в местном озерце и почувствовал себя значительное лучше, – рискнула я перебить Матренкину.
Старушка не обиделась.
– Оно так. Я же не утверждаю, что все ерунда. Минеральная вода – великая вещь. Да и в церкви простую воду батюшка освятит, и она превращается в лекарство. Но не все, что из земли течет, благо.
Я кивнула. Всякий раз, когда еду домой по Ново-Рижскому шоссе, вижу на двадцатом километре припаркованные автомобили и цепочку людей с пластиковыми бутылями в руках. Где-то в овраге, в двух метрах от оживленной трассы, бьет ключ, и многие, вероятно, считают его если не целебным, то, по крайней мере, очень чистым. Может, водителям приходят на ум слова популярной песни: «ключевой водой напои меня»? Но я испытываю сильнейшее желание притормозить и крикнуть:
– Эй, народ, там за холмом, у подножия которого вы топчетесь с пустой тарой, находится большая ферма. Не пахнет ли вода навозом? Ну зачем вы глотаете всякую дрянь, да еще поите ею детей?
– Ключ наш, поговаривают, возник очень давно, – голосом лектора завела Лариса, – лет ему столько, сколько Киряевке нет. И вот что интересно! Еще Софья Скавронская людей предостерегала: «Не трогайте воду, не добрая она, из-под холма бьет, а там генерал с товарищами похоронен, и никому не известно, где источник начало берет, может, у их костей». Но разве людей отпугнешь? С некоторыми, знаешь, что случалось?
– Нет, – ответила я.
– Чудеса… – вздохнула Матренкина. – В Лыткине, деревеньке неподалеку, Аня жила, хорошая женщина, но больная. Опухоль у нее была по женской части, умирать баба собралась. Кто-то из местных старух ей про живомертвую воду нашептал, и она к источнику регулярно ходить стала, молилась много, постилась, купалась в луже, пила воду и… вылечилась. Много лет потом прожила, говорят, за сто перешагнула. Еще Леонтий Власов ногу исцелил, зато волосы потерял. Да только ему на кудри плевать было, главное, артрит прошел. Конем скакать стал, женился, ребеночка родил. Но тут его везение кончилось. Умер младенец, и сколько жена Леонтия ни беременела – все впустую, никто из детишек до года не дотянул. Но это давние истории, еще с военных времен. А в начале девяностых Оксана Фаркина погибла. Ей бабка сказала, что можно писаной красавицей стать, ежели умываться из источника. Ну и побежала девчонка водой обливаться. Так покрылась вся прыщами, и зубы выпали… Местный батюшка, а в Лыткине-то церковь никогда не закрывали – во время службы запретил прихожанам воду там брать, объявил ее бесовской. Ну старухи и утихли, против священника не пойдешь. В открытую за водицей народ не бегает, но тайком кое-кто шастает. Скотину поит, детям плохим дают, сами употребляют. Вот только получается русская рулетка: одним на пользу, другим во вред. Почему?
– Не знаю, – растерянно ответила я.
– А никто не понимает, – сгорбилась Матренкина. – Только сама я лечиться ею не собираюсь и другим не советую.
– Давайте вернемся к Скавронской, – попросила я. – Вы можете мне сказать, кто знал про заклятие?
Лариса взяла чайник.
– Софья ворожбой не занималась – травами лечила, огород держала. Потом в Москву уехала, и больше мы не встречались. Умная женщина была, в Бога верила. Врут про колдовство.
– Но в дневнике Панкрата Варваркина, который расшифровал Эрик…
– Брешет он! – разозлилась старуха. – Или документ поддельный. Откуда он взялся? Где Лаврентьев бумаги нашел?
– В архиве.
– Значит, там перепутали. Не писал Панкрат ничего! И… Короче, что-то твой профессор не понял. Уж извини, но не ходят привидения по земле, – отчеканила Лариса. – Надо бы к этому слишком умному ученому сбегать да попросить чужое честное имя не марать. Все, устала я. Вечер на дворе, мне спать пора.
– Последний вопрос! – взмолилась я.
– Ну задавай, – смилостивилась Лариса.
– Нину отравила женщина, которая хорошо знала и Лаврентьевых, и Скавронских. Она также знала и легенду про заклятие, наложенное Панкратом на библиотеку.
– Чушь! Не было наговора! Профессор намудрил, что-то неправильно понял.
– Ладно, – быстро согласилась я. – В конце концов незнакомка могла узнать детали от Эрика. Вы не в курсе, кто она? Может, что слышали от людей?
Матренкина сузила глаза.
– Я с новыми жильцами не дружу.
– Лаврентьевы в Киряевке не один год, – напомнила я.
– Все равно некоренные обитатели. Не хожу к чужим. Только если помочь попросят. Валентина прибежала, про призрак завела, пришлось идти.
– Значит, с Валей вы общаетесь?
– Она в церковь ходит, – пояснила Матренкина, – в трапезной иногда помогает, отсюда и контакт.
– Что вас связывает с Майей Водкиной? – не выдержала я.
– Впервые эту фамилию слышу, – с искренним равнодушием заявила Лариса. – Если меня зовут беса прогнать, я фамилией не интересуюсь, меня волнует только крещен ли человек.
– На вашем письменном столе есть книга с автографом Водкиной.
– Где?
Я вскочила, взяла том и протянула его хозяйке.
– Вот!
Лариса перелистнула страницы.
– Ах это… Я зашла в магазин, вижу – женщина сидит, глаза обиженные. Автор она, пришла свое произведение подписывать, а получается, никому не нужна. Я ее пожалела, купила глупость и попросила росчерк оставить. Потом полистала трактат, да и забыла о нем.
Глава 19
Больше от Ларисы я ничего не добилась и ушла, горько разочарованная разговором. Правда напоследок, уже выставляя меня за дверь, Матренкина заявила:
– Люди вообще приврать любят, а кое-кто специально других в заблуждение вводит – зарплату свою преувеличивают, начальством прикидываются. Иногда они искренне обманываются. Была тут у нас Маша Николаева, все дьявол к ней приходил. Очень натурально она его описывала: мохнатый, шерсть дыбом торчит, рога. Я измучилась молитвы читать! А потом сообразила: бес внутри человека сидит. Маша сатану в одно и то же время видит, каждый день кто-то ее пугает. Ну и осталась я с Николаевой на сутки. Услышала вечером ее вопль: «Пришел, стоит!» – выглянула в коридор, да чуть со смеху не умерла. Солнце через маленькое оконце бьет, прямо на вешалку попадает, на стене появляется тень – рога и шерсть. Шуба у нее старая весь год на высоких крюках висит, вот тебе и посланец ада. Воображение плюс плохое зрение. Вот и с Валентиной так, она женщина небольшого ума, не в упрек ей будет сказано, да и жадности в ней многовато. Хотела хозяина с любовницей поймать, поперлась на болото, а от него вечером испарения идут, запах противный. И посторонняя баба была, в розовом платье, но огня не было. Одежда бы сгорела. Надо Вале очки купить, ей, как и Маше, привиделось – солнце, наверное, закатилось, лучи преломились.