Таисия опять почувствовала головокружение. Как завороженная, следила она за медленным подъемом массивной крышки агрегата. Такие толщины металла она видела раньше только в кино про вскрытие сейфа центрального банка Атланты. Сквозь вой тали доносился гипнотизирующий голос:
-- ...Ведем разработку гидроэкструдера непрерывного действия. Патентное бюро, правда ставит палки в колеса, но ничего, пробьемся...
"Надо хоть что-нибудь записать", - подумала она и крикнула в тот момент, когда он выключил таль:
-- Так это все? -- голос ее неожиданно громко прозвенел в наступившей тишине.
-- Что - все?
Она понизила тон:
-- Это и все прикладывание? Лыжные палки, веревки... хомутов не производите, случайно? Как вам удается фонды выбивать, не будучи говномером-фундаменталистом?
-- Хомутов - нет, но... -- Он неожиданно надвинулся, пристально гляда изподлобья, -- тайны хранить умеете?
-- Зачем? -- нашлась она.
-- Затем, что то, что вы сейчас услышите, разглашению не подлежит.
Она молча кивнула.
-- Ориентированый полиэтилен обладает колоссальным коэффициентом внутреннего светоудержания. В сочетании с высочайшей продольной прозрачностью это позволяет использовать его в качестве материала оптических сердечников в лазерах дальнего боя для звездных войн. Наш лучевой меч против рейгановского космического щита. При этом размер практически не ограничен, как с рубиновыми сердечниками.
Таисия мелко моргала.
-- Вы конечно спросите, какого размера оборудование и заготовки понадобятся для производства лазеров, -- поднатужившись, Полстернак вытащил из угла увесистую полиэтиленовую колоду, -- если даже для наших опытов нужны такие массы.
Таисия молчала.
-- Вы спросите, а я отвечу, титанических, -- продолжал он, досылая колоду в затворную полость агрегата, -- у нас таких мощностей, конечно, нет.
Он включил таль на спуск, и сквозь вой мотора добавил -- У нас нет, зато по соседству - есть.
Крышка затвора села на место, лязгнули баянеты, повернулись запоры, Борис Вениаминович закрыл решетчатую дверь.
-- Где это - по соседству? -- спросила Таисия.
Не ответив, он протянул ей большие защитные очки и наушники-глушители.
-- Оденьте это на всякий случай.
-- На какой случай?
-- На случай прорыва болванки. Техника хоть и отработана, но чем черт не шутит, -- он подошел к пульту и взялся за большой красный рубильник, -- а по соседству - это на подземном танковом заводе.
Он рванул кверху рычаг. Из сопла пульсирующими толчками пошла кровь, быстро наполняя квадратный резиновый поддон.
-- Тормозная жидкость сифонит, пока заготовка по соплу не уплотнится, -- крикнул он сквозь рев высоконапорных насосов.
Красный ручей как отрезало, насосы взревели, стрелка манометра резко пошла вверх. Таисия вдруг заметила, что по периметру манометра были наклеены полоски бумаги. Стрелка быстро проскочила первую полоску, с надписью "в стволе противотанкового орудия", через несколько секунд преодолела вторую, вещавшую "на дне Тускарорской впадины". Следующая надпись, на некотором отдалении, гласила "магма в центре Земли". Стрелка бодро приближалась к пугающей черте. Таисия вдруг услышала ритмичные удары. С трудом поняла она, что это отдается в наушниках ее собственный пульс.
Тон насосов внезапно изменился, стрелка замерла, недотянув до "центра Земли". Из чрева агрегата, выдавленный безумным давлением, вдруг показался толстый, с два пальца, прозрачный стержень и быстро пополз по валкам рольганга. Стену у окончания рольганга закрывал большой кусок толстого листового железа. Этот лист был установлен после знаменитого пиратского налета на штаб гражданской обороны. Таисия вдруг заметила, что семнадцатый валок окрашен ярко оранжевым. Как только стержень дополз до оранжевого рубежа, Полстернак резко опустил рычаг рубильника.
Ничего не изменилось. Насосы пели, стрелка манометра продолжала стоять как вкопаная, стержень бодро полз вперед. Восемнадцатый валок, девятнадцатый... Эксперимент явно шел не так, как предполагалось...
Она оглянулась на Бориса Вениаминовича. Тот что-то орал с выпученными глазами. "Голову береги..." - успела она разобрать по губам, прежде чем он прыгнул на нее, охватил, как медведь, своими огромными лапищами, и повернулся спиной к сбесившемуся агрегату. Скорее всем телом, чем ушами, она ощутила громовой удар прорвавшихся тормозных вод, красным конусом обдавших ползагона и ответный колокольный звон листового железа.
Когда она приоткрыла глаза, в загоне бесновалось нечто живое. Нечто извивающееся, как бешеный удав, носилось по загону зигзагами, тяжело ударяясь о решетку и оставляя глубокие щербины в стенах. Было невозможно уследить за резкими изменениями траектории. Хлестнув по кожуху породившего его аппарата, уже теряя силы, новорожденный образчик взлетел в последний раз под потолок, нанеся двойной удар по загудевшему в ответ воздухопроводу, и упал на пол, все еще мелко подрагивая концами.
Таисия закрыла глаза и бессильно повисла на руках Полстернака.
42.
Ночь перед защитой прошла тяжело. Константин Семенович долго не мог заснуть. Все было расписано по нотам. Вопросы из зала, выступления оппонентов, завершающая речь председателя ученого совета. И все же было нервно.
Снилась Константину Семеновичу в эту ночь дрянь совершеннейшая. Здоровенные мохнатые пауки мяукали, катаясь в пыли, и кричали:
-- Парку поддай, парку!
Он осторожно ступал между ними, стараясь не задеть, а те, извиваясь, норовили уцепиться баграми за штанины. Под сапогами поскрипывал полированый дуб большого стола в мраморном кабинете Академии Наук. Ученый совет был поголовно одет в розовые изолирующие противогазы.
Вдруг самый крупный паук, сорвав противогаз, рявкнул в ухо:
-- Подсекай!
Константин Семенович подсек, леса пошла тяжело, натянулась, как струна. Из под воды медленно вытянулась блесна, зацепившая за бороду толстого мужика в нелепом поварском колпаке и белой, заляпанной кровью робе. В руке мужик держал огромный эллиптический мясницкий тесак с налипшими крошками костей и хряща.
-- Ты это чего же это мне тут, -- сказал он, с трудом протискиваясь через лунку, -- Я тебя сейчас зарублю.
43.
-- А, Саша, заходи, дорогой! -- Ганичев поднял голову и глянул поверх очков, -- как жизнь молодая?
-- Хочу вас за помощь поблагодарить, Юрий Сергеевич, -- сказал Саша, -Вчера получил авторское на "Королевскую змею".
-- Ну, поздравляю.
-- И еще два положительных решения пришло, на "Стеллу-октангулу" и "Кристаллы".
-- Так это же отметить надо! Сейчас чайку заварим! Да ты не стой, садись. Расскажи, над чем работаешь?
-- Пытаюсь построить звезду-оборотень.
-- Это что за чудо такое?
-- Это многоликая звезда, когда из одних и тех же деталей можно собрать разные формы. Существенно разные.
-- Что ж, помощь нужна, по патентной линии?
-- Наверное уже нет, -- сказал Саша, вынимая лист бумаги, -- вот разве что обходной подписать.
-- Что такое, -- опешил Ганичев, -- ты что, другое место нашел?
-- Совсем наоборот, другого не нашел, зато это теряю.
-- Как же так?
-- Да так, очень смешная петрушка получилась. Предложили мне выбирать. Прямо как перед тем камнем на дороге. Знаете, налево пойдешь - кобылу, направо пойдешь - башку.
Саша замолк.
Ганичев снял очки, протер их зачем-то, откашлялся, потом неуверенно произнес:
-- Саша, может я чем то могу помочь? Я хоть и полулиповый, но все же зампарторга.
-- Спасибо вам, Юрий Сергеевич, большое, но дело в том, что я сам ухожу. Противник не рассчитал соотношения ценностей. Они думали, я мучиться буду, ночи не спать. Одного не учли, что пребывание в так называемой научной среде большой ценности не представляет.
-- Можешь поделиться?
-- Я лучше вам аллегорическую версию изложу. Представьте, что вы подросток, играете во дворе с пацанами. А игра называется "Торжественное повешение кота перед строем". И вам предлагают дернуть за веревку или подвергнуться остракизму. Тонкость заключается в том, что судьба кота предрешена, его все равно удавят.
-- Я бы наверное покинул группу, не дожидаясь бойкота.
-- Точно! Что я и делаю. Смешно только, что пацаны считают членство в их группе безусловным завоеванием. Прямо по Гарднеру, неявное предположение: "Быть изгнанным равносильно социальной смерти". Им даже не приходит в голову, что кто-то может уйти без сожаления. Мельчают времена! Даже солидного выбора подбросить не могут. То ли дело раньше. Можно было подбочениться и гордо произнести: "А все-таки она вертится!"
-- Так ты уже нашел куда уйти?
-- Нет еще. Найду чего-нибудь. Для моих занятий форма прикрытия не важна. В крайнем случае пойду поденщиком на овощебазу.
-- Занятиями ты изобретательство называешь?
-- И это тоже. Кстати, может мы Полстернака зря осмеивали? Движение против законов природы может иногда быть результативным.
-- Это ты о законе сохранения энергии?
-- И о законе неуменьшения энтропии. Но я не совсем это имел в виду. Не физические законы.
-- А что?
-- Меня иногда безумно тянет ввязaться в борьбу с главным законом исторического развития Хомы Сапиенсовича. С самым могучим и несокрушимым.
-- С каким же это?
-- С неотвратимостью всплытия говна.
-- Ну, дай бог. Давай обходной.
44.
Из дневника Каменского
Любое явление - многомерно, любое суждение о нем - плоское сечение. Сколько мне приходилось слышать утверждений, в корне отличных от моих, но принципиально верных! Слова безумно многозначны. Расхожие суждения, как правило, кажутся мне не столько неверными, сколько далекими от сути. Когда слышишь чью-нибудь оценку конкретного человека, так и хочется крикнуть: "Не то!". Не "Не верно", а именно "Не то", мимо. Самые многозначные и всеобъемлющие слова - "хорошо" и "плохо", они же самые бессмысленные. За ними стройными рядами следуют целые армии слов-перевертышей, придуманных для упрощения суждений, которые ничего не упрощают.
Особенно верно это по отношению к людям. "Подлец","добряк", "свой в доску","негодяй" и целые сонмища им подобных слов используются не по назначению. Не потому, что они не годны, а потому, что с их помощью можно сделать лишь поверхностные сечения, а зачастую - касательные. Даже умный и дурак легко меняются местами.
И все же, мне кажется, есть несколько фундаментальных черт личности, которые определяют если не лицо ее, то хотя бы ее положение среди других. Первая и главная - авторитарность, или способность подавить собеседника психологически. Ничего сильнее "Песни о купце Калашникове и опричнике Кирибеевиче" человечество, пожалуй, уже не напишет.
-- В заседание идешь, -- заговорщицки подмигнув, спросила Вероника, дергая рычаг управления главным турникетом.
-- В него, -- соучаственно прищурившись, ответил Саша.
Из книг
Наскок Дон Кихота на ветряную мельницу был одним
из наиболее результативных деяний человечества.
Защита шла как по маслу. Оппоненты выскакивали из своих норок, как китайские болванчики, Волопас обстоятельно выдавал вызубренные на зубок ответы, прохаживаясь вдоль развешанных на стене листов с формулами и графиками, и периодически тыкал в листы указкой.
"Хорошо, что защиту устроил открытую", - думал он - "На закрытой сидело бы пять человек, потом болтовня бы пошла. А так все здесь, и даже представитель Академии Наук. Не скажут потом, что директор их соломенный кандидат".
Зал действительно был полон. У дверей даже стояли в проходах. Последний оппонент оттарабанил свое:
-- ...но несмотря на все указанные недочеты, представленный сегодня научный труд безусловно заслуживает и несомненно внесет.
Председатель научного совета встал и начал: -- Ну что же, уважаемые коллеги, если больше нет желающих высказаться, позвольте мне перейти к завершающей фазе нашего сегодняшнего форума, позвольте предоставить слово...
-- Есть вопрос, -- вдруг раздалось из зала. Аудитория разом повернула головы влево. В девятом ряду поднялся неопрятного вида волосатый человек в майке с надписью "Harvard". Председатель научного совета беспомощно оглянулся по сторонам. Президиум остекленел. Волопас размеренными движениями сдвигал и раздвигал телескопическую указку. В глазах представителя Академии Наук блеснул вдруг интерес к происходящему, а этот уже начал.
-- Константин Семенович, -- сказал он,
-- если я правильно понял, для аппроксимации экспериментальных данных вами применена комплексная форма ряда Фурье. В результате получена главная кривая на листе номер шесть. В таблице на листе номер три, где помещены исходные данные, я вижу четыре значения переменной. Я думаю, всем присутствующим известно, что для корректного использования рядов Фурье, особенно в свете теоремы Вейерштрасса о равномерном приближении тригонометрическими и алгебраическими многочленами, необходимо как минимум пять точек. Не могли бы вы обосновать допустимость привлечения рядов Фурье в вашем случае?
Головы повернулись к лобному месту. Над залом зависла тишина. Волопас откашлялся и громко и четко произнес:
-- Ты что, не понял? Забыл, что в отдельных, исключительных случаях теория допускает применение рядов Лурье с целью аппроксимации данных даже при недостачточном их количестве? -- По залу прошел облегченный шелест,
-- Мы же только вчера это обсуждали, сядь.
Но тот продолжал стоять.
"Зарубят защиту", - подумал Волопас, - "Такую тщательно разработанную и почти завершенную операцию".
И вдруг он вспомнил, где он видел этого чистоплюя. В памяти всплыли вопли начальника отделения и вкус горького миндаля в горле. Волопас почувствовал, что начинает терять самообладание. Сквозь поднимающуюся откуда-то из-под печени волну ярости, он услышал:
-- диссертант представил несколько интересных путей изготовления изделий без усадки и короблений толщиной до одного сантиметра и достаточно убедительно доказал невозможность получения больших толщин. Я думаю, аудитории будет интересно услышать, что в министерстве обороны разработана и давно и успешно применяется технология изготовления полиолефиновых плит неограниченной толщины. Я сам присутствовал при формовании блока тринадцати сантиметров толщиной. У нас в экспериментальном цехе лежат пятисантиметровые образцы. Разрешите принести?
Не разбирая дороги и царапая ногтями шею под галстуком, Волопас шел по коридору.
-- Какой-то щенок, -- бормотал он -- Какой-то щенок.
Сзади подбежал Гольденбаум:
-- Константин Семенович, Константин Семенович, поздравляю.
Волопас остановился, упершись в стену. На стене висела газета под названием "все Об АСУ".
-- Поздравляю, Константин Семенович, единогласно, только что закончили, вы представляете, ни одного черного шара, Константин Семенович, ни одного...
Волопас как будто не слышал, на сетчатке глаз медленно выкристаллизовывалось двустишие из стенгазеты:
Броня стойка и таньки наши быстры,
И козлоборцы мужеством полны.
Тонкий хриплый свист вырвался из горла генерального, когда информация от сетчатки, пройдя по возбужденным нейронам добралась наконец до головного мозга. Свист перешел в низкий, утробный рев:
-- Гаaничева ко мне...
Неожиданно успокоившись, он добавил:
-- А тебя, Гольденбаум, удавить мало. Вместе с Лурье.
45.
Вадим стоял, как вкопанный. Сзади напирала вываливающаяся из троллейбуса толпа...
Как любой советский человек Вадим верил в Черту. Даже не то что бы верил, ведь не скажешь же, что веришь в солнце или в небо. Или там в тарифную сетку. Черта просто была. Была, как земля под ногами или снег зимой. Все, кого знал Вадим, были до Черты. Палыч, Евдокия, он сам и даже Генеральный директор объединения, товарищ Константин Семенович Волопас. Те, кто до Черты, были обыкновенными людьми во плоти, умными или глупыми, простыми или сановитыми, все они были здесь, в пределах его мира.
За Чертой начиналась страна небожителей. Там обитали космонавты и Людмила Гурченко, Генеральный Секретарь Коммунистической Партии Советского Союза товарищ Михаил Сергеевич Горбачев и подлые южноафриканские наемники. У Черты было судьбоносное свойство отделять мир живых людей от царства привидений. Привидения приходили в жизнь бестелесно, из телевизора и журналов. Со страниц газет или голосами из радио.
-- Почем ты знаешь, Палыч, -- говорил Борька, -- а может их и нет вовсе?
-- Кого нет? -- спрашивал Палыч.
-- Космонавтов.
-- Как нет, -- огорошенно замирал Палыч, забыв закусить, -- а это кто? -- он тыкал заскорузлым пальцем в промокшую селедкой газету.
-- Лось в манто, -- отвечал Борька, -- может их тебе нарисовали?
-- Так не нарисуешь!
-- Дуб ты, Палыч, -- продолжал Борька наставительно, - ты картину видел "Прибытие Леонида Ильча Брежнева на Новую Землю"? То-то! Живьем-то ты их видал хоть раз? Когда увидишь, тогда пизди.
Палыч квохтал в усы, дожевывая селедку.
Вадим не верил Борьке, он знал, что люди за Чертой существуют на самом деле. Просто жизнь у них не такая, особенная у них жизнь, как в кино. Что было правдой, впрочем, это то, что пересечений Черты не наблюдалось. Герои зачертовья вели свою чудную жизнь, а люди дочертовья доканчивали сейчас последний в слесарке технический спирт.
-- Вот Вадька, -- продолжал Борька, -- как свой кубон домастрячит, так его рожу везде и выставют. Лысину отмоют и пропечатают. Напишут, мол, простой труженик допек мозгой венгерского умельца. А до того моменту, Палыч, жуй селедку.
-- Да чего там, -- стесненно пыхтел Вадим, -- я не за этим.
А сам не знал, куда деваться. Потому как врезал Борька в самое скрытое и заветное, в то, чему он сам себе не признавался. Что кубом своим мог он как-то к зачертовью присоседиться, ну хоть как-то, хоть бочком.
-- За этим, за этим, -- покровительственно хлопал его Борька по лысине,