– Эвон, возле лика архистратига Михаила стоит, в куртке замшевой. Небритый, как басурманин. Подойдете али как? – спросила баба Маша с любопытством.
В моей груди что-то ворохнулось. Примерно такое же ощущение я испытал несколько лет назад, когда генерал Корнач пришел сюда в пасмурный, дождливый день и предложил мне, в прошлом офицеру ВДВ, стать протоиереем церкви на острове Каменном…
– Обязательно, – ответил я на вопрос бабы Маши и направился через весь храм к высокому широкоплечему незнакомцу лет сорока пяти, неподвижно застывшему перед иконой предводителя небесного воинства. К ее окладу кто-то из прихожан прикрепил, желая освятить, фотографию двадцатилетнего юноши, о котором рассказал в день моего приезда отец Сергий. Этот паренек погиб в Чечне – погиб за веру, приняв мученическую смерть от боевиков-наемников. Он отказался добровольно снять с себя православный крест, отречься от Бога и принять мусульманство. «Воины ислама», озверевшие от такой стойкости русского солдата-разведчика, поочередно отстрелили ему все пальцы на руках, выкололи глаза, после чего прибили к кресту и с еще живого сняли кожу. Распятый мученик умирал несколько часов…
Мне почему-то сразу показалось не случайным, что пришедший на исповедь мужчина стоит именно у этой иконы.
– Здравствуйте. – Я остановился рядом и с интересом разглядывал этого странного человека, задаваясь вопросом, почему он пожелал исповедаться у священника, который давно не служит в этом храме и приехал в Петербург всего на несколько дней. – Мне передали, что вы хотели исповедаться в грехах своих и получить прощение господне?
– Мне трудно рассчитывать на прощение, – не отрывая взгляда от фотографии, надломленным голосом произнес мужчина. – Я-то не могу простить тех, кто лишил меня моей прошлой жизни… Хотя все они уже давно мертвы и убил их я вот этими руками… Знаете, отец Павел, а ведь мой сын воевал вместе с этим парнем в Чечне, – глухо проговорил незнакомец.
– Ваш сын военный? Он… погиб?
– К счастью, нет. – Тонкие бескровные губы мужчины чуть заметно дрогнули. – Он жив, как и мы с вами… И завтра у него свадьба… Вас, отец Павел, наверное, больше всего интересует, почему я хотел поговорить именно с вами? – Незнакомец наконец обернулся и пристально посмотрел мне в глаза. И у меня в груди снова что-то шевельнулось, хотя я был совершенно уверен, что прежде мы никогда не встречались.
– Я знаю, кто вы, – четко произнес мужчина. – А точнее – кем вы были до тех пор, как стали священником… Откуда знаю – не скажу, это не суть важно. Главное, что вам… только вам одному я доверяю полностью и хочу рассказать историю своей жизни. Сейчас у меня такое чувство, что я дошел до глухой кирпичной стены, за которой ничего нет…
– Многие приходят в храм, чтобы вновь обрести себя, впустить в сердце истинную веру и начать жить заново. Я готов выслушать вас, – кивнул я, выдержав его тяжелый испытующий взгляд. Это был скорее взгляд дикого зверя, хищника, а не раскаявшегося грешника! В глубине этих некогда голубых, а ныне словно выцветших глаз, окруженных сетью мелких морщин, я видел лишь пустоту и холод. От них веяло смертью.
Я провел незнакомца в ту часть храма, где нам никто не мог помешать, и спросил:
– Как ваше имя?
– У меня было много имен, – будничным тоном ответил незнакомец. – Когда-то крестили Сергеем.
– Каждому есть в чем покаяться перед господом нашим. Вы должны быть искренни, Сергей, и помнить, что тайна исповеди священна и ни под каким предлогом не будет оглашена. – Понимая, что рассказ незнакомца будет длинным, я предложил ему присесть, и мы сели на скамью, стоявшую у стены.
– Вам я верю, отец Павел. В чем-то наши с вами судьбы очень похожи. Я много знаю о вас, так получилось… В прошлой жизни и вы, и я были кадровыми военными, офицерами. Держали в руках оружие, убивали врагов и при этом искренне верили в то, что выполняем свой долг перед Родиной. А потом вдруг поняли, что многие наши святыни на самом деле не более чем химеры… Отчасти по стечению обстоятельств, отчасти из-за ранений мы оба перестали носить погоны и вернулись на гражданку. Мы и не подозревали, что в так называемом мирном тылу уже давно идет своя война. Необъявленная, беспощадная и не менее кровопролитная. Когда сын ради денег вдруг стреляет в отца, брат – в брата, а близкий друг в любой момент может продать тебя куда дешевле, чем за тридцать сребреников… Мы вернулись с войны домой и увидели, что за те годы, пока мы воевали за интересы Родины, дома многое изменилось… Не только в политике, но и в людях…
Сергей замолчал. Некоторое время он глядел на меня в упор, словно ждал подтверждения своим словам, а потом опустил глаза, вздохнул, покачал головой и, понизив голос почти до шепота, продолжал:
– Вот здесь-то наши с вами судьбы и разошлись. Вы, хватив лиха через край, обратились к богу, приняли сан, а я… Я уже не мог жить без войны. Подлечившись, прошел медкомиссию и поступил на службу в милицию, очень быстро стал командиром спецподразделения. Теперь у меня снова была война. Только я уже не думал об интересах Родины, а бил всякую уголовную бандитскую нечисть ради своей жены, своей дочурки, своего почти взрослого сына. Как оказалось, на этой войне куда труднее, опаснее, страшнее… Там, за горами, все было понятно: вот мы, вот они. Ошибиться невозможно. А здесь врагом мог оказаться любой из твоих бывших приятелей, однокашников, великовозрастных балбесов – друзей сына, служащего в армии, а то и кто-нибудь из милых старичков-соседей, с которыми каждое утро выгуливаешь собаку в парке возле дома. – Бескровные губы Сергея вытянулись в прямую линию. – Одним словом, я был ментом, командиром боеспособного подразделения, которое запросто могло бы совершить государственный переворот в какой-нибудь банановой республике. Я захватывал бандитов, убийц, насильников и воров в законе, вытаскивал их за шиворот из ресторанов и притонов, крошил зубы, бросал мордой об асфальт. Но, как выяснилось вскоре, только для того, чтобы спустя сутки-другие продажная прокуратура отпустила их на свободу! Я видел, как эти фиксатые ухмыляющиеся рожи, победители, хозяева жизни, окруженные челядью и телохранителями, с торжествующе наглым видом неспешно выходили из КПЗ, садились в дорогие автомобили и прямо с нар отправлялись смывать пот в сауны!
В тишине опустевшего храма было отчетливо слышно, как скрипнули зубы Сергея, как участилось его дыхание.
– В мой адрес десятки раз поступали угрозы, на которые я мало обращал внимания. Погибнуть в перестрелке, в рукопашной схватке во время очередной операции по освобождению заложников или взятию наркоцеха я не боялся. Это могло случиться в любой день с любым из нас, и это была наша работа. – На небритом лице Сергея перекатывались желваки. – По-другому они не могли достать меня, только лицом к лицу. Взяток я не брал, с крестными отцами водку не пил, любовниц не имел, кокаин не нюхал, а все телефоны, адреса и имена сотрудников спецназа засекречены. Доступ к базе данных имеет очень ограниченный круг лиц, и каждого из них ведет служба собственной безопасности МВД. Моим единственным слабым местом была семья, но я верил, что режим секретности надежно защищает семью командира отряда от возможной мести бандитов… Как оказалось, ошибался. Они раскрутили одного из посвященных кадровиков, вычислили мой адрес и нанесли ответный удар! Это произошло в день двенадцатилетия дочурки. Сына, недавно вернувшегося со срочной службы, не было дома. Он неожиданно для меня поступил на службу в транспортную милицию и в тот день «прописывался» в кругу коллег… Трое бандитов во главе с одним известным питерским авторитетом, которому мой отряд едва не сломал хребет, уничтожив десятки килограммов героина, ворвались в квартиру, захватили жену с дочкой, дождались, когда я вернусь с дежурства домой, и под пушкой заставили жену открыть дверь. Любая женщина на ее месте… она не могла допустить, чтобы дочку… Я не вправе винить ее. Хотя дай она знак, крикни – и расклад мог быть совсем другим! С седьмого этажа не убежишь!.. Ослепленные жаждой мести, уверенные в удаче, эти козлы сами загнали себя в ловушку…
Судорога исказила скуластое лицо Сергея. Я понимал, как тяжело ему вспоминать об этом кошмаре.
Единственное, что я мог для него сделать, – это спокойно выслушать исповедь до конца.
– Когда я вошел в прихожую, меня сзади оглушили рукояткой пистолета, пристегнули наручниками к батарее и заставили смотреть, как насилуют, а потом и убивают двух самых близких мне людей… Братки не скрывали своих лиц – зачем?! Ведь покойники, даже бывшие офицеры спецназа, не умеют разговаривать… Я был от жены и дочурки на расстоянии чуть больше вытянутой руки, но ничем не мог им помочь! Даже согласившись на любое условие этих скотов, я не спас бы их. Даже начни я ползать на коленях, пускать слюни и молить о пощаде. Они пришли не для вербовки, а только чтобы всласть поглумиться. Завершив расправу, бросили к моим ногам истерзанные тела, открыли на кухне краны газовой плиты и водрузили на стол в комнате, где я находился, подсвечник с тремя горящими свечами. А потом ушли, заперев дверь на ключ… Я как мог боролся с угарным сном, сначала пробовал освободиться от наручников, затем решился зубами перегрызть себе руку, но тут стал стремительно терять сознание. Меня спас сын… Иван вернулся домой, когда до взрыва оставались считаные минуты. Увидел страшную картину, понял, что произошло, сумел перебороть шок и, выключив газ, распахнул все окна в квартире. Только после этого упал на колени перед изуродованными телами матери и сестренки, закрыл ладонями лицо и зарыдал…
Сергей замолчал и долго глядел мимо меня в пространство, по щеке его скатилась слеза – след незаживающей душевной раны. Я понял: в тот кошмарный вечер начался для Сергея отсчет другого времени. В душе его не осталось ничего, кроме жажды мести. И, судя по вскользь оброненной им фразе, в конце концов он свершил свой суд, что не дано было мне, когда я потерял Вику и неродившегося сына… Он нашел и уничтожил убийц.
– Когда я попросил командира РУБОПа доверить мне розыск, меня, от греха подальше, вообще отстранили от службы и посоветовали пройти психологическую реабилитацию! И я поклялся, что отомщу сам, в одиночку, – хриплым голосом продолжал бывший командир спецназа. – Я бросил удостоверение в толстую рожу подполковника, хлопнул дверью и навсегда ушел из органов. У меня оставались кое-какие сбережения, амуниция, несколько «чистых», незарегистрированных стволов, так что голодать и искать оружие возмездия не пришлось… В течение нескольких месяцев жил нелегалом, выслеживая убийц жены и дочурки. Потом расправился с ними со всеми… Но не ощутил ни малейшего облегчения. Наоборот. Вся эта жирующая, ворующая и быкующая на свободе мразь и раньше мозолила мне глаза, а теперь один вид бритой башки и висящей на шее «голды» вызывал у меня желание убивать голыми руками! Убивать и убивать, пока хватит сил… Мне стоило огромных усилий держать себя в руках… Однажды мне позвонил знакомый банкир и сообщил, что боевики одного вора в законе, приговоренного сходняком к смерти, решили по-легкому срубить кучу баксов и вместе с бугром скрыться за границей. Эти гады убили парня-охранника, гувернантку и похитили дочку банкира, требуют выкуп… Я поднял свои связи, поднапрягся и, разделавшись с похитителями, спас девочку… Когда все закончилось, отец ребенка в качестве гонорара передал мне «дипломат» с деньгами, чего я вовсе не ожидал. Это была огромная сумма – двести пятьдесят тысяч долларов. Первые деньги, полученные за чужую жизнь…
– Значит, так вы стали наемным убийцей? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес я. – И тем самым из жертвы превратились в преступника… Возможно, более кровавого, чем те, кто лишил вас семьи…
Пока он говорил, меня не покидало ощущение, что всю эту историю я где-то уже слышал. Но где именно – никак не мог вспомнить.
– Я не наемный убийца, – покачал головой Сергей, щелкнув костяшками пальцев. – Во всяком случае, я не считаю себя наемником… Я убивал не ради денег. Закон против мафии бессилен, опухоль уже давно перешла в стадию раковой, и лечить ее можно только скальпелем. Несколько лет подряд я уничтожал паразитов, которым, я уверен, не должно быть места на земле! Абсолютное большинство ликвидаций вообще не оплачивалось, заказчиком и исполнителем выступал я сам. Мишенью всегда были только самые гнусные твари, отбросы рода человеческого. Я судил их своим личным судом и приговаривал к смерти.
– И все же вы получали деньги за выпущенную в человека пулю, – напомнил я тихо. – С точки зрения и церкви, и закона этого достаточно, чтобы поставить вас в один ряд с теми, кого вы так люто ненавидите… Сколько смертных грехов на счету ваших жертв, не имеет никакого значения. С каждым новым убитым вы все больше и больше уничтожали свою собственную душу. И то, что вы все-таки решились прийти в храм божий на исповедь, свидетельствует, что душа ваша устала от крови, ее силы на исходе, а жажда убивать исчерпана без остатка. Ваша душа жаждет очищения, а путь к нему один – покаяние. Вы сами сказали: впереди только стена, за ней – пустота… Но вы здесь, в храме, а это уже первый шаг к искуплению грехов. Все мы в руках господа…
– Стена – образное выражение, батюшка. Просто, наверное, каждому человеку иногда полезно остановиться и оглянуться назад. Если совсем честно, я не могу однозначно ответить, зачем я хотел встречи с вами. Возможно, потому, что только вам я могу рассказывать о себе всю правду и услышать такой же правдивый ответ… Я – не киллер, отец Павел. Мне приходилось иногда брать деньги. Но ведь жизнь нелегала в большом городе – очень недешевое занятие. Чтобы стать невидимкой, мне пришлось инсценировать свою смерть, при жизни увидеть собственную могилу, обзавестись парой легенд и новыми документами, связями. Наконец, сделать сложную пластическую операцию… Но деньги как таковые меня не интересуют. Они всего лишь средство к достижению конечного результата.
– Какого? – с металлом в голосе спросил я. – Убивать, мстить за смерть близких до последнего вздоха? До тех пор, пока рука держит оружие? Или до тех пор, пока не погибнете? В этом ваша цель? Чем больше трупов – тем лучше?!
– Не знаю, – помолчав, вздохнул мститель. – Может, хоть таким способом мне удастся сделать воздух в родном городе чище. Неужели вы, пастырь, не видите, что происходит вокруг? Самой престижной профессией среди пацанов стала профессия бандита! Каждый третий школьник – будущий наркоман! Каждый десятый – сектант! Через двадцать лет в стране не останется ни одного здорового русского парня, способного произвести на свет нормальных детей…
Почувствовав, что заводится и перестает себя контролировать, Сергей замолчал, несколько раз глубоко вздохнул и продолжал уже гораздо спокойнее:
– Я уже говорил, отец Павел, меня тоже когда-то крестили, несмотря на времена воинствующего атеизма. Но с тех пор я был в церкви всего пару раз. Когда узнал, что есть священник, прошлое которого очень похоже на мое собственное… Хотите знать почему? Потому что никогда не верил в божий суд и слышал, что половина попов – стукачи КГБ. И хоть это я пришел к вам на исповедь, а не вы ко мне, все же ответьте: неужели вы действительно так наивны, что верите в посмертное воздаяние каждому по делам его?
И если даже так, то сколько еще ждать этого суда? Год? Пять? Тысячу лет?! Зачем вообще нужна такая дрянная жизнь, когда любой бандит, любая чиновничья тварь, сексуальный маньяк и вор живут как хотят, в свое удовольствие, а все остальные должны служить им, работать на них, воевать за них и при этом молчать в тряпочку и тешиться мыслью, что вот после смерти Васька Фиксатый и Боря-алкаш попадут в ад, где черти их сварят в котле с кипящей смолой? Почему нельзя еще при жизни стереть с лица земли всю эту погань?!
– Потому что вершить чужие людские судьбы не вправе никто из смертных. Я никогда и нигде не утверждал, что преступники должны наслаждаться свободой. И ни один священник вам этого не скажет, – уверенно произнес я, выдержав пристальный взгляд киллера. – Я всегда говорил и говорить буду, что человек не вправе лишать другого человека жизни, кроме тех случаев, когда существует реальная угроза его собственной безопасности. Если ночью в подъезде к вам пристали двое едва стоящих на ногах безоружных подростков-наркоманов в ломке и потребовали сто рублей, это не значит, что их нужно убивать. Достаточно хорошего пинка. Но, если грабитель явно сильнее вас, если он приставил вам нож к горлу или пистолет к затылку, вы имеете полное право обороняться всеми доступными способами, адекватными угрозе. Но, обезопасив себя, не опускайтесь до унизительной мести… Если бандит совершил преступление, за которое раньше полагалась смертная казнь, то его однозначно необходимо до конца жизни изолировать от остального мира, чтобы он больше не представлял опасности для нормальных людей. Никогда. То, что его не расстреляют, а поместят на Каменный, – не столь важно… Еще неизвестно, что для убийцы лучше: мгновенно умереть от пули или медленно, год за годом, гнить в каменном склепе. Я не открою чужой тайны, если скажу вам, что как минимум двое из трех узников тюрьмы для пожизненно заключенных после нескольких месяцев несвободы умоляют, чтобы им вернули прежний приговор – расстрел. А был случай… – Я на секунду замолк – прихлынувший к груди холод сковал дыхание. – В тюрьме на Каменном острове я встретился с человеком, обвиненным в убийстве и изнасиловании семерых женщин. До принятия моратория на расстрелы он сидел в камере смертников, каждую минуту ожидая, что за ним придут для приведения приговора в исполнение. И только спустя годы, уже на острове, выяснилось, что он абсолютно не виновен.
– И что с ним сейчас? – В бесцветных глазах Сергея промелькнуло скептическое любопытство.
– Он вышел на свободу, – ответил я. – Может быть, он единственный из десятков невинно осужденных, которому удалось избежать смерти благодаря замене смертного приговора пожизненным заключением.
– Я понимаю, к чему вы клоните, отец Павел, – поморщился словно от зубной боли киллер. – Все, что вы сейчас сказали, верно. Но у меня роковые ошибки исключены: подонки получали то, что заслуживали! А если следовать вашей логике в реалиях сегодняшней России, то нормальному человеку остается лишь покорно ждать, когда на него нападут в темной подворотне наркоманы с ножом, когда в отместку за отказ платить дань бритым уродам у него отберут все деньги, взорвут квартиру и изнасилуют жену, когда какие-нибудь поклонники сатаны для проведения своих жутких ритуалов похитят у него ребенка и перережут ему горло на дьявольском алтаре! И только после этого можно со спокойной душой ждать возмездия, написав заявление в милицию!.. Если, конечно, жив останешься и крыша от переживаний не поедет…