Затерянный остров - Пристли Джон Бойнтон 19 стр.


— А проводник и говорит: «Там китайские доллары не принимают». А я ему: «Отчего же?» — «Потому что не принимают». — Мистер Канток, самым неподобающим для духовного лица образом раскрасневшийся от вина, вещал и вещал, хотя никто уже не знал, о какой стране идет речь (даже если честно слушал все это время). — «Ну и пусть, а нам все равно туда необходимо», — заявляю я ему. И миссис Фергюсон со мной согласна. А проводник уперся, хотел отправить нас в другое место, чуть дальше, где заправляли русские. Ему, понимаете ли, платили комиссию за привезенных гостей. Но я сказал: «Нет, миссис Фергюсон, мы едем сюда. У меня есть американские деньги, может, их примут». И мы поехали. И все получилось — отлично получилось.

Уильям вдруг отчетливо осознал весь абсурд фантасмагорически скучных воспоминаний мистера Кантока. Он смотрел на кустистые серые брови, острый нос (уже слегка покрасневший), воротник священника, и чем дольше он смотрел, тем нелепее казался ему мистер Канток. А потом нелепость мистера Кантока слилась с нелепостью мистера Тифмана, к ним присовокупилась нелепость окружающей действительности, и они дружно захлестнули Уильяма. Он уже не смеялся вслух, дикий хохот сотрясал его изнутри. Шампанское ударило в голову и бурлило там, вскипая золотистой пенной волной. Все угощались, не обращая внимания, чем именно угощаются, просили новые бутылки и произносили тосты друг за друга, перекидывали серпантинные ленты со стола на стол, перекрикивались и заливались смехом. Все мужчины вдруг стали веселыми, остроумными красавцами, а женщины — прелестными феями. Радиола гремела медью через репродукторы, щедро рассыпая сантименты и романтический цинизм. Кругом царил сплошной цирк, и Уильям в белилах и брыжах чувствовал себя полноценной его частью.

Потом все вышли на палубу, под живописное ночное небо, усыпанное звездами, среди которых угнездился молодой месяц, похожий на ломоть дыни. На этой крохотной сцене, задрапированной со всех сторон пурпурно-черным бархатом, каждый принялся разыгрывать свою роль. Пассажиры первого класса дефилировали перед вторым классом, а потом пассажиры второго класса, перещеголявшие усердием и целеустремленностью тех, кто перещеголял их в социальном и финансовом отношении, продефилировали перед первым классом. Среди вторых было несколько островитян, как мулатов, так и чистокровных аборигенов, которые смело облачились в национальные костюмы — красочные красно-белые парео, травяные юбки и украшения из ракушек. Одна из островитянок, расхрабрившись и хихикая, то и дело порывалась начать знаменитый танец «хула», но неизменно, залившись хохотом, обрывала соблазнительные покачивания смуглыми бедрами и скрывалась в темном углу. Вот теперь Уильям почувствовал по-настоящему, что находится в Тихом океане, что до волшебных островов уже рукой подать, а в небе прочно обосновался Южный Крест. Никогда еще он не испытывал такого ликования, такого безрассудного счастья.

После дефиле и между последовавшими затем танцами вся компания, словно ожившая ярмарка игрушек, устремлялась в курительную, где пожилой стюард с выражением глубочайшего отчаяния на лице курсировал между пассажирами и барной стойкой с нагруженными подносами. Каждый непременно хотел угостить всех вокруг, все радостно раскрывали друг другу объятия, словно узники, неожиданно получившие амнистию. У Уильяма давно вертелось на языке множество дружелюбных колкостей, которые он хотел сказать тем или иным пассажирам, и теперь он дал себе волю, прыгая по палубе, как самый натуральный клоун. Никто не обижался. Вызывавшие прежде лишь симпатию теперь казались близкими друзьями, вызывавшие легкую улыбку представлялись записными острословами, и даже неприятные до этих пор типы стали просто смешными. Взять, к примеру, Роджерса. Неужели когда-то Уильям ревновал к этому обормоту, вырядившемуся шотландским горцем в коротких носках и ярко-синих подтяжках? Он чокнулся с Роджерсом бокалами и от души поздравил с открытием моста через Сиднейскую гавань.

Клоуны не церемонятся с русалками. Если им хочется потанцевать, они танцуют. Уильям без всякого стеснения подхватывал свою русалку и беспечно кружил ее в вальсе или фокстроте — как распорядится радиола.

— Чудесная ночь! — прошептала Терри перед самым окончанием очередного танца.

— Восхитительная ночь, милая Терри.

— Рад, что ты со мной согласен, милый Билл. А еще — не знаю почему, может, от перемены наряда, а может, дело в спиртном, но сегодня ты танцуешь по-другому. Совсем по-другому.

— Лучше?

— Гораздо.

— Это волшебная ночь на меня так действует. Ты русалка, я клоун, и я без памяти в тебя влюблен.

— Ты мне тоже очень нравишься, Билл, — рассмеялась Терри.

— Не представляю почему.

— Я тоже.

— Что?

— Так и думала, что ты вскинешься. Где же твоя английская скромность? Нет, я не буду тебе объяснять, чем ты мне нравишься. Не сейчас. Зато ты можешь рассказать, почему решил, что влюблен в меня.

— Не здесь, Терри. Но давай уже остановимся. Я утомился.

— Да? А я? По-моему, нет.

— Ну конечно, ты тоже устала. Тебе до смерти наскучили танцы, — заявил Уильям категорично. — Пойдем, выберемся отсюда, я расскажу тебе все, что ты хотела узнать, и даже больше.

Он подхватил Терри под локоть, и они вскарабкались на маленькую открытую шлюпочную палубу. Устроившись вдали от сутолоки и суматохи, минуту-другую они сидели молча, Терри мечтательно вглядывалась в темные волны.

Уильям взял ее руки в свои, сбрасывая клоунскую личину.

— Знаешь… — начал он. — Ты сейчас прелестнее всех на свете.

Он говорил искренне. Терри улыбнулась, но головы не повернула. Уильям решил, что она думает о том, другом, которого любила и который заставил ее так страдать. Наверное, сейчас, сказал он себе с горечью, ей все равно, кто сидит рядом. Помучив себя минуту, он перешел к действиям — притянул Терри к себе, и ее голова легла ему на плечо. Уильям потерся щекой о ее волосы, а потом несколько раз поцеловал ее — решительно и жарко.

Терри медленно открыла глаза, таинственно сиявшие в полумраке.

— Билл… — начала она, словно протестуя, но умолкла. И даже не шевельнулась, чтобы высвободиться.

— О, Терри! — прошептал Уильям, совсем по-детски.

— О, Билл! — пробормотала она мечтательно, передразнивая.

— Мне казалось, я знаю, что такое любовь, но я никогда не испытывал ничего подобного, — признался он дрогнувшим голосом. — Я думал, все, что говорят и пишут о ней, — выдумки. Теперь-то я понимаю…

— Значит, поделом тебе за неверие, — проговорила она сонно.

— Это ведь волшебство, да? Иногда сердце сжимается до боли, а иногда, вот как сейчас, ох, это такое…

— Как выиграть миллион.

— Десять миллионов! И она поглощает целиком, заполняет все мысли. Последние дни я даже не вспоминаю про Затерянный. Я думаю только о тебе. Когда тебя нет рядом, я веду с тобой долгие разговоры — гораздо более красноречивые, чем наяву. Скажи мне, я тебе хотя бы нравлюсь?

— Ну разумеется. Очень нравишься. Иначе бы меня здесь не было.

— Да, это правда. Что ж, уже кое-что. Хорошее начало. Я в самом деле люблю тебя, Терри, по-настоящему. Чего уж там скрывать, я не могу без тебя.

— Милый Билл!

Терри внезапно обвила его шею руками и самозабвенно поцеловала. Время замерло — может быть, на две минуты, а может, на двадцать лет они слились воедино. Потом Терри отстранилась.

— Есть хочется, — сказала она бесстрастно. — Я спущусь вниз, перехвачу сандвич, пока все не разобрали. А потом лягу спать. Пойдем.

Под ярким светом на ее щеках обозначились следы от яркого клоунского грима, оставленные Уильямом. Он уже и забыл о своем облике. Но эту ночь, понял он, спускаясь вслед за Терри, он не забудет никогда. Уже сейчас он поглядывал на всех прежних Уильямов Дерсли с превосходством разбогатевшего родственника.

6

Уильяму казалось, что он не спит, пока его не разбудил непонятный стук за дверью каюты. Он заснул бы снова, но что-то настораживало в этой ночной тишине — помимо стука. Что-то творилось странное, что-то неуловимо изменилось вокруг. И тут Уильям осознал, в чем дело. Пароход не двигался. Он замер, застыл так, как ничто еще не замирало прежде. Было что-то зловещее в этой тишине и недвижности, что-то претящее самой природе корабля, и Уильям на миг вообразил себе какую-то катастрофу. Потом он вспомнил. Сегодня утром они прибывают на Таити, а значит, пароход уже, видимо, на рейде. Наскоро умывшись, Уильям пригладил волосы, надел халат и вышел на палубу, где толпились остальные пассажиры, тоже в халатах.

Стояли подернутые дымкой предрассветные сизые сумерки. Пароход дрейфовал между двумя окутанными туманом темно-зелеными массивами, одним побольше, другим поменьше и подальше. Большой остров и был Таити, а второй — Муреа. Уильям впился взглядом в Таити. Небо постепенно светлело и украшалось алой каймой, но остров не уменьшался — наоборот, рос и становился еще массивнее. С виду он казался совершенно сказочным, словно нарисованный мелками на скорую руку, с грядой зеленых гор, над которой возвышался один самый большой пик. Напрягая зрение, Уильям разглядел за светлеющим зеркалом лагуны долины, ущелья и зеленые поляны, все еще прячущиеся под фиолетовой вуалью. Пейзаж, достойный длинной романтической поэмы.

Стояли подернутые дымкой предрассветные сизые сумерки. Пароход дрейфовал между двумя окутанными туманом темно-зелеными массивами, одним побольше, другим поменьше и подальше. Большой остров и был Таити, а второй — Муреа. Уильям впился взглядом в Таити. Небо постепенно светлело и украшалось алой каймой, но остров не уменьшался — наоборот, рос и становился еще массивнее. С виду он казался совершенно сказочным, словно нарисованный мелками на скорую руку, с грядой зеленых гор, над которой возвышался один самый большой пик. Напрягая зрение, Уильям разглядел за светлеющим зеркалом лагуны долины, ущелья и зеленые поляны, все еще прячущиеся под фиолетовой вуалью. Пейзаж, достойный длинной романтической поэмы.

Кто-то сжал Уильяму руку.

— Доброе утро, — произнесла Терри, сонно щуря глаза. — Мы прибыли.

— Доброе. Да, я вижу. Ну разве не великолепно? Разве не чудо?

— Конечно, чудо. Хотя я еще не осознала.

— Я тоже, если на то пошло. Это как сказочный сон, даже нарисовать невозможно!

— Я смотрела из своего иллюминатора, — проговорила Терри мечтательно. — Оттуда видно второй остров, Муреа. Ты видел? Просто невероятный. Как будто кто-то специально создал его для нас.

— Да-да, — подхватил Уильям, обрадованный сходством ощущений. Как было бы досадно, если бы остров оставил Терри равнодушной. Однако она уже сбросила маску скучающей всезнайки.

— Это, наверное, Папеэте, — показала девушка рукой, и Уильям всмотрелся повнимательнее. Да, у берега мерцали отражения огней, из полумрака постепенно проступали контуры домов.

— Я вижу кокосовые пальмы, их там целые рощи, — продолжила Терри.

— А вон там, — проговорил Уильям, смакуя каждое слово, — две сказочные башенки. По-моему, красные.

— Да, точно. Какой восторг!

По небу протянулись длинные алые полосы, вокруг стремительно разливался утренний свет. С берега летели какие-то звуки — постукивания и шум, словно из другого мира.

Терри задрала свой прелестный дерзкий носик и шумно втянула воздух.

— Чувствуешь?

— Что?

— Запах! Совершенно особенный, ни на что не похожий.

Они дружно потянули носами, вбирая в себя всю Полинезию. Эту густую смесь ароматов нельзя было перепутать ни с чем — Уильям с Терри словно перенеслись из вакуума, в котором плыли все десять дней, в гигантскую оранжерею с тропическими растениями и горами на заднем плане. Восхитительно и необычно.

Солнце появилось, будто благая весть, море занялось пожаром, рассыпавшись искрами бриллиантов и изумрудов, каждый стебель, каждый разлапистый лист, каждый камень на острове задрожал и ожил. Словно грандиозный оркестр заиграл вдруг какую-то увертюру. Из лагуны к пароходу уже устремлялись маленькие суденышки, попыхивая и лавируя между скрытыми под водой коралловыми стенками.

Глава шестая

Таити

1

Коммандер и Рамсботтом остались в памяти Уильяма такими, какими уезжали с вокзала Виктория. Представшие перед ним двое тропических жителей явились полной неожиданностью. Загорелый до черноты подтянутый коммандер щеголял белоснежным костюмом и пробковым шлемом, широкое плоское лицо Рамсботтома напоминало недожаренный бифштекс, а сам он словно стал еще выше, круглее и рыхлее в шелковой рубахе сливочного цвета и белых штанах. В огромной соломенной шляпе, выложенной разноцветными ракушками вокруг тульи, вид у него был, как у заправского плантатора, который последние тридцать лет только и делал, что сажал кокосовые пальмы и попивал ромовый пунш. Разумеется, он уже завел множество знакомств и успел стать заметной фигурой на острове.

Уильям преподнес им ответный сюрприз в виде Терри. Не самый приятный, судя по лицу коммандера, который, видимо, испытывал те же чувства, что и Уильям в первую встречу с П.Т. Райли, состоявшуюся целую вечность назад в Сан-Франциско. Рамсботтом тоже опешил, но хотя бы не расстроился — кто-кто, а он никогда не возражал против общества красивой девушки.

— Вот тебе и на! — воскликнул он, просияв. — Подумать только! А я-то представлял вас стариканом с эспаньолкой.

— Нет, это точно не я, — помотала головой Терри.

— Да, ни малейшего сходства. Что ж, раз в деле вы нам не помощник, будем просто любоваться. Хотя, между прочим, у нас тут и свои милашки имеются — если кто любит смуглянок.

— А вы каких любите, мистер Рамсботтом? — не осталась в долгу Терри.

— Хоть в крапинку, лишь бы конфетка. У нас богатый выбор карамельных и шоколадных. Но вам я отдаю пальму первенства — это комплимент, даже не сомневайтесь.

— Не буду, — улыбнулась Терри и едва заметно подмигнула Уильяму.

Вернулся запыхавшийся коммандер.

— Вы можете сойти на берег. Потом — сегодня или завтра — нужно будет зарегистрироваться в полиции и получить разрешение на пребывание. Сюда, мисс Райли.

Радостно суетящийся коммандер бодрым шагом повел их к сходням. На причале царила живописная суматоха: смуглые грузчики, среди которых попадались самые настоящие атлеты, сновали к пароходу и обратно, иногда напевая на ходу. Шоколадные девушки в ярких хлопковых платьях перешептывались и хихикали, стреляя прекрасными глазками, а морщинистые старухи поглядывали вокруг или сидели на корточках в тени. Кое-где мелькали китайцы. Все белые со стороны казались театральными персонажами — вероятно, из-за тропических нарядов. Мизансцена на зависть любому кинорежиссеру, ни прибавить, ни убавить. Однако после моря атмосфера показалась Уильяму слишком удушливой и давящей — словно он попал не просто в оранжерею, а пропыленную и присыпанную пряностями. Запахи оглушали. На их фоне особенно выделялся приторный, доносящийся из сараев, — там, как выяснилось, хранили копру. Пройдя едва ли половину таможенного здания, Уильям окончательно решил, что копру не любит.

Погрузившись вместе с багажом в два такси, водившихся на острове в изобилии, они с шумом выехали из порта.

— Выяснили широту? — спросил коммандер.

— Да. Одиннадцать градусов сорок семь минут южной.

Коммандер вдумчиво повторил цифры.

— Примерно так я и предполагал. Но к этому мы еще вернемся.

— Где мы будем жить? — поинтересовался Уильям, когда порт остался позади.

— В новом квартале, за городом. Мы сперва обосновались в Папеэте — там дешево и удобнее искать шхуну, однако шумно и довольно грязно, а еще слишком много любопытных. Тут гораздо лучше. Вполне чисто, еда приличная — хотя нашему Рамсботтому, разумеется, не угодишь.

Уильям улыбнулся, вспоминая.

— Здоровая пища?

— Именно. — Коммандер помолчал. — Вы знаете, Дерсли, боюсь, с Рамсботтомом в тропиках трудновато придется.

— Да? Почему?

— Он рискует распуститься, если не будет держать себя в руках. Тропики этого не прощают. Здесь много таких, развращенных. Либо следи за собой сам, либо поручи кому-то за тобой приглядывать, только не поддавайся. Вы сами знаете, Рамсботтом мне друг, он хороший человек, но тут нужна дисциплина, закалка, которых у него нет. Он идет на поводу у своих аппетитов во всем, а таким в тропики лучше не соваться.

— Я и сам не уверен, уживусь ли здесь, — признался Уильям.

— О, вам-то опасаться нечего, все будет хорошо. Хотя на поверку тут многое совсем не так, как расписывают. Об островах столько нелепиц понаписано и порассказано… А попустительство есть, и идет оно от французов. — У коммандера прорезались не замеченные в Англии категоричность и решительность — вот что значит, человек вернулся в строй. — Выходит, эта девица — мисс Райли? — протянул он с сомнением.

Девица!

— Надеюсь, вы ничего против нее не имеете? — осторожно спросил Уильям.

— Напросилась в поездку? Она ведь не может плыть с нами на остров, Дерсли, сами понимаете. Это исключено.

— Да, я ей так и сказал.

— Что же, если она поняла, уже хорошо. Девице не место на шхуне, которая будет много недель болтаться по морю. Совсем не место. Если честно, ей и сюда-то приезжать не следовало.

— Вот как! Почему же?

Коммандер высказался начистоту.

— Я рискую показаться старомодным, и, наверное, я действительно отстал от жизни, однако, по-моему, здесь не лучшее место для порядочной белой женщины — а тем более барышни. Это не значит, что тут нет порядочных белых женщин. Есть. Но они переселились сюда насовсем, вышли здесь замуж. Они понимают, что к чему. А вот незамужней белой барышне здесь делать нечего. Слишком много попустительства. Раньше, надо сказать, было еще хуже, но и сейчас еще до порядка далеко. И тут молодая девушка — пусть даже американка, у них, конечно, свои представления… Но она ведь хорошая девушка?

Уильям заверил, что да.

— Это заметно. Чистая, юная, цветущая. Из приличной семьи, выросла, возможно, в тепличных условиях, жизни не знает… Нет, тропики точно не для нее, ничему хорошему ее здесь не научат! Она, бедняжка, не поймет, что творится вокруг, а если поймет, тем хуже для нее. Однако она уже здесь, ничего не попишешь, значит, нам необходимо как можно тщательнее ее оградить, Дерсли. Такая девушка в таком месте — это большая ответственность.

Назад Дальше