– И какую цену вы предлагаете?
Поленьев назвал цифру, которая вызывала у Авроры двойственное чувство. С одной стороны, мало, с другой – эти деньги окупали вложенные в дело средства – правда, уже с учетом полученной прибыли. Еще была и упущенная выгода… Но все-таки лучше потерять деньги, чем детей.
Она попыталась выторговать себе отсрочку, чтобы выиграть время, но Поленьев настоял на том, чтобы сделка состоялась немедленно. У него был проект договора; он не возражал против того, чтобы юристы Авроры подкорректировали его, но ее подпись нужна была сегодня. Он понимал, что Аврора могла отправить в Новую Зеландию своих людей, которые и наблюдателя вычислят, и детей из-под удара выведут. Поэтому Поленьев торопился. Аврора решила на первый раз ему не противиться.
Получив свое, Поленьев собрался уезжать. А на прощание предупредил, что ей не стоит делать резких движений. Любая попытка вывести детей из-под удара может закончиться трагедией.
Аврора сокрушенно обхватила голову руками, не зная, что делать. Послать группу охранников на остров Стюарт она могла, но если люди Корчакова смогли выследить ее детей, то и ее ответный ход не останется для них тайной. Их человек уже на острове, он держит детей на прицеле, и вряд ли Татьяна Федоровна с двумя охранниками сможет их обезвредить…
И все-таки она отправила в Новую Зеландию своих людей, но сделала это после того, как на счет ее компании поступила оговоренная в контракте сумма. Сделка состоялась, Корчаков получил свое и теперь, как рассчитывала Аврора, не станет трогать ее детей.
Но вечером того же дня, когда самолет с ее доверенными лицами поднялся в воздух, ей позвонил Поленьев и вежливо сообщил, что компания «Юмис» интересуется агрокомбинатом в Калужской области. А еще он сказал, что в знак доброй воли их представитель встретит ее людей в аэропорту Окленда и поможет им купить билеты на обратный рейс. И не преминул добавить, что руководство «Юмиса» будет очень огорчено, если ее люди не согласятся отправиться домой. Авроре ничего не оставалось, как дать отбой старшему боевой группы. Еще ее утешала слабая надежда, что два охранника, которые находились сейчас на острове с детьми, смогут справиться со своей нелегкой задачей. Пока у них все было спокойно, но в любое время могла случиться беда…
Глава десятая
Ролан шел по коридору, и ему казалось, что вслед за ним следует ведомственная или даже правительственная комиссия – ну, например, по тюремной реформе.
Темно-серая роба на нем новенькая, приятно пахнет хлопчатобумажной тканью, казенное белье тоже только что со склада; матрас уже побывал в употреблении, но вата в нем свежая, упругая, еще не скатавшаяся в комья. Да и сам коридор производил впечатление. Стены выкрашены в приятный светло-оливковый цвет, под ногами теплый дощатый пол, а не холодный бетон, и краска ровным слоем. Обстановка как на корабле, где красится все, что не шевелится.
И контролеры до тошноты вежливые – не толкаются, не грубят, и даже повернуться лицом к стенке просят, а не требуют. Такой порядок и такое отношение к арестантам из разряда чудес, поэтому Ролану и казалось, что за ним следует высокая комиссия, которая все видит и все замечает. А может, за ним наблюдали через видеоглазки, что просматривали коридор вдоль и поперек…
Снова незнакомая камера – на этот раз в тюрьме, куда его направили по этапу. Святогорская тюрьма, куда он так стремился.
Камера просторная, с хорошей вентиляцией, с унитазом в фанерной кабинке, четыре двухъярусные койки с деревянными спинками, стол с двумя скамейками, цветной телевизор, холодильник, платяной шкаф. И полы здесь дощатые, и краской пахло приятно. Здесь не чувствовалось духоты и смрада, и мокрая одежда на веревках не висела. Окно под самым потолком, его закрывала только решетка без всяких ресничек и сеток; солнечный свет сюда поступал щедро, а через вымытые стекла хорошо было видно синее небо в белых пушинках облаков.
Телевизор был подвешен к стене, задней панелью едва не касаясь туалетной кабинки; на койках чинно лежали арестанты и смотрели какой-то боевик. Все они были в домашней одежде, и Ролан почувствовал себя неловко в своей робе.
Телевизор выключился, едва за ним закрылась дверь. С нижней койки у окна поднялся плотного сложения рослый мужчина с квадратной головой и мелкими невнятными чертами лица. Глаза маленькие, зато взгляд жесткий, внушительный, но вовсе не агрессивный. Это он выключил телевизор, и никто не посмел сказать ему слово поперек. Только по одному этому можно было понять, что в камере этот человек имел непререкаемый авторитет. Логика была еще и в другом – у кого пульт, тот и смотрящий.
– Нашего полку прибыло? – насмешливо, но совсем не зло спросил мужчина, бросая на койку дистанционный пульт от телевизора
– Ну, здесь, я думаю, не больше отделения, – окинув камеру взглядом, иронично и с чувством достоинства сказал Ролан.
– Служил?
– Было дело.
– Сидел?
– И это было…
– Твоя койка, – смотрящий показал ему на свободное место.
Койка эта находилась на втором ярусе, у двери. И сортир через проход. Но выбора у Ролана не было, а права качать не хотелось. Не нужны ему проблемы с начальником тюрьмы – своего он уже добился, и усугублять ситуацию было бы глупо.
– Ну, начнем движение, – бросив матрас на железную сетку, сказал Ролан.
– Какое движение? – внимательно посмотрел на него смотрящий.
– Тебе сколько мотать?
– Мотают на ус, а у нас отбывают срок, – совершенно серьезно поправил его мужчина.
Ролан не стал иронизировать по этому поводу. Он всего лишь убедился в том, что в святогорской тюрьме бал правят заключенные, активно сотрудничающие с администрацией. Ну а то, что срок отбывают, а не мотают, так эта поправка в принципе правильная. Ему самому гораздо приятней общаться с людьми на нормальном человеческом языке.
– Ну, и какой у тебя срок?
– Еще три года.
– По условно-досрочному? – невольно сорвалось с языка.
– А что здесь такого? – нахмурился смотрящий.
– Да нет, ничего… Ты уйдешь, место твое освободится, кто-то займет его, и я поближе к окну…
– А чего три года ждать? Я через год откидываюсь… Э-э, освобождаюсь, – сказал бойкий, с живым взглядом парень, занимавший под Роланом нижнюю койку.
Смотрящий хмуро глянул на него, и тот, осознав свою оплошность, энергично соскочил с кровати. Все правильно, в присутствии авторитетного человека, лежа на боку, не разговаривают.
– Освободишься, Васек. Если будешь хорошо себя вести.
– Так за мной вроде бы косяков нет… Ну, в смысле, замечаний…
– Видишь, исправляется, – назидательно глянул на Ролана смотрящий. – И ты давай подтягивайся…
– В каком смысле подтягивайся? На турнике? Это типа прописки?
– Типа – это проститутка с Тверской, Типа ее зовут. От сифилиса умерла. Не надо ее поминать. И про турник ты зря. Турник у нас на площадке; будет время, сколько можешь, столько и подтягивайся. А прописки у нас нет. Мы тебе не шпана, мы серьезные люди, и порядки у нас человеческие, а не звериные…
– Будем надеяться, – усмехнулся Ролан.
Козлиные порядки могут быть лучше звериных, но только в том случае, если они продиктованы не злобой и насилием. Но разве такое бывает? Он был в красной зоне, где бал правили активисты-красноповязочники, и что? Беспредел без всяких понятий. Кто сильней, тот и прав. И слабых так же затаптывают. И не важно, используют при этом лагерный жаргон или нет. Дело ведь не в том, как ты говоришь, а в том, что у тебя внутри. Хотя, конечно, язык, как и манера поведения, тоже отражает внутреннюю суть.
Ролан поставил на скамейку сумку с вещами и припасами.
– Общак у вас есть? Или это дело как-то по-другому называется?
– Так и называется, общак он и есть общак, – кивнул смотрящий. – Только каждый у себя все держит. Если что предложить хочешь, на обед оставь… Если есть во что, переодевайся. Сегодня выходной, сегодня в домашней одежде можно, а завтра на работу, завтра в рабочей форме… Или ты с работой не дружишь?
– С чего ты взял? – Ролан пристально посмотрел на него.
Уж не лично ли Храпов просветил его, что к нему в камеру направляется заключенный Тихонов, рецидивист, отрицательно настроенный к администрации? Может, его нарочно направили в образцово-показательную камеру, так сказать, на перековку?.. Неспроста все это, неспроста.
– Ну, мало ли… Физиономия твоя доверия не внушает.
– Кстати, меня Тихоном зовут, – перебил смотрящего Ролан.
Представился он вовсе не потому, что ему этого хотелось. Это был своего рода плевок в сторону смотрящего. Такой умный, слова грамотные говорит, об общем благе печется, а познакомиться с новичком не хочет, брезгует. Значит, не такой уж он и правильный, каким хочет казаться.
– Кличка?
– Ну, в принципе, да.
– Клички только у собак бывают.
Ролан снова усмехнулся. Мягко стелет смотрящий, как бы жестко спать не пришлось.
– Кличка?
– Ну, в принципе, да.
– Клички только у собак бывают.
Ролан снова усмехнулся. Мягко стелет смотрящий, как бы жестко спать не пришлось.
– Почему у собак? Еще у кошек.
– И у лошадей! – незаметно подмигнув Ролану, вставил Васек. – Вот у Александра Македонского Буцефал был. В бутсах, наверное, буцкал, и с фаллосом…
– О фаллосе мечтаешь? – сурово посмотрел на него смотрящий.
– Да нет, я так, к слову…
– А тебе слово давали?
– Все, молчу! – затаив ухмылку, изобразил смирение парень.
Похоже, он не очень жаловал смотрящего.
– Ролан я.
– Снова кличка?
– Нет, зовут так.
– А я Олег Алексеевич.
– Сердито. Я так понимаю, ты здесь смотрящий. Или как правильно, староста?
– Ага, всесоюзный… Можешь звать меня просто бригадиром. А еще почаще молчи. Не люблю, когда много разговаривают…
– Я думал, ты вправду за мир во всем мире, а ты условия ставишь… Ну да ладно, мы это уже проходили.
– Где ты это проходил? В лагерных университетах? Что там у вас было? Если смотрящему нахамил, что за это будет? Кости могут переломать. Или опустить. Это справедливо? – спросил бригадир с ухмылкой человека, уверенного в своем превосходстве. – Нет, несправедливо. А у нас все по закону, все по справедливости. Будешь возникать – отправишься в карцер. Там сейчас еще холодно. А летом будет жарко. Ты хочешь в карцер?
Ну, вот и прорезалась козлиная суть смотрящего и самих порядков, установленных в тюрьме. Смотрящий за ослушание может отправить заключенного в карцер – бред, не иначе.
– А у тебя полномочия есть?
– Есть. У меня все есть.
Многозначительно глянув на Ролана, Васек прикрыл глаза, сомкнул губы и медленно кивнул. Дескать, лучше не спорить и не нарываться.
– Тогда я молчу.
– Правильно, молчи и слушай. В оба уха слушай. Распорядок дня здесь – закон. Правила поведения – уголовный и административный кодексы. Я – судья и прокурор. За мелкое нарушение – наряд вне очереди. – Олег обвел рукой камеру, давая понять, что за проступок придется драить сортир и намывать полы. – За среднее – лишение права на продуктовую передачу. Могу также лишить права на свидание с родными. За крупное – карцер. За невыполнение плана – расстрел на месте. Вопросы?
Ролан пожал плечами. Вроде бы смотрящий говорил серьезно, без тени юмора, но расстрел на месте – это страшилка для новичков. Придумал бы что-нибудь более оригинальное. Даже для козлиных порядков это явный перебор.
– Да, и еще, в камере у нас не курят, – поворачиваясь спиной к Ролану, как о чем-то само собой разумеющемся сказал бригадир.
Слов нет, одни эмоции. Васек сел на кровати, развел руками. Дескать, такая вот селяви.
Олег закончил разъяснительную беседу, лег на свою койку, включил телевизор и оставил Ролана в покое.
Васек тоже лег, чтобы и телевизор смотреть, и Ролану не мешать. Не так-то просто заправить койку на втором ярусе, когда под ногами кто-то путается. Ролан раскатал матрас, постелил белье, заправил одеяло, после чего встал в проходе, глянул на Олега, и когда тот посмотрел на него в ответ, щелкнул пальцами по своей куртке и показал на платяной шкаф. Смотрящий кивнул, разрешая повесить там одежду, и снова уткнулся в экран.
Даже в лагерном общежитии, в большом спальном помещении Ролан не встречал платяных шкафов, а здесь в сравнительно маленькой камере он есть, да еще и с лакированной поверхностью… Ну не чудеса ли? И плечики свободные на планке – одежду можно повесить так, чтобы она не мялась. И в туалет сходить можно, потому что никто не сидит за столом, и над раковиной умывальника сполоснуться с дороги.
Ролан разделся до трусов, встал перед умывальником, включил воду. Арестанты смотрели телевизор. Никто не обращал на него внимания, но вряд ли ему позволят вернуться на свою койку, если он не протрет пол после себя. Можно было, конечно, встать в позу, но зачем ему нужен конфликт? Не для того он в этой тюрьме, чтобы устанавливать здесь свои порядки.
Он убрал за собой, вернулся к койке, надел приготовленный костюм. Жилетку из сумки доставать не стал: в камере было достаточно тепло, чтобы обходиться без нее.
Только он собрался лечь, как открылась «кормушка» в двери камеры и контролер объявил, что пора обедать. Но прежде чем появился баландер с тележкой, бригадир отчитался, что в камере беспорядка и отсутствующих нет.
Какие могли быть отсутствующие, когда камера на замке? Да и надзиратели могли наблюдать за ней, не подходя к двери. Под потолком была установлена видеокамера, позволяющая контролировать обстановку в помещении. А отчет смотрящего был своего рода ритуалом, как у богомольной семьи молитва за столом перед принятием пищи.
Потом к двери подошел худосочный армянин с черными волосами и на удивление бледной кожей; за ним встал тучный, страдавший одышкой мужчина лет сорока, с красным от высокого давления лицом и тусклым взглядом. На столе уже стояли две стопки из глубоких и мелких мисок; толстяк подавал армянину пустые тарелки, а обратно получал полные. Чтобы не остаться без своей порции, Ролан подал ему свою посуду. Одна тарелка наполнилась красным борщом, другая – вермишелью с крупицами настоящего мяса.
Арестанты мыли руки, рассаживались за стол. Для Ролана тоже нашлось место. Армянин шустро нарезал сыр из общих запасов, Ролан протянул ему отрезок сырокопченой колбасы. Смотрящий одобрительно кивнул, наблюдая за этим.
– Приварок – это всегда хорошо, – сказал он.
– А ты собираешься права на посылки лишить, – усмехнулся Ролан.
– А ты что, повод хочешь дать?
Олег держал ложку в руке, но в борщ ее не погружал. Именно поэтому никто не начинал есть. Ролан решил не плыть против течения и тоже ждал, когда смотрящий подаст сигнал к началу трапезы.
– Я похож на бузотера?
– Посмотрим…
Бригадир наконец-то зачерпнул борщ ложкой, и тут же послышался разнобойный звон, с которым арестанты дружно застучали по мискам.
– Я так понимаю, к нам ты по второму разу, – сказал Олег.
Он не удивился, когда Ролан сказал, что это его третий срок и после второго побега. Похоже, все это смотрящий уже знал, просто не хотел первым начинать разговор. Зато Васек изумленно вытаращился на него:
– Два побега? Ничего себе!
Он хотел сказать еще что-то, но смотрящий зыркнул на него, и парень наклонил голову к тарелке.
– Снова бежать собираешься? – подозрительно сощурился Олег.
– А что, есть возможность?
– Даже не мечтай.
– Ну, ты мои мечты не трогай. Мечты – это личное. А бежать я не хочу. Слишком накладно это. Семнадцать лет уже накапало, лучше я сокращать буду срок, чем добавлять…
– А всего тебе сколько лет?
– Тридцать семь. В пятьдесят четыре выйду.
– Можно и раньше. Если нормально себя вести будешь.
– Я не отрицала, условно-досрочным освобождением меня не напугаешь.
– Видел я твои татуировки…
– Это все в прошлом. Мужик я по жизни. Честный мужик. И от работы не отлыниваю… Только не светит мне условно-досрочное. Начальника я вашего сильно обидел. Храпова.
– Да ну! – фальшиво удивился Олег.
Ролан именно для того и поддержал этот разговор, чтобы прощупать смотрящего. И все больше убеждался, что в этой камере он оказался не случайно. Смотрящий – человек Храпова, и его задача просветить Ролана с ног до головы, узнать, чем он живет и дышит. Ну и, конечно, закрутить гайки. Если будет повод. А если не будет, тогда смотрящему придется обратиться за инструкциями к начальнику тюрьмы. Он объяснит, что делать с Роланом. Не для того Храпов перетащил его к себе, чтобы обеспечить ему сытую и спокойную жизнь.
– Да случайно вышло. Сначала собачку его обидел, потом его самого. Наорал на него. Он меня и повязал… Травки курнул, башню снесло, – соврал Ролан.
– И часто ты травкой балуешься?
– Когда есть, чего не побаловаться. А если нет, так и не надо…
– Нет у нас травки. И курить в камере нельзя. На спиртное тоже запрет, это само собой…
– А где можно курить?
– На прогулке. На производстве, там в цехе курилка есть. А здесь дымить нечего… Вредно это. Особенно тебе. До пятидесяти четырех лет еще дожить надо. И на свободе хотя бы десяток лет порадоваться… Или не хочешь на свободе жить?
– Хочу, и чем дольше проживу, тем лучше… А мобильник тоже вредит здоровью? – закинул удочку Ролан.
Увы, не удалось ему обзавестись сотовым телефоном. Может, в аренду получится у кого-нибудь взять? У него и деньги на это есть.
– Даже не сомневайся, – проникновенно глянув на него, усмехнулся смотрящий. – Водянка в голове образуется.
– А если серьезно?
– Если серьезно, то мобильники у нас запрещены. Есть таксофон, с разрешения начальства можно поговорить.
Таксофон мог прослушиваться, да и разрешение пока получишь… Впрочем, на прослушке мог находиться и мобильник, который он пока только намеревался взять в аренду. Если, конечно, таковой существует в природе…