Билл стоял, с некоторым удивлением наблюдая за этим морским трибуналом в действии; теперь он с усмешкой очнулся и взял тарелки.
Матросы выкрикивали заказы, пытались отшутиться, но Джо поспешно доел и гордо отбыл, не сказав ни слова. Когда он ушел, повисла напряженная тишина.
– Он очухается, – сказал Уэсли.
– Да уж надеюсь, – заявил Хейнс. – Когда-то же надо учиться… он в море.
В первый день «Вестминстер» отошел на сто миль от берега, а затем вслед за конвойным эсминцем повернул к северу. На море был теплый безветренный день, океанские волны катили свой плавный блеск.
Закончив работу после ужина, Билл пошел на корму в свой кубрик и лег покурить. На полке над собой он заметил кусочек парусины. Билл потянул за него и вытащил противогаз; сел и заглянул на полку: там был еще спасательный пояс с красной лампочкой.
– Держи их под рукой, – посоветовал Итингтон со своей койки. – Я себе в ноги положил. У тебя нож есть?
– Нет.
– Раздобудь; может пригодиться, если надо будет что-нибудь быстро и ловко порезать.
Билл снова лег и затянулся сигаретой.
– У нас с завтрашнего дня шлюпочные учения, – продолжил Итингтон, – и пожарные когда-то на этой неделе. Свои места по шлюпочной и пожарной тревоге знаешь? – с упреком добавил он.
– Нет, – сознался Билл.
Итингтон фыркнул.
– Они в тревожном расписании в коридоре! – глумился он.
Билл вышел и взглянул на расписание. Он нашел свое имя в группе, приписанной к шлюпке номер шесть и пожарному посту номер три. Что ж, если дойдет до торпедирования, времени свериться с объявлением не будет, лучше сразу запомнить номер шлюпки.
Билл докурил и вылез через люк. Открыв его, оказался на лунной палубе. Затемнение этой ночью помогло бы мало: в лунном свете эсминец было видно как днем. И однако, ей-богу, темноты достанет, чтобы утаить перископ!
Кто-то рядом вторил его мыслям:
– Смотри, какая луна! Светло как днем.
Два матроса стояли, облокотившись на планшир полуюта.
– Нас увидят, да, – засмеялся Билл.
Матрос усмехнулся:
– А мы их услышим!
– Да уж, – проворчал другой матрос. – Если только они не заглушили двигатель и не поджидают нас.
– Они так делают, – согласился первый. – Ни один радар не заметит.
– Луна, – задумчиво сказал Билл. – Влюбленные ей рады, а вот мы явно нет.
– Во завернул, – произнес один матрос.
Все помолчали; Билл смотрел на кильватерную струю – призрачную серую дорогу к дому, что бесконечно развертывалась и удлинялась с каждым поворотом винта. Он невольно задрожал.
– Что ж, – сказал матрос, – пусть приходят.
Билл пошел дальше. Воздух был прохладен и чист, заряжен соленым трепетом вод. Труба «Вестминстера», что силуэтом покачивалась на фоне луны, выпускала клубы синего дыма и затемняла звезды. Билл жадно смотрел на Большую Медведицу и вспоминал, как изучал эти созвездия тихими ночами на Риверсайд-драйв… теперь они далеко от Нью-Йорка… и уходят все дальше.
Он спустился в кубрик Уэсли. На верхней койке Кучерявый задумчиво тренькал на гитаре, а остальные лежали и слушали. Джо перед зеркалом разглядывал свои синяки.
Кучерявый запел гнусавым ковбойским голосом.
– Мартин здесь? – спросил Билл.
Чарли поднялся с койки и зевнул:
– Он впередсмотрящий… я сменяю его через две минуты.
Чарли надел куртку и вышел. Уэсли стоял на носу, расставив ноги, и глядел в море, засунув руки в карманы бушлата и обратив лицо к звездам.
– Вахту сдал, Чарли, – сказал он. – Привет, мужик.
– Привет, Уэс, – сказал Билл. – Может, сыгранем в вист с Ником?
Уэсли снял бушлат.
– Согласен.
Они неспешно ушли с носа, где Чарли заступил впередсмотрящим, шумно зевнув и громко, сонно застонав.
– Хейнс за штурвалом, – сказал Уэсли, указав на рубку.
– Как вахта? – спросил Билл, вспомнив, каким одиноким выглядел Уэсли, когда задумчивой недвижной фигурой стоял на носу пред лицом ночных волн.
Уэсли молча пожал плечами.
– Одиноко вот так стоять, два часа глядя на воду, да? – настаивал Билл.
– Люблю это, – решительно сказал Уэсли.
Когда они открыли дверь Ника, свет погас.
– Черт, входите скорее! – воскликнул Ник. – Что вы там в темноте делаете – в носу ковыряетесь?
Когда Билл закрыл дверь, каюта залилась светом. Ник и Дэнни Палмер сидели за карточным столом.
– Ага! – воскликнул Палмер. – Теперь нас четверо.
Уэсли кинул бушлат на кровать и зажег сигарету, а Билл подтащил к столику стул.
– Как оно? – спросил Ник, поглаживая усы.
– Путем.
– И у меня.
– Вахту сдал? – обратился Ник к Уэсли.
– Да.
– Как снаружи?
– Луна чертовски яркая.
– Плохая ночь, да? – улыбнулся Палмер.
– Могло быть и хуже, – проворчал Уэсли, подтаскивая стул. – Здесь не так опасно, как в Заливе или у Ньюфи и Гренландии.
Ник бесстрастно сдал карты.
– Когда у тебя дежурство в машинном отделении? – спросил Билл.
– В полночь, – сказал Ник. – Не раз успеем сыграть, – отчеканил он.
Палмер засмеялся.
Они молча изучали карты. Билл взглянул на Уэсли и задумался, как тот может часами смотреть на море, а затем спокойно играть в карты. Разве там, на носу, не темно, не огромно? Уэсли поднял глаза на Билла. Они молча смотрели друг на друга… и в этом коротком взгляде темных глаз Билл прочел, что Уэсли читал его мысли и отвечал ему – да, он любил и созерцал море; да, море темно и огромно; да, Уэсли это знал, и да, Билл понял. Они отвели взгляды.
– Пас, – пробормотал Дэнни, изгибая светлые брови.
– Есть, – сказал Уэсли.
Ник провел языком по нёбу.
– Три, – сказал он наконец.
Билл махнул Нику рукой. Ник усмехнулся:
– Отдаешь мне победу?
– Само собой, Ленин, мир твой, – сказал Билл.
Дэнни вежливо засмеялся.
– Как верно, – мурлыкнул он.
– Козырь – бубны, – пробормотал Ник.
Они начали играть молча.
– Я переезжаю к Нику, – некоторое время спустя объявил Дэнни. – Как считаете, тут ведь намного приятнее, чем в этом вонючем кубрике?
– Несомненно, – сказал Билл.
– Ты ему не верь, – быстро сказал Ник. – К черту его отговорки. На самом деле он хочет быть рядом со мной.
Палмер засмеялся и покраснел. Ник ущипнул его за щеку:
– Красив, не правда ли?
Уэсли слабо улыбнулся, Билл несколько смущенно поправил очки.
Ник с каменным лицом продолжил игру.
– Нет, правда, мне здесь нравится куда больше, – барахтался Дэнни. – Тут гораздо милее.
Уэсли посмотрел на него с любопытством.
Ник шлепнул на стол туз. Уэсли носом выдувал клубы дыма, обдумывая следующий ход. Каюта погрузилась во тьму, когда открылась дверь; они услышали, как волны снаружи шелестят и плещут в борт движущегося судна.
– Не стой там, чеша в затылке! – заорал Ник. – Закрывай и входи.
Дверь закрылась, и в каюте снова зажегся свет. Явился парень из орудийного расчета.
– Привет, Робертс, – поздоровался Ник. – Садись.
– Не знал, что ты держишь игорный зал, – засмеялся молодой солдат.
– Только вист.
Солдат примостился на койку Ника и стал смотреть за ходом игры. Через несколько минут Уэсли поднялся.
– Сыграй, солдат, – сказал он. – Я все.
– Да уж, – пробормотал Ник.
Уэсли взъерошил ему волосы. Билл отложил карты:
– Ты куда, Уэс?
– Не уходи, – воскликнул Ник. – Нам нужен четвертый.
– Пойду вниз, выпью кофе, – сказал Уэсли. Он взял бушлат и пошел к двери.
– Поторопись! – сказал Ник. – Хочу остаться с Дэнни в темноте.
Дэнни учтиво рассмеялся.
Уэсли помахал Нику и открыл дверь. На секунду его худощавый силуэт замер в лунном дверном проеме.
– Пойдет, Ник? – спросил он.
– Не закрывай пока! – взвыл тот.
Когда Уэсли вышел, они засмеялись и начали новую партию.
В десять Билл вышел из игры и отправился вниз на камбуз. Столовая кишела матросами – они играли в кости и пили кофе. Билл налил себе чашку, затем вернулся на лунную палубу и посмотрел, как большая желтая луна опускается к горизонту. Волна покоя нахлынула на него… первый день на море оказался непримечательным и непринужденным. Этому и отдана жизнь Уэсли?.. этому циклу работы, питания, праздности и сна, этой неторопливой драме простоты? Возможно, именно в этом всегда нуждался Эверхарт. Теперь он только и будет засыпать, просыпаться, работать, есть, бродить по судну, болтать, смотреть на море и засыпать снова.
Ничто не могло нарушить этот мудрый покой, это благоразумие души; он заметил, как быстро матросы, в том числе Уэсли, положили конец кощунственному бунту Джо – нет, они не допустят, чтобы такие «все им испоганили». А что такое это «все»?.. это образ жизни на море; это равенство, дележ, сотрудничество и общий мир… ей-богу, суровое братство людей, где преступника стремительно карают, а обычный человек находит свое место. Да, и Билл, который однажды полагал, что идеализма Уэсли не хватает, теперь обнаруживал в нем больше идеализма и больше практического подтверждения идеалов, чем в себе самом.
Билл в последний раз взглянул на ночное море и пошел спать. Он растянулся на койке и выкурил последнюю сигарету… он надеялся, что ему приснится сон.
Уэсли поднялся до рассвета на следующую вахту. Боцман велел ему кое-что сделать на палубе, поэтому Уэсли взял метлу и начал подметать. Вокруг ни души.
На второе утро море было беспокойнее, уже не такое гладкое, растревоженное поднявшимся ночью ветром. Уэсли пошел на верхнюю палубу и понаблюдал за дымом, что драными клочьями летел из трубы. Еще вялый со сна, неудержимо зевая, он подметал, пока не добрался до кормы. Два солдата стояли внизу у четырехдюймовой пушки, похожие на монстров в своих наушниках и оранжевых спасательных поясах.
Они помахали Уэсли руками, а он в ответ – метлой.
Судно закачалось на высокой зыби, корма медленно вздымалась от мощных колебаний. Ветер хлестал по воде, играя темно-зеленой тенью качкой воды. Тут и там белым пенным венцом обрушивались гребни волн. Через несколько дней, раздумывал Уэсли, поднимется буря.
На востоке солнце послало вперед своих розовых вестников, их длинная полоса простиралась до судна, словно розовый ковер для Нептуна. Уэсли облокотился на метлу и с глубоким молчаливым любопытством стал выглядывать восход. Он видел восход везде, но нигде тот не расцветал с таким неограненным великолепием, как в Северной Атлантике, где пронизывающий холодный океан и обжигающие ветра окрашивали юный солнечный свет в простые оттенки – холодная роскошь, затмеваемая лишь дальше к северу. Он видел дикие краски норвежского Нордкапа, но здесь, у верхней оконечности Мэна, в восходе больше теплого винного блеска, гуще мешаются Юг и Север.
Уэсли прошел вперед и глубоко вдохнул просоленный ветер. Он радостно ударил себя в грудь и помахал метлой, а поскольку вокруг никого не было, проскакал на метле по палубе, будто радостная ведьма.
Вот оно! Этот воздух, эта вода, слабое покачивание судна, и целая вселенная ветра уносит и поглощает дым «Вестминстера», и барашки вспыхивают зеленым, синим и розовым в первобытном утреннем свете, и этот многоликий океан вверх, вниз и повсюду в невообразимой панораме расплескивает свою очищающую силу.
Уэсли остановился у мостика и понаблюдал за эсминцем впереди. Приземистый силуэт грозно крался по волнам, мачты слегка покачивались туда-сюда, пушки указывали то выше, то ниже горизонта, словно ничто не могло укрыться от их прицела.
Уэсли отложил метлу и прогулялся по палубе. Он нашел жестянку с маслом и сходил проверить шкивы шлюпок. Когда он встал на колени, чтобы смазать один шкив, в рубке на мостике прозвонил колокол. Ветер быстро унес звон.
– Бррринг, бррринг… – причудливо передразнил Уэсли. – Музыка для моих ушей, черт бы меня взял.
Через пять минут над горизонтом появилось солнце – розовый холм, что тихо всплывал командовать новым днем. Ветер, казалось, почтительно замялся.
Уэсли закончил работу на палубе и спустился по трапу ниже; напоследок вдохнул воздуха и толкнул дверь у миделя. Когда он прошаркал на камбуз, Глори уже стряпал завтрак.
– Утречко, – прогудел Глори. – Если за завтраком, сидай ждать!
– Я только за кофе, папаша, – улыбнулся Уэсли.
Глори замурлыкал блюз, а Уэсли налил себе горячего кофе.
– Откуда ты? – спросил Уэсли, направляя в чашку струю сгущенного молока.
– Ричмонд! – прогудел Глори, вытаскивая изо рта трубку. – Как смылси из Ричмонда, никакой туфты.
Уэсли помешал кофе.
– Я однажды работал на стройке под Ричмондом.
– Ричмонд! – пропел Глори. – Мой город, мужик. Из-за бабы свалил, во чё!
Вошел матрос и открыл иллюминаторы; с порывом соленого бриза в камбуз хлынул розовый свет.
Глори посмотрел в иллюминатор и медленно покачал головой, как огромный лев.
– Никакой туфты, как из Ричмонда смылси, – низко простонал он. – Паршивая была туфта!
– Что твоя баба сделала? – спросил Уэсли.
– Мужик, ничё она не делала… Все старый Глори понаделал. Все ее деньги прошляпил в крэпс.
Уэсли затрясся в беззвучном хохоте. Глори ткнул громадным пальцем ему в грудь:
– Мужик, думашь, я там торчать буду, покудова она мне брюхо не вспорет?
– Нет, сэр!
– Вот то-то и оно-то! Смылси себе из Ричмонда и пошкандыбал на север в Ну-Ёк. Работал там на УОР[37] и в ресторациях, и, мужик, чуть что, я им паршивый бабский блюз мастырил. – Глори утробно рассмеялся. – Кумекал, мож, назад в Ричмонд, но кишка тонка… в моря пошел!
Уэсли молча потягивал кофе.
– Все, – запел Глори громовым басом, – хотят попасть в рай… но никто не хочет умирать!
– Как ее звали? – спросил Уэсли.
Глори пихнул сковородку с беконом в духовку и пинком закрыл дверцу.
– Луиза! – простонал он. – Луиза… казистей девчоночки я не знал. – Он запел, разбивая яйца для омлета в сковороду: – Лоиза, Лоиза, казистей девчоночки я не знал, хммм, за-ради Лоизы я из Чикаги поперся аж в Кейп-Корал… ну-кась, Лоиза, ты что же такое со мною творишь? Хммм? Теперь у тебя завелси другой, и ему мою любовь ты даришь – как и мне, – что ж ты это, Лоиза, дело так не пойдет… сама понимаешь, Лоиза, не выйдет любить меня и другого по-очеред… хммм…
Его голос оборвался, спикировав в тремоло.
– Южный блюз, мужик, – сказал Уэсли.
– Ричмондский блюз! – прогудел Глори. – Я, бывало, пел «Луизу» весь денек против бильярдной… а ночью к Луизе волокся. Мужик, видал когда Виргинию весной, мм?
– Ну еще б я не видал, – сказал Уэсли.
– Водил когда свою бабу под ивы, в ночь под небом, сверху жирная лунища пялится, а у тебя еще джина бутыль, мм?
– Еще б не водил!
– Врубаешься, мужик! Чё ж я те болтать-то буду? – прогудел Глори.
– Нечего, сэр!
– Ху-ху-ху! – взвыл Глори. – Сволоку задницу с корыта энтого и вернуся в Ричмонд… Оп-па! Наново на юг пошкандыбаю!
– Я с тобой, мужик! Завалимся с ричмондскими мамочками недельки на три!
– Да! – прогромыхал Глори. – Я возьму девчоночку свою Лоизу, а ты по улицам потопчешься и подклеишь кого.
– Черномазый! – воскликнул Уэсли, хлопая Глори по спине. – Нам с тобой светят три недели на пляже Ричмонда…
– Ху! – кричал Глори. – Да я, пацан, в норку залезу хоть прям счас!
Они загоготали, а судно все перло вперед, и солнце уставилось в иллюминатор камбуза горящим оранжевым лицом, а море сияло, точно огромный синий самоцвет, усеянный бусинами пены.
Глава восьмая
В тот день, когда Эверхарт загорал у планшира полуюта и читал «Сказание о старом моряке» Кольриджа, его неожиданно испугал пронзительный звон колокола громкого боя за спиной.
Билл оторвался от книги и в страхе оглядел горизонт. Что это было?
Из судовой трансляции загудел гнусавый голос:
– Занять свои места по шлюпочному расписанию. Занять свои места по шлюпочному расписанию.
Трансляция оглушительно засвистела.
Билл ухмыльнулся и посмотрел вокруг; в груди поднимался страх. Другие матросы, отдыхавшие поблизости на палубе, поспешно вскочили. Теплый ветер захлопнул книгу; Билл хмуро встал и положил ее на складной стул. Этот спокойный солнечный день на море, зеленые и золотые мерцания, дуновения бодрящего бриза на ленивой палубе, – это ли день гибели? Крадется ли подводная лодка в этих прекрасных водах?
Билл пожал плечами и побежал в свой кубрик за спасательным поясом. Возвращаясь по коридору, он поспешно нацепил пояс и взобрался по первому трапу. На борту воцарилась зловещая тишина.
– Что, черт побери, происходит! – бормотал Билл, взбираясь наверх. – Не время для субмарин! Мы только отчалили!
Ноги дрожали на перекладинах трапа.
На верхней палубе матросы молча стояли группками у своих шлюпок – нелепое сборище в спасательных поясах, рабочих штанах, поварских колпаках, фартуках, кепках, фуражках, штанах хаки и дюжинах других пестрых ансамблей. Билл устремился к своей шлюпке и остановился подле группы. Все молчали. Ветер завыл в дымящей трубе, пронесся по палубе, трепля одежду матросов, и устремился за корму к ярко-зеленой кильватерной струе. Океан утешительно, сонно вздохнул, и этот вздох наполнил все необъятное пространство, а судно скользило вперед, мягко раскачиваясь.
Билл поправил очки и подождал.
– Небось, просто учения, – предположил какой-то матрос.
Один пуэрто-риканский моряк из группы Билла, в ярком колпаке кока и белом фартуке под спасательным поясом, затанцевал на палубе конгу, а его товарищ выстукивал на бедрах ритм. Они смеялись.
Колокол зазвонил снова, голос доложил:
– Отбой учебной тревоги. Отбой учебной тревоги.
Группы рассыпались, и моряки беспорядочно толклись, ожидая своей очереди спускаться по одному. Билл снял спасательный пояс и неторопливо поволок его за собой. Теперь он видел все… судно, море… утра, дни, ночи на море, команду, эсминец впереди, судовые учения – все.
Он неожиданно заскучал. Что он будет делать еще три месяца?