Уильям и Терри нанесли обязательный визит в полицейское отделение французских владений в Океании, где, посмеиваясь, отыскали крохотный кабинетик, такой жаркий, душный и заставленный тропическими растениями, что сам его хозяин казался мясистым белым цветком, гниющим посреди джунглей. Оттуда они вышли с разрешениями на временное пребывание, заполненными мелким чиновничьим почерком. Затем, настроившись на деловой лад, все четверо наведались на шхуну «Хутия», которой предстояло доставить троих компаньонов на Затерянный. Славный символ приключений действительно оказался слишком раскаленным, грязным, вонючим и не обещал особых удобств. Уильям познакомился со шкипером смешанного французско-скандинавско-полинезийского происхождения по фамилии Преттель — массивным смуглым косматым типом в грязной тельняшке. Видно было, что коммандер не зря назвал его неуравновешенным. В «Бугенвиле» о Преттеле рассказывали довольно много занятного, но сам Уильям этих историй не слышал. Если на то пошло, в «Бугенвиле» он не слышал занятных историй ни о ком, только скучные байки о Тарсе Флоке и его невероятных уловах.
Коммандер, большой дока в шхунах, сводил Уильяма и на соседние суда, со шкиперами которых он уже успел завести шапочное знакомство. Приземистые двух-трехмачтовики, возившие копру и жемчуг, принимали на борт свежие грузы. Воплощение экзотики — заморские названия, китайские суперкарго, канакская команда, тенты, белье на веревках, неразбериха на палубе, волдыри на бортах, резкие запахи… Однако четвертое по счету судно казалось Уильяму уже куда менее экзотическим и романтичным, чем первое. Он смотрел, как швартуется шхуна, везущая полную палубу туземцев с соседних островов, и как отдает концы другая, полная таких же, как две капли воды похожих туземцев. На причале неизменно разыгрывалась одна и та же сцена — смех, песни, поцелуи, слезы… Судя по всему, островитяне пытались довести мастерство публичного излияния эмоций до уровня хорошего оперного хора.
Купаться в море ходили по несколько раз на дню, хотя Терри довольно скоро стала отлынивать. Она быстро подружилась с двумя американцами из отеля — Пулленами (Уильям знакомством со своим соотечественником Крофордом похвастаться не мог, похоже, Рамсботтом не зря называл его замкнутым и нелюдимым), а Пуллены, водившие дружбу с другими рассеянными по острову американцами, то и дело приглашали ее с собой. Иногда она прихватывала и Уильяма, но нечасто, и тогда, сам себя ненавидя за эти чувства, он терзался ревностью и досадой, собирался проучить Терри равнодушием при следующей встрече, но моментально таял от одной ее улыбки. Сближения между ними не предвиделось, они отдалились еще сильнее, чем в последние дни на «Марукаи», однако это Уильяма не особенно тревожило: он уверял себя, что Терри гораздо сильнее его самого захвачена царящей вокруг экзотикой, поэтому ей сейчас не до личных отношений. Он держал себя в руках и старался не предъявлять никаких претензий. У него не было ощущения, что он ее теряет: Терри всегда радовалась встрече, охотно делилась своими открытиями, хватала его за руку в моменты восторга и ласково целовала на ночь. Над Рамсботтомом, окружившим ее заботой, она добродушно подтрунивала, а с коммандером, с которым виделась гораздо реже, держалась ровно и приветливо. Из всей четверки завсегдатаями «Бугенвиля» были именно Терри и Рамсботтом. Рамсботтом приходил туда за ледяными напитками, слухами и милашками-таитянками, частенько там вертевшимися. К ним он относился с отеческой и романтической теплотой в равной степени. Терри шла не ради выпивки (хотя пила больше, чем хотелось бы видеть Уильяму, пусть он и не осмеливался ей это высказать), а ради возможности пообщаться с другими американцами. «Бугенвиль» при всей своей неказистости служил центром светской жизни города и целого острова, а Терри обязательно нужно было находиться где-то на виду, в толпе. И это Уильяма не радовало. В этом путешествии он открывал себя с новой стороны и в том числе заметил за собой склонность к собственничеству. Ему хотелось отобрать Терри у всех этих непонятных людей, спрятать ее на время, обладать ею безраздельно. Пока он, впрочем, не обладал ею никоим образом, и если на родине его бы это не удивило, то здесь дело обстояло по-другому. На Таити царил культ тела, и Уильям, уже покрывшийся бронзовым загаром, забывший о вечной мороси и шерстяном исподнем, загордившись собой, начал мучиться вопросом: «Почему? Почему же?»
Несмотря на досадные недостатки — влажную жару, комаров, полное вымирание города на долгие послеполуденные часы под невыносимо палящим солнцем, неожиданную монотонность будней и отсутствие сближения с Терри, — Уильям был счастлив. Иногда у него по-настоящему захватывало дух — от той первой встречи с разноцветными рыбками, от безумных закатов; при виде Муреа, словно вырезанного из аметистовой глыбы; от радуги, перекинутой между фиолетовыми зубцами хребта Диадем; от невероятного вагнеровского пейзажа; от первого нырка в холодный ручей над бассейном Лоти; при виде грандиозного водопада высоко в горах, куда они забрались с коммандером, совершенно выбившись из сил, и где их вернули к жизни дикие апельсины и освежающие брызги воды… Драгоценные мгновения, кладезь воспоминаний, из которого можно будет черпать снова и снова, разгоняя грядущий сумрак. Однако подлинное счастье, подлинные романтические ощущения шли не извне, а изнутри, рожденные не окружающими чудесами, а собственными мыслями Уильяма. Его восхищал не сам Таити, а осознание принадлежности к этому острову; не Терри как таковая (которая не особенно стремилась его порадовать), а ощущение того, что она здесь, рядом. Тонкое смешение этих двух волшебных чувств наполняло будни Уильяма радужным светом.
4
Шел последний день перед отплытием «Хутии», и четверка договорилась выжать из него максимум. Рамсботтом пригласил обоих компаньонов, Терри и миссис Пуллен (сам Пуллен отправился по делам на Муреа) на грандиозный морской обед в Таравао, на другом краю острова. Много лет один таитянин держал там знаменитую местной кухней простенькую гостиницу, которая теперь перешла в руки майора Хокадея, англичанина, предпринимавшего уже третью попытку открыть собственный отель на Таити или Муреа. Рамсботтом познакомился с майором Хокадеем в Папеэте — это знакомство и определило выбор места для обеда. Дружная компания выехала на арендованном семиместном «бьюике» спозаранку — предполагалось по пути сделать остановку для купания, а до Таравао было сорок миль по не самой гладкой дороге. Проезжая через Папеэте, Терри предложила прихватить для ровного счета и миссис Джексон, молодую вдову из Суффолка. Рамсботтом не возражал, поэтому решили сделать крюк в шесть-семь миль до бунгало миссис Джексон. Никто из компании там еще не бывал, но водитель знал дорогу.
Миссис Джексон они отыскали в благоухающем палисаднике, где пламенел делоникс, пестрели алые с зеленым кротоны и махровые гибискусы. Бледное круглое лицо озарилось радостью при виде гостей, и уговаривать вдову долго не пришлось (хотя поначалу она уверяла, будто не может оставить постояльцев — пожилого француза и новозеландскую чету). Через пять минут, сияющая и приглаженная, она садилась в машину. Теперь уже вшестером они покатили, подскакивая на ухабах, по единственной дороге, которой мог похвастаться Таити, объезжая медлительные китайские повозки и рабочих, лениво ковыряющих мягкое полотно. В утреннем жарком мареве дорога казалась сотканной из золотой пыли и фиолетово-зеленых теней. Обнаружив примерно на полпути маленький пляж с белым песком недалеко от дороги, они остановились искупаться — в воду попрыгали все, кроме Рамсботтома, который предпочел выкурить сигару, и корпулентной апатичной миссис Пуллен, которая с блаженной улыбкой восседала на берегу. Пляж оказался великолепным, с пологим спуском в переливающуюся на солнце лагуну, где роились, к восторгу Уильяма, рыбешки еще более причудливой раскраски, чем виденные прежде. Миссис Джексон показалась ему уже не такой скучной и невзрачной, как в прошлый раз, поскольку плавала отменно и обладала гибкой девичьей фигурой. Наплескавшись и налюбовавшись на рыб, вся четверка растянулась на горячем песке, наблюдая за бакланами-фрегатами, выписывающими сложные петли в воздухе. А потом Уильям открыл, что незаметный поворот головы позволяет украдкой смотреть на золотистый пушок на руке Терри. Он лежал и смотрел не отрываясь, до самозабвения.
Вернувшись в «бьюик», они продолжили путь по тряской дороге в дикий Эдем. Скалы спускались длинными изящными уступами с голубых высот над зарослями гигантских папоротников и бородатых деревьев. Попадались пещеры, в которых за бахромчатой завесой из корней скрывалась кромешная тьма. Полыхали оранжевым и алым сады — вспыхивали, словно разорвавшийся за окном снаряд, и исчезали. Осталась позади роща из колонноподобных деревьев с монументальными, будто вырезанными из камня корнями — в ней царил торжественный полумрак, достойный готического собора. Акварелист в Уильяме то возносился на вершину восторга, то проваливался в бездну отчаяния от невозможности все это запечатлеть. Пейзажи сменялись, будто в бешено вращающемся калейдоскопе.
Машину пришлось оставить в сотне ярдов от главного бунгало майора Хокадея, в котором располагался ресторан, и дальше идти пешком. Процессию возглавили Уильям с Рамсботтомом. Услышав доносящуюся из полутемного помещения музыку, они осторожно, чтобы не мешать музыкантам, заглянули внутрь. В дальнем углу на плетеной кушетке теснились трое гитаристов, певших под собственный аккомпанемент и переглядывающихся с торжественно-глупым видом, какой бывает у всех гитаристов за игрой. Уильям узнал среди них миссис Киндерфилд — в цветочном венке на стриженой голове, в пенсне, зеленой рубахе и коротких шортах, из которых торчали бледные, худые и оттого словно многометровые ноги. Рядом с ней сидела островитянка в одном бело-алом парео, пухлая, словно пончик. Третьим — и самым важным — в этом ансамбле был сам майор Хокадей, кривоногий тип лет сорока, с широким туповатым бледным лицом, одетый в костюм-хаки с шортами, открывающими взору волосатые голенастые ноги. Мотив, который исполняло трио, знала, похоже, только островитянка, а остальные двое компенсировали недостаток знаний старанием, тараща от усердия глаза, готовые вот-вот вылететь из орбит. Застывший в дверях Уильям, глядя на это нелепое трио, почувствовал на миг, что жизнь в Южных морях никакая не романтичная и не прекрасная, а на редкость бессмысленна и полна притворства.
— О! — воскликнул Рамсботтом. — Вот это номер! Точнее, будет номер, когда вы все выучите мелодию.
— Кто это? — Майор Хокадей вскочил с места. — А, это вы, Рамсботтом? Доброе утро. Всех привезли? Отлично, отлично.
Перебирая волосатыми ногами, майор Хокадей засновал по комнате, хлопая в ладоши и созывая таитянок с экзотическими именами. Вскоре комната наполнилась людьми — вокруг толпились вперемешку постояльцы, гости и хихикающие таитянки с сияющей медной кожей.
Миссис Киндерфилд, порядком перебравшая, нависла над Уильямом.
— Моя работа, мистер Дерсли, — вещала она, — требует вдумчивого разрешения множества психологических проблем. Особенно, — она строго посмотрела на него через пенсне, — множества психологических проблем, связанных с отношениями полов. Я знаю, что вы сейчас спросите, мистер Дерсли.
Она сделала паузу, но Уильям тоже промолчал, не видя способа выкрутиться.
— Вы спросите: «Каким образом предполагается разрешать эти проблемы, живя здесь?» Попытаюсь ответить в двух словах. Мне кажется, — она посмотрела еще пристальнее обычного и для пущей убедительности ткнула Уильяма под ребра гитарным грифом, — что приобщаться к коллективному бессознательному лучше всего посредством наблюдений за простым первобытным народом, еще не скованным условностями. Особенно это касается половых взаимоотношений. И здесь для этого самое место, мистер Дерсли. Здесь чудесная, просто чудесная жизнь. Это откровение. — Она выпрямилась. — И я не съеду отсюда, от майора, пока не подыщу собственное бунгало.
Вокруг все говорили разом, даже коммандер, который, с неодобрением посмотрев на майора и его окружение, отсел в дальний угол с миссис Джексон, о чем-то увлеченно рассказывавшей. Миссис Киндерфилд нашла новую жертву в лице миссис Пуллен и отпустила Уильяма, который подошел к Рамсботтому, Терри и Хокадею, смешивающему коктейль в шейкере. Рамсботтом представил майору Уильяма. Они не встречались прежде, но Уильям был уже достаточно наслышан о своем соотечественнике, о котором судачил весь «Бугенвиль» — не столько из-за упорных попыток открыть отель, сколько из-за ставших притчей во языцех «половых взаимоотношений». Только появившись на острове, Хокадей женился — в таитянском понимании — на старшей из пяти аппетитных сестер-шоколадок, однако, не прожив с ней и года, выгнал девушку из своей постели и заменил ее следующей по старшинству сестрой. Сейчас в «Бугенвиле» толком не знали, остановился ли он на четвертой, добрался до пятой или живет с обеими. Не исключено, что именно постельной неразберихой объяснялись его неурядицы с гостиничным бизнесом, а возможно, и потасканный вид.
Уильям, отличавшийся куда большей терпимостью, чем коммандер, не имел предубеждения против майора Хокадея, однако симпатии майор не вызвал и у него. Лицо майора, кривые ноги, голос, бренчание на гитаре, общий облик — все отталкивало. Хокадей явно принадлежал к тем горе-воякам, которые, прослужив в армии с гулькин нос, норовят строить из себя полководцев в гражданской жизни, а Уильям таких не выносил. У майора на лбу написано было — фанфарон.
— Ну что же, за встречу! — возвестил майор, поднимая бокал. — Рад вас видеть здесь, мисс Райли. И вас тоже, Дерсли. Обещаю первоклассный таитянский обед. Пока еще только начинаем переделку, не все еще доведено до ума, но надеюсь сделать из отеля конфетку. При этом хочется сохранить исконный дух — местный колорит и прочее. В общем, увидите. Как вам нравится Таити, мисс Райли?
— Очень нравится! — с искренним восторгом воскликнула Терри. — Я слышала о нем с детства, давно мечтала здесь побывать, и он меня не разочаровал. Он великолепен!
— А вам, Дерсли, как? — снисходительно поинтересовался майор.
— Неплохо, — ответил Уильям с нарочитой сухостью.
— Неплохо? Вы только послушайте — неплохо! — ужаснулся майор. — Похоже, вы недостаточно прониклись местной жизнью. Где еще разгуляться мужчине в наши дни? Англия? Нет, увольте! Меня обратно не заманишь — пытались, но нет, дудки! — Судя по тону майора, сулили ему не иначе как высокий чин, титул или круглую сумму. — Мне подавай солнце, свежий воздух, красивые виды, свободу, — продолжал майор, словно заказывая по меню. — Вот где мужчина может развернуться в полную силу. Дышать полной грудью. Простите, отлучусь ненадолго, потороплю этих балаболок, иначе мы обеда не дождемся сегодня.
Он пошел наводить порядок — и правильно сделал, поскольку колоритные мамзели, из которых состоял штат (видимо, родственницы и подруги тех сестер, с которыми майор то сходился, то расходился), занимались чем угодно, кроме хозяйства: играли на гитаре, пели, плели цветочные цепи, пританцовывали хулу и, разумеется, смеялись.
Обедать Рамсботтом с пятью приглашенными сели довольно поздно — благоухающие, будто оранжерея, и несколько смущенные своим глупым видом в венках и гирляндах из жасмина и гардений. Долгое ожидание, впрочем, оправдалось с лихвой. На первое подали устрицы — тысячи устриц, словно выплеснули на стол целый океан. Уильям никогда не видел столько моллюсков разом, столешница скрылась под ними целиком.
— Парочка-другая устриц на закуску… — сыронизировал Рамсботтом, который в сдвинутом набекрень венке напоминал очкастого Нерона. — Интересно, в море еще что-то осталось?
— Да, на первый взгляд такую гору нипочем не осилить, — подала голос миссис Джексон, единственная в их компании старожилка. — На самом же деле их можно есть горстями, они ведь такие крошечные.
— Действительно, — согласился Рамсботтом, сосредоточенно ковыряя вилкой. — Раковина большая, а мяса с гулькин нос. Прямо золотодобыча, а не обед.
Все углубились в раскопки, в результате которых перед каждым выросла целая гора пустых ракушек причудливой формы, но ощущения сытости не возникало. Следующее блюдо оказалось менее эфемерным — это был омар. Теперь стол ломился от омаров, как прежде от устриц.
— Еще чуднее, чем в том ресторане-корабле, на который меня занесло в Сан-Франциско, — поделился Уильям с Терри.
— Как в гостях у царя морского, — согласилась Терри, энергично разделывая своего омара.
Судя по всему, первые два блюда предназначались на роль легких закусок, поскольку настоящий обед начался лишь после них. Родственницы и знакомые сестер, перестав играть на гитаре и хихикать, решили наконец подать что-то сытное. Они таскали блюдо за блюдом — креветки с рисом, сырую рыбу под кокосовым соусом, курицу с печеными плодами хлебного дерева, ямсом и бататом, горы фруктов со всего острова, — пока стол не начал напоминать натюрморт кисти голландских мастеров. Запивали яства сладким и довольно крепким сотерном, а под конец трапезы желающим были предложены приторные французские ликеры. Пир получился грандиозный.
Когда все вышли из-за стола, миссис Киндерфилд утащила трех гостий на экскурсию по гостинице. Майор Хокадей принялся рассказывать какую-то бесконечную историю Рамсботтому, который съел вдвое, а выпил втрое больше остальных гостей, поэтому сейчас сидел весь красный и лоснящийся. Осоловевшие Уильям с коммандером перебрались на тенистую веранду с видом на лагуну и закурили, глядя на расстилающийся до горизонта лазурный шелк.
У коммандера ни с того ни с сего развязался язык — почему-то на сугубо личные темы.
— Знаете, Дерсли, эта женщина, миссис Джексон, — начал он рассудительно, — очень славная. То, что нужно. Хорошая английская кровь.