Уэсли снова наполнил свой стакан, выпил, наполнил опять и выпил еще раз. Он так набубенится, что, когда она придет, он ее не узнает… как она теперь выглядит? К черту!.. он был уже изрядно пьян. Может, она теперь похожа на старую ведьму, зацелованную дебютантку с коктейльными кольцами вокруг глаз. В нью-йоркском ночном клубе она, конечно, выглядела постарше, но у нее была все та же фигура, тот же неугомонный смех… она пришла с высоким блондином, который все поправлял свою черную бабочку, – это было пять лет назад.
Уэсли обернулся и взглянул на сетчатую дверь… она и правда придет? Она два месяца ждала его в Бостоне?
Уэсли налил себе еще, от кварты осталось совсем немного, он наполнил стаканы товарищей – они теперь обсуждали музыку – и тем самым ее опустошил. Хотел снова разбить бутылку, как всегда поступал с этим символом пустоты – после каждой капитуляции перед ее невыполненными обещаниями. Он хотел бы разбить ее о другие бутылки в баре отца и потом заплатить ему за ущерб, – может, так и надо было поступить в Нью-Йорке, когда у него было восемь сотен долларов, надо было пойти в самый развеселый бар города и разбить все бутылки, зеркала и люстры, все столы, подносы и…
– Уэсли?
Сердце Уэсли подпрыгнуло, с другого конца стойки его отец смотрел на того, кто заговорил у Уэсли за спиной. Эдна… ее голос.
Уэсли медленно обернулся. Позади него стояла девушка, бледная девушка в темно-коричневом летнем костюме, шрам рассекал ее лоб над левой бровью. Женщина, зрелая женщина, а не маленькая Эдди, на которой он женился… десять лет назад… нет, это другая женщина.
Уэсли ничего не мог сказать – он пристально смотрел в испытующие голубые глаза.
– Это Уэсли! – сказала она, в основном для себя.
Уэсли не нашелся с ответом; он сидел, повернув голову, ошарашенно глядя на нее.
– Ты не хочешь сказать «привет»?
– Ты Эдна, – гипнотически пробормотал он.
– Да!
Уэсли медленно слез с барного стула и встал перед ней, по-прежнему держа бутылку. Руки дрожали. Он не мог оторвать изумленного взгляда от ее лица.
– Как ты, Уэсли? – спросила она, изо всех сил стараясь держаться формально.
Уэсли несколько секунд молчал, слегка покачиваясь, в изумлении широко раскрыв глаза.
– Я? – прошептал он.
Девушка нервно переступила с ноги на ногу.
– Да, как ты? – повторила она.
Уэсли быстро взглянул на Билла Эверхарта и Ника Мида, но те были так поглощены беседой и так пьяны, что девушку даже не заметили. Его отец наблюдал с другого конца бара, сдвинув густые белые брови – в смущенном беспокойстве, показалось Уэсли.
Уэсли повернулся к девушке.
– Я ничего, – выдавил он, запинаясь.
Они молчали, нерешительно глядя друг на друга посреди опилок.
– Пожалуйста, – произнесла наконец Эдна, – может… может быть, мы… выйдем?
Уэсли медленно кивнул. Когда они выходили, он запнулся ногой и едва не упал – он был пьянее, чем думал, – чертовски пьян.
Они вышли на ночную улицу, пропахшую морем; в нескольких кварталах громыхала, затихая вдали, надземка. Музыка и порыв теплого пивного ветра вырвались в ночь из бара.
– Давай прогуляемся, – предложила Эдна. – Тебе нехорошо.
Уэсли шел по улице с Эдной, ее темные волосы блестели в свете фонарей, а каблуки чопорно цокали в мягкой тишине.
– Будь я проклят! – пробормотал он.
– Что?
– Будь я проклят.
Эдна внезапно засмеялась – тот же самый краткий неугомонный смех, который Уэсли почти забыл.
– Это все, что ты хочешь сказать? – задорно спросила она.
Уэсли сообразил, что до сих пор держит пустую бутылку, но лишь глупо ее осмотрел.
– Что люди подумают? – засмеялась Эдна. – Мужчина и женщина идут по улице с бутылкой виски!
Он перехватил бутылку в другую руку и промолчал.
– Давай я ее поставлю, – сказала Эдна.
Она положила свою руку поверх его и осторожно забрала бутылку… прикосновение его испугало. Эдна аккуратно поставила бутылку в канаву, а он смотрел. Выпрямившись, она оказалась очень близко [к] нему.
Внезапно Уэсли опьянел очень сильно – тротуар под ним заскользил.
– Ты сейчас упадешь! – воскликнула она, схватив его за руку. – Боже, сколько ты выпил?
Он поднес руку ко лбу и понял, что покрыт испариной. Челюсть у него дрожала.
– Ты болен, – в тревоге вскричала Эдна.
– Я быстро напиваюсь, – проворчал Уэсли.
Эдна подтащила его к крылечку:
– Сядь.
Он тяжело опустился и закрыл лицо руками. Она тихо села рядом и стала гладить его по волосам незнакомыми нежными пальцами.
Они долго молчали, Уэсли не отнимал руки от лица. Услышал, как мимо проехала машина.
Потом она заговорила:
– Ты ходишь в море?
– Да.
– Я написала твоему брату несколько лет назад, и он мне сказал. Он теперь женат.
– Да.
– Он сказал, что твой отец начал дело в Бостоне и ты изредка его навещаешь.
Молчание.
– Уэсли, я искала тебя прямо с…
Он быстро покосился в сторону и вновь уперся взглядом в пакгауз на другой стороне темной улицы.
– Ты никогда не оставлял ни следа, даже в Морском союзе. Я написала тебе много писем… ты их получал?
– Нет.
– Не получал?
– Я никогда и не спрашивал, – пробормотал он.
– Так тебя тогда в Нью-Йоркском отделении ждут несколько десятков писем.
Он молчал.
– Тебе лучше? – спросила она.
– Да.
– Свежий воздух…
Мимо прокрался кот, тощий бродячий кот. Уэсли вспомнил котенка, которого нашел на Бродвее несколько ночей назад. Этот кот был старше, потрепаннее, огрубелый, оголодавший: он не был беспомощным… как котенок.
– Ты знаешь, зачем я тебя искала? – неожиданно спросила Эдна.
Уэсли устремил на нее темные глаза:
– Зачем?
Он и глазом не успел моргнуть, как ее губы прижались к его рту, ее рука обхватила его за шею. Он смутно узнал вкус ее губ, резкий аромат, затуманивающий его рассудок воспоминаниями о том, что он когда-то знал, что теперь вернулось к нему трепетной волной утраты. Снова Эдди!.. снова 1932-й!.. он снова в Беннингтоне, и деревья снова шелестят за окном их спальни, и мягкий весенний ветерок снова влетает в гараж, и юность снова влюблена!
– Я все еще люблю тебя, Уэс, и ты прекрасно знаешь, что всегда буду! – хрипло и гневно прошептала она ему в ухо.
Снова ее хриплый шепот! Солнце, песни снова!
– Люблю! Люблю, Уэс! – говорил ее дикий шепот.
Уэсли сжал ее податливое плечо и поцеловал ее. Что это за призрак вернулся из пустых коридоров времени? Это ли маленькая Эдди, прекрасная маленькая Эдди, которую он взял в жены когда-то, невезучая дочка туристов, которую он встретил летом на танцах и полюбил на берегу пруда его юности, на песках под давнишней луной – странной, тайной, счастливой луной?
Рот ее был ароматен, подвижен, Уэсли оторвался от него, погрузил губы в прохладные волны ее волос. Те же милые волосы! Те же милые волосы!
Эдна плакала… слезы скатывались по тыльной стороне его ладони. Он приподнял ее лицо и взглянул на него в мрачной темноте – бледное, украшенное самоцветами слез, странное лицо, от которого сердце его разрывало ужасным, неоспоримым духом перемен. Это не она! Еще раз он приблизил к ней свое лицо, влажные губы целовали его подбородок. Его щека, прижатая к ее горячечному лбу, ощущала слабую пульсацию в бугорке ее шрама. Кто эта женщина?
Сильная боль пронзила грудь Уэсли, нестерпимая боль подкралась к горлу. Конечно, это Эдди! Она вернулась в ту часть его, что все еще была молода, и теперь ошеломила ту его часть, что уже состарилась, она прокралась туда незнакомкой, терзающей его жизнь. Он вскочил с сердитым воплем, то ли ревом, то ли рыданием.
– Ну чего ты хочешь? – пролепетал он.
– Тебя! – всхлипнула она.
Он ладонью закрыл глаза.
– А вот этого не надо! – воскликнул он.
Она рыдала на ступеньках в одиночестве. Уэсли вытащил сигареты и пытался достать одну из пачки. У него не получалось. Он отшвырнул пачку.
– Я хочу тебя! – прорыдала она.
– Возвращайся к своим богатеньким дружкам! – прорычал он. – У них все есть. У меня нет ничего. Я матрос.
Эдна сердито взглянула на него:
– Ты дурак!
Уэсли не пошевелился.
– Я не хочу их, я хочу тебя! – закричала Эдна. – Мне делали кучу предложений… Я ждала тебя!
Уэсли молчал.
– Я рада, что ты матрос! Я горжусь! – плакала Эдна. – Я не хочу никого, кроме тебя, – ты мой муж!
Уэсли резко развернулся к ней:
– Я тебе не мешаю – получай развод!
– Я не хочу развода, я люблю тебя! – отчаянно вскричала она.
Уэсли посмотрел вниз и увидел под ногами пустую кварту. Подобрал ее и отшвырнул, она вдребезги разбилась об стену пакгауза через дорогу, выстрелив, как лампочка. Эдна закричала, всхлипывая.
– Вот что я обо всем этом думаю! – крикнул Уэсли.
Наверху открылось окно, женщина в ночной рубашке решительно высунула голову.
– Что там у вас происходит? – подозрительно завизжала она.
Уэсли оглянулся и задрал голову.
Уэсли оглянулся и задрал голову.
– Закройте это чертово окно, пока я его не разбил! – рявкнул он на женщину.
Она вскрикнула и исчезла.
– Я позвоню в полицию! – пригрозил голос из другого открытого окна.
– Звони, трепло старое! – прокричал Уэсли. – Вызови морских пехотинцев…
– Ой, Уэс, тебя арестуют! – умоляла Эдна. – Давай уйдем отсюда!
– Да мне пофигу! – заорал он, обращаясь ко всей улице.
– Уэсли, – умоляла Эдна. – Пожалуйста! Тебя арестуют… Они вызовут полицию!
Он повернулся к ней:
– А тебе что за дело?
Эдна крепко сжала его плечи и сказала прямо ему в лицо:
– Мне есть дело.
Уэсли пытался высвободиться из ее хватки.
– Слишком поздно! – проворчал он. – Отпусти меня!
– Еще не поздно, – настаивала она. – Мы опять можем вернуть все как было…
Уэсли разгневанно затряс головой, словно освобождаясь от смятения.
– Не можем! Не можем! – лепетал он. – Я знаю!
– Можем! – шипела Эдна.
– Нет! – снова воскликнул он. – Я больше не такой, как раньше… Я изменился!
– Мне не важно!
Уэсли по-прежнему тряс головой.
– Пожалуйста, Уэс, давай уйдем, – кричала Эдна, и ее голос прерывался глубокими рыданиями.
– Не можем! – повторил он.
– Ты сейчас слишком пьян, ты не понимаешь, что делаешь, – причитала Эдна. – Пожалуйста, пожалуйста, уйдем…
По всей улице пооткрывались окна, люди насмехались. Когда из-за угла вывернула патрульная машина, кто-то крикнул:
– В тюрьму бродяг! – и все соседи поддержали крик, когда машина остановилась внизу.
Глава шестая
Когда Эверхарт проснулся на следующее утро, первым делом он отметил странную песню, которую распевали где-то сверху. Затем он открыл глаза и увидел белые стальные листы подволока. Точно!.. Пароход «Вестминстер», он поступил на судно. Но что за песня?
Эверхарт спрыгнул с койки в одних трусах и высунул голову в иллюминатор. Был жаркий туманный день, солнце устремило мерцающие лучи вниз, на сладкозвучные волны исходящей па́ром гавани.
Билл вгляделся вверх, но не увидел ничего, кроме махины борта и днища спасательной шлюпки. Неизвестный певец по-прежнему голосил, возможно, палубой выше – дальневосточный мотив, показалось Биллу, хотя определенно не китайский.
Билл сунул голову внутрь и застонал: голова опухла от чрезмерной выпивки и слишком долгих споров с Мидом накануне. Он повернулся к Итингтону, который читал воскресные комиксы, лежа на койке.
– У тебя нет похмелья? – в слабой надежде спросил Билл.
– Не-а.
– Кто, черт возьми, поет этажом выше? У меня мороз по коже…
– Над нами, – поправил Итингтон.
– Ну так кто это?
Итингтон отложил газету.
– Третий кок.
– У тебя что, не болит голова? Ты же был с нами вчера! – настаивал Билл.
– Не-а.
– Откуда этот третий кок? Кореец? Бирманец?
– Он моро, – поправил Итингтон. – Когда бесится, мечет ножи. Из племен моро.
– Мечет ножи? Да ладно!
– Ты погоди, – заметил молодой моряк. – Он моро с Филиппин. Они ходят, зажав ножи в зубах.
На этом он вернулся к воскресному комиксу.
Билл неторопливо оделся. Снова подошел к иллюминатору и посмотрел, как чайки пикируют над причалом. Вода под причалами тихо плескалась в прохладные замшелые сваи. Где-то на судне, в глубине его сводов приглушенно гудел огромный двигатель на холостом ходу.
Билл спустился по прохладному трапу, резко пахнущему свежей краской, и взобрался на полуют. Несколько матросов в тени спокойно читали воскресные газеты. На палубе валялись газетные полосы, огромные бухты пеньки, подушки, покинутые складные стулья, банки краски и две-три пустые бутылки. Никого из матросов Билл не знал.
Он прошел по палубе, любуясь размахом конструкции палубных надстроек, уходящих к носу деревянной громадой. На носу он посмотрел вдоль борта на маслянистые волны далеко внизу. Прямо под ним висел гигантский якорь на массивном цепном канате, выходящем из клюза на левом борту. Моряки, с улыбкой подумал Билл, имеют обыкновение называть эту стальную громадину «крючок».
Он направился к корме и взглянул на мостик: в серой переборке рубки, откуда капитан будет руководить переходом в Гренландию, виднелись щели. Там Уэсли как опытный матрос будет нести службу у руля и компаса. Боже! Если бы Эверхарт мог заниматься этим, а не прислуживать голодным матросам и мыть за ними тарелки! Он приступал к своим обязанностям в понедельник – завтра – и надеялся, что работа окажется довольно приятной.
«Кстати, о Уэсли, – думал он. – Куда он, к дьяволу, вчера запропастился? Должно быть, он в кубрике или ест на камбузе…»
Билл спустился на камбуз. Туда набились всякие незнакомые люди, моряки ели и громко разговаривали. Где Уэсли? Или Ник Мид? Ни одного знакомого лица…
Билл спустился дальше по узкому трапу. Он нашел усталого и сердитого Ника Мида в маленькой старшинской кают-компании за чашкой кофе.
– Мид! – с облегчением поздоровался Эверхарт.
– Да, – пробормотал Ник, эту невнятную реплику выдав за приветствие. Он поднялся и наполнил чашку из алюминиевого кофейника.
– Как себя чувствуешь? – усмехнулся Билл.
Ник презрительно скривился:
– Я похож на счастливого человека?
– Мне и самому паршиво… Боже, тяжело маяться похмельем в такой жаркий день! – засмеялся Билл, садясь рядом с Ником. – Какова ночка была, а?
Ник промолчал, он угрюмо пил кофе.
– Ты видел Уэсли? – нервно спросил Билл.
Ник покачал головой.
– Интересно, где он? – вслух забеспокоился Билл. – Ты заметил, как он вчера ушел?
Ник снова покачал головой. Он допил кофе и поднялся.
– Куда ты теперь? – растерянно спросил Билл.
– В койку, – пробормотал Ник и ушел.
Билл усмехнулся и сходил налить себе кофе в чистую чашку. Что ж! Придется доказать, что он полноценный коммунист, если охота вывести из себя Ника Мида… тот, казалось, был совершенно не расположен к мистеру Эверхарту. Да что такое, черт возьми, с этим парнем? На рассвете, по дороге обратно на судно, после того как они засиделись, выпивая, в комнате мистера Мартина над баром, Ник не сказал ни слова. Они шли мимо причалов, где пламя горячего красного утра играло на мачтах рыбацких смэков и танцевало на голубой ряби под доками, обросшими ракушками, и оба не сказали ни слова. Они расстались у сходен, и Билл попытался пожелать Нику доброго утра, но тот лишь быстро ускользнул, полусонный и весьма раздраженный. Возможно, таково его типичное поведение после пьянки, но также возможно, что он не признал Эверхарта достаточно левым. Если этот глупец думает так, пускай хоть в стакане утопится! Впрочем, не исключено, что Билл преждевременно делает выводы…
Пока все было довольно приятно, но в целом Билл поостыл ко всему этому предприятию. Судно кишело чужими недружелюбными лицами – но Уэсли не было. Где он? Ей-богу, если Уэсли вырубился где-то, пьяный, и не собирался возвращаться на борт… ей-богу, он не выйдет на «Вестминстере». Умудрится как-нибудь вернуться в Нью-Йорк и снова найти работу… Святые небеса, что за дурость!
Эверхарт оставил кофе нетронутым и пошел дальше.
– Где кубрик Мартина? – спросил он матроса на узком трапе.
– Мартин? Он кто? – спросил матрос.
– Матрос.
– Матрос? Их кубрик прямо.
– Спасибо.
В кубрике высокий кудрявый мужчина, растянувшийся с сигаретой на койке, Уэсли не знал.
– Когда отчаливаем? – спросил Билл.
Моряк одарил его подозрительным взглядом:
– Не в ближайшие дни… мож, в среду.
Эверхарт поблагодарил его и вышел. Он был одинок и покинут, как маленький ребенок…
Он вернулся в свой кубрик и упал на койку, мучимый сомнениями. Что он за человек?.. он что, не может встретиться лицом к лицу с реальностью – или как профессор он способен лишь ее обсуждать?
Реальность… слово в книгах по литературной критике. Да что с ним такое!
Он проснулся – он немного поспал. Нет! За иллюминатором было темно, горел свет… он проспал несколько часов, много часов. В желудке чрезвычайная пустота, которая обычно бывала голодом, но сейчас казалась лишь напряжением. Да, и ему снился сон – будто его отец был капитаном «Вестминстера». Смехотворно! Сны так нелогичны, в них серый безымянный ужас… но в то же время они так навязчивы и прекрасны. Захотелось очутиться дома, поговорить с отцом и рассказать ему об этом сне.
Тяжелая волна одиночества и утраты обрушилась на него. Что это было? Утрата, серьезная утрата… ну конечно, Уэсли не вернулся на борт, Уэсли ушел, оставив Билла одного в мире, куда сам же его и привел. Глупец! Неужели у него нет чувств, неужели он не осознает… ну, Эверхарт, чего же он не осознает?
Билл пробормотал:
– Какой же я глупый ребенок. Разума и силы воли не больше, чем у Сонни…
– Снова разговариваешь сам с собой? – спросил Итингтон с оттенком сарказма.
Билл спрыгнул с койки, твердо говоря:
– Да. Это привычка.