— Тебя хозяева благословятъ, не откажутъ, потому хозяинъ тобой доволенъ, далъ отвѣтъ прикащикъ.
Рабочіе, узнавъ о женитьбѣ Глѣба Кириловича на Дунькѣ, исподтишка посмѣивались надъ нимъ.
— Вонъ Леонтъевъ будущій своякъ идетъ! кивали они на него.
— Да и Сеньки Муравкина тоже, прибавляли другіе.
А Глѣбъ Кириловичъ приготовлялъ хозяйство для своей предстоящей семейной жизни. Какая-то пропившаяся семья продавала самоваръ на заводѣ, и онъ сейчасъ-же пріобрѣлъ этотъ самоваръ. Къ заводу подъѣхала лодка съ горшками, плошками — и онъ накупилъ горшковъ, плошекъ, купилъ даже умывальникъ. У прохожаго татарина-торговца онъ вымѣнялъ на старые сапоги и прорванные брюки нѣсколько аршинъ бомазеи, у бродячаго туляка-торговца купилъ большой кухонный ножъ, пару винтовыхъ замковъ и щипчики для раскалыванія сахара. «Все это въ хозяйствѣ понадобится, такъ ужъ лучше-же заранѣе», думалъ онъ. Купленныя вещи онъ разставлялъ у себя въ каморкѣ въ углу, приводилъ туда Дуньку и, восторгаясь ими, показывалъ ей.
— Нравится вамъ все это, Авдотья Силантьевна? спрашивалъ онъ.
— Ничего… равнодушно отвѣчала Дунька.
Съ Дунькой онъ видѣлся каждый день и часа по два проводилъ съ ней. Однажды онъ явился къ ней съ книжкой стиховъ Пушкина и началъ ей читать, но она тотчасъ-же стала зѣвать и сказала:
— Бросьте. Ну, что канитель тянуть!
— Да вѣдь я собственно къ тому, что вы любите пѣсни и просили меня почитать. Это тоже на манеръ пѣсенъ, оправдывался онъ.
— Пѣсни я люблю, да не такія… Вонъ у солдата Жухомора книжка…
— Знаю-съ. Это пѣсенникъ. Въ Петербургъ когда мы поѣдемъ, я куплю такой пѣсенникъ и буду вамъ читать, а это пока до пѣсенника.
— И тѣ пѣсни я люблю слушать только тогда, когда Мухоморъ глядитъ въ книжку и поетъ ихъ, а вы не поете, а читаете.
— Да вѣдь пѣть, такъ нужно знать голосъ.
— Ну, а не знаете, такъ и не надо.
— И наконецъ это стихи, а не пѣсни. Я, кажется, читалъ ихъ съ чувствомъ.
— Какое съ чувствомъ! Такъ ныли, что даже сердце щемить стало. И наконецъ, я люблю при гармоніи.
— На гармоніи не обученъ. Этого я не умѣю, развелъ руками Глѣбъ Кириловичъ и погодя прибавилъ:- Я, Дунечка, въ Петербургѣ такой маленькій органчикъ куплю, который можно вертѣть на манеръ шарманки. Тоже пѣсни играетъ. Даже еще лучше, чѣмъ гармонія. Подъ него и пѣть можно.
— Ну, хорошо. Только вѣдь вы пѣть не умѣете.
— Буду учиться. Для васъ я на все готовъ. Для васъ въ какую угодно науку!.. восторженно произнесъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Никогда вамъ такъ не научиться, какъ Леонтій поетъ.
Глѣба Кириловича какъ водой облило. Онъ помолчалъ и тихо сказалъ:
— Дунечка, умоляю васъ, не поминайте при мнѣ этого имени. Вѣдь ужъ рѣшили забыть, прикончить.
Дунька молчала.
Глѣбъ Кириловичъ присматривалъ по вечерамъ, послѣ окончанія работъ и за Леонтіемъ, не любезничаетъ-ли онъ съ Дунькой, но Леонтій держался въ сторонѣ и даже не подходилъ къ Дунькѣ. Днемъ, въ рабочіе часы, Глѣбъ Кириловичъ прибѣгалъ также къ шатру Дуньки, гдѣ она работала кирпичи, прибѣгалъ внезапно, дабы послѣдить, нѣтъ-ли около нея Леонтія, но и около шатра Дуньки Леонтія не заставалъ.
Это его успокаивало.
XXII
Настало воскресенье, день, когда Глѣбъ Кириловичъ сбирался везти Дуньку въ Петербургъ для покупки ей приданаго. Дня этого Глѣбъ Кириловичъ ждалъ съ нетерпѣніемъ. Заводъ находился отъ Петербурга въ 40 верстахъ. Въ одинъ день трудно было сдѣлать все то, что было предположено, поэтому было рѣшено ночевать въ Петербургѣ, прихватить утро понедѣльника и уже къ вечеру явиться обратно на заводъ. Дабы отлучиться отъ завода на такое долгое время Глѣбъ Кириловичъ, помимо того, что отпросился у прикащика, долженъ былъ сговориться съ своимъ товарищемъ обжигалой Архипомъ Тихоновымъ, дабы тотъ въ отсутствіе Глѣба Кириловича занялъ его мѣсто у печи. За угощеніе Архипъ Тихоновъ согласился. Устроивъ свой отъѣздъ съ завода, Глѣбъ Кириловичъ радостно потиралъ руки, предвкушая удовольствіе полторы сутки пробыть неразлучно съ Дунькой. «Часовъ тридцать пять буду съ ней безъ присмотра заводскихъ глазъ, думалъ онъ. Это, по нашему, выйдетъ ровно три рабочихъ смѣны». Въ субботу вечеромъ въ заводской конторѣ выдавали рабочимъ расчетъ. Глѣбъ Кириловичъ встрѣтился тамъ съ Дунькой и еще разъ напомнилъ ей о завтрашней поѣздкѣ.
— Ѣдемъ, ѣдемъ, подтвердила она. — Только смотрите, по всему Питеру выводить и главное хорошій трактиръ показать, гдѣ машина музыку играетъ.
— Въ трехъ трактирахъ побываемъ, селянки и пироговъ дутыхъ поѣдимъ. Вѣдь надо-же гдѣ-нибудь обѣдать, ужинать и чай нить, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ.
Условлено было въ семь часовъ утра отправиться пѣшкомъ на желѣзную дорогу и ѣхать съ первымъ поѣздомъ. Заводъ, находясь на рѣчкѣ, впадающей въ Неву, находилися въ пяти верстахъ отъ станціи желѣзной дороги. Въ Петербургъ можно было отправиться и по Невѣ на пароходѣ, но пароходная пристань находилась отъ завода дальше, чѣмъ станція желѣзной дороги. Кромѣ того, Глѣбу Кириловичу хотѣлось показать Дунькѣ два пути въ Петербургъ — желѣзно-дорожный и пароходный. Послѣднимъ онъ рѣшилъ вернуться съ ней обратно на заводъ. Дунька хоть и работала на разстояніи отъ Петербурга всего въ 40 верстахъ, но въ Петербургѣ была когда была еще дѣвочкой, лѣтъ десять тому назадъ и воспоминанія у ней немъ остались очень смутныя. До завода она жила въ деревнѣ при матери въ нѣсколькихъ верстахъ отъ завода.
Въ воскресенье утромъ, отправляясь въ путь, Дунька надѣла на себя свой лучшій нарядъ — шерстяное синее платье, драповую кофточку — и покрылась пестрымъ фуляровымъ платкомъ. Глѣбъ Кириловичъ облекся въ новые сапоги бураками, пальто и фуражку съ глянцевымъ козырькомъ. Дабы Дунькѣ не скучно было въ дорогѣ, онъ захватилъ кедровыхъ орѣховъ и карамелекъ. Дунька грызла орѣхи, какъ бѣлка. Глѣбъ Кириловичъ шелъ съ ней рядомъ и восторгался ею.
— Дуяечка, вѣрить или не вѣрить мнѣ своему счастію, что наконецъ мы отправляемся въ Петердля покупки вамъ приданаго! восклицалъ онъ
Дуньки красиво улыбалась и бормотала:
— Видите, что ужъ идемъ, такъ чего-жъ тутъ!
— А ужъ какой домокъ мы себѣ скопируемъ для нашей семейной жизни, такъ просто всѣ отъ зависти расчешутся! продолжалъ Глѣбъ Киршювичъ. — Я, Дунечка, порядокъ люблю.
Пріѣхавъ въ Петербургъ, Глѣбъ Кириловичъ хотѣлъ тотчасъ-же идти въ рынокъ за покупками, но Дунька потребовала, чтобъ онъ велъ ее въ трактиръ, что Глѣбъ Кириловичъ и сдѣлалъ. Въ трактирѣ онъ заказалъ чаю, селянку и дутые пироги и велѣлъ слугѣ завести органъ. Они сѣли около органа. Отъ трактира Дунька пришла въ восторгъ, но зданія Петербурга не особенно поразили ее.
— Каковы домины-то въ Питерѣ! спрашивалъ онъ ее, когда они ѣхали въ конкѣ въ рынокъ за покупками.
— Да, громадные, почитай что съ нашу заводскую трубу будутъ, отвѣчала Дунька.
— И вотъ тоже конка-съ… Кто привыкъ къ ней и кому примелькалась она, то вещь вниманія нестоющая, а ежели кто въ первый разъ, то очень удивительно. Двадцать человѣкъ сидятъ внутри вагона и столько-же снаверху наружи, а всего только двѣ лошади везутъ, а все оттого, что по рельсамъ катимся. Это все оттого что рельсы желѣзныя, по рельсамъ тяга легче, разсказывалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Это все равно, что и у насъ на заводѣ, когда земляники въ тачкахъ глину и кирпичъ везутъ. Не будь у насъ земляникамъ желѣзныхъ полосокъ по пути положено, нѣшто они могли-бы столько грузу въ тачкахъ вывозить, сколько вывозятъ!
— А отчего мы не сѣли на верхъ, а ѣдемъ внутри? спрашивала Дунька.
— Дамскому полу наверху конокъ въ Питерѣ ѣздить не полагается.
— Наверху-то куда любопытнѣе.
— Положенія нѣтъ-съ. Здѣсь дамскій полъ себя совсѣмъ особенно соблюдаетъ.
Вообще ко всему окружающему ее въ Петербургѣ Дунька была какъ-то до нельзя равнодушна и только стеклянные пузыри съ цвѣтными жидкостями, выставленные на окнахъ аптекъ, поразили ее нѣсколько.
— А это что такое? указала она пальцемъ.
— Лекарства-съ, снадобья разныя отъ болѣзней. Тутъ аптека, пояснилъ Глѣбъ Кириловичъ.
Обратила Дунька вниманіе и на отсутствіе пьяныхъ на улицахъ.
— Вѣдь сегодня воскресенье, праздникъ, а какъ пьяныхъ-то мало, сказала она Глѣбу Кириловичу.
— Въ Питерѣ народъ живетъ въ акуратѣ-съ и обязанъ себя соблюдать, далъ тотъ отвѣтъ. — Здѣсь какъ пьяный на улицѣ покажется во всемъ своемъ безобразіи — сейчасъ дворники тащатъ его въ кутузку. Тамъ и сиди.
— И не ругаются, продолжала Дунька.
— Строго запрещено. Городовой какъ услышитъ — сейчасъ заберетъ. Мы теперь, Авдотья Силантьевна, ѣдемъ по Невскому. Здѣсь все больше господа ходятъ. Простой народъ хоть и допущается, но долженъ держать себя въ акуратѣ.
— И на гармоніяхъ не слышно, чтобъ играли.
— Насчетъ этого тоже нужно держать ухо востро. Запрещено закономъ-съ. На дворѣ на гармоніи играть играй сколько хочешь, а какъ на улицу вышелъ и заигралъ — того и гляди, что гармонію отберутъ Видите, на углахъ солдаты стоятъ — это все городовые. У насъ на деревняхъ урядники и всего ихъ только по одному на волость, а здѣсь городовой на каждомъ углу, и какъ какое безобразіе — сейчасъ онъ за шиворотъ и въ участокъ…
— И на гармоніяхъ не слышно, чтобъ играли.
— Насчетъ этого тоже нужно держать ухо востро. Запрещено закономъ-съ. На дворѣ на гармоніи играть играй сколько хочешь, а какъ на улицу вышелъ и заигралъ — того и гляди, что гармонію отберутъ Видите, на углахъ солдаты стоятъ — это все городовые. У насъ на деревняхъ урядники и всего ихъ только по одному на волость, а здѣсь городовой на каждомъ углу, и какъ какое безобразіе — сейчасъ онъ за шиворотъ и въ участокъ…
— Пѣсенъ-то никто не поетъ.
— Запрещено-съ, тоже запрещено. Даже около заводовъ, къ примѣру, гдѣ-нибудь на другихъ дальнихъ улицахъ — и то запрещено.
Доѣхавъ до Гостинаго двора, Глѣбъ Кириловить и Дунька вышли изъ конки и по Большой Садовой направились пѣшкомъ въ рынокъ за покупками.
XXIII
Въ рынкѣ Дунька и Глѣбъ Кириловичь прежде всего зашли въ лавку обуви, гдѣ Дунька выбрала себѣ польскіе сапоги. Сторговавшись, Дунька хотѣла отдавать за сапоги свои деньги, но Глѣбъ Кириловичъ остановилъ ее, шепнувъ:
— Не надо, ничего не надо. Все это отъ меня. Я заплачу.
— Да зачѣмъ-же, если у меня есть свои деньги. Бѣдь я вчера расчетъ получила.
— Свои деньги вамъ еще пригодятся, а я, какъ обѣщалъ подарить сапоги, такъ и сдѣлаю. Щеголяйте во все свое удовольствіе. Старые сапоги вамъ завернутъ въ бумагу и вы уберете ихъ въ карманъ, а въ новыхъ отправимся въ Зоологическій садъ.
— Въ какой садъ?
— Въ Зоологическій. Это такой садъ, гдѣ звѣри заморскія въ клѣткахъ сидятъ.
— Ну, спасибо, коли какъ.
Изъ лавки обуви они отправились въ лавку готовыхъ платьевъ.
— Пальты дамскія покажите намъ, сказалъ Глѣбъ Кприловичъ прикащику.
Дунька удивленно взглянула на Глѣба Кириловича и пробормотала:
— Да зачѣмъ намъ? Пальто я вовсе не намѣрена….
— Желаю вамъ подарить и пальто. Невѣста не можетъ быть безъ пальта, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Потрудитесь выбирать фасонъ на двадцать пять рублей. Двадцать пять рублей отъ меня на это.
— Да съ какой стати? Къ чему это? Вотъ еще что выдумали!
— Женихъ вашъ вамъ даритъ, Авдотья Силантьевна.
Дунька зардѣлась отъ удовольствія и больше не возражала.
Пальто было выбрано. Дунька надѣла его поверхъ бывшей на ней кофточки и въ такомъ видѣ отправилась вмѣстѣ съ Глѣбомъ Кириловичемъ въ фотографію, а оттуда въ Зоологическій садъ. Покупка другихъ предметовъ, нужныхъ для приданаго, была отложена до слѣдующаго утра, такъ какъ, не имѣя въ Петербургѣ пристанища, имъ некуда было сложить покупки, а носить ихъ въ рукахъ по Зоологическому саду было ужъ вовсе неудобно.
Сапоги и пальто были куплены внутри Апраксина рынка. Рынокъ съ его шумомъ, толпящимися: праздничными покупателями изъ простаго класса, съ зазывающими и даже хватающими покупателей за руки прикащиками произвелъ на Дуньку большее впечатлѣніе, чѣмъ улицы Петербурга.
— Вотъ здѣсь лучше. Здѣсь я даже не робѣю. Словно какъ будто у насъ на заводѣ гуляю. Здѣсь и народъ проще, совсѣмъ на манеръ нашего заводскаго, шепнула она Глѣбу Кириловичу.
— Здѣсь народъ шустрый-съ, здѣсь народъ въ одно ухо вдѣнь въ другое вынь. Здѣсь никому палецъ въ ротъ не клади — откусятъ, отвѣчалъ тотъ.
Пальто своему она была очень рада и захотѣла непреыѣнно въ немъ сняться на фотографіи.
— Жаль только, что сапоги новые у меня не будутъ видны, потому что платье длинное, сказала она.
— А вы выставьте одну ножку впередъ — вотъ и будетъ видно, училъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Такъ я и сдѣлаю. А то сапоги хорошіе, и вдругъ ихъ не будетъ видно. Спасибо вамъ за сапоги, спасибо вамъ за пальто, чуть не въ пятый разъ благодарила она Глѣба Кириловича, когда они шли въ фотографію, и прибавила:- И за что только вы меня такъ балуете!
— Ахъ, Дунечка! Да я кусокъ мяса изъ себя готовъ вырвать и вамъ отдать! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ. — Вѣдь вы моя невѣста, возлюбленный предметъ, звѣзда души моей. Помните, я вамъ читалъ стишки? «Звѣзда души»…
— Ну, оставьте, оставъте… Пошли, поѣхали… Теперь ужъ вы безъ удержу…
— Сто тысячъ разъ могу повторять эти слова, потому-что черезъ вашу красоту дни и ночь вы стоите предо мной и нѣтъ у меня другихъ мыслей, какъ Дунечка.
Когда они взбирались по лѣстницѣ въ фотографію, Глѣбъ Кириловичъ съ замираніемъ сердца сказалъ.
— Авдотья Силантьевна, я имѣю къ вамъ неудержимый вопль.
— Опять про любовь? улыбнулась Дунька. — Да полноте вамъ, бросьте. Я и такъ вѣрю, что любите.
— Совсѣмъ другое-съ. Я хочу совсѣмъ другое.
— Ну, что такое?
— Дозвольте и мнѣ вмѣстѣ съ вами сняться на портретѣ, такъ какъ мы теперь уже женихъ и невѣста.
— Что-жъ, снимайтесь. Мнѣ все равно.
— Божественный цвѣтокъ! Спасибо вамъ, спасибо!
Глѣбъ Кириловичъ схватилъ Дуньку за руку и крѣпко пожалъ. Дунька не отвѣчала на рукопожатіе, а когда они взобрались въ пятый этажъ и остановились у дверей фотографіи проговорила:
— Фу, какая вышь-то! Даже запыхалась. Пожалуй, выше заводской трубы будетъ. И какъ только люди такую вышь жить могутъ — вотъ что удивительно.
— А вотъ живутъ-съ, и даже хорошіе господа живутъ, отвѣчалъ Глѣбъ Кирилычъ, осмотрѣлся по сторонамъ, покраснѣлъ и прошепталъ: — Дунечка на лѣстницѣ никого нѣтъ Дозвольте васъ въ щечку поцѣловать.
— Экъ, вамъ не терпится! проговорила Дунька. — Ну цѣлуйте скорѣй, что-ли.
И она подставила ему щеку.
Въ фотографіи они снялись слѣдующимъ образомъ: Дунька сидѣла на стулѣ, а Глѣбъ Кириловичъ стоялъ сзади, положа одну руку на плечо Дунькѣ, а въ другой держа фуражку. Дунька не забыла выставить ногу въ новомъ сапогѣ изъ-подъ платья и, когда фотографъ показалъ имъ негативъ, очень радовалась, что сапогъ вышелъ явственно.
Вечеромъ Дунька и Глѣбъ Кириловичъ были въ Зоологическомъ саду. Садъ очаровалъ ее. Она ходила какъ въ чаду. Музыка, звѣри въ клѣткахъ, акробаты и театральное зрѣлище до того ей понравились, что она была просто въ восторгѣ отъ всего этого и говорила:
— Слышите, а вотъ за садъ и за представленія я васъ крѣпко, крѣпко любить буду. Такъ любить буду, что и не ожидали.
Слова въ родѣ этихъ она повторяла въ теченіи вчера нѣсколько разъ. Глѣбъ Кириловичь слушалъ и млѣлъ. Въ антрактахъ онъ звалъ ее присѣсть къ столику, чтобъ напиться чаю, но она отнѣкивалась отъ чаю.
— Богъ съ нимъ, съ чаемъ… Походимте, посмотримте. Здѣсь такъ хорошо, что и сказать трудно. Вѣдь когда еще придется другой-то разъ здѣсь побывать!
Глѣбъ Кириловичъ предложилъ ей выпить пива, но она и отъ пива отказалась.
— Потомъ… съ пивомъ еще успѣемъ… Пиво послѣ…
Изъ сада они вышли чуть не послѣдними, когда уже начали гасить огни.
— Ну, что, хорошо? самодовольно спрашивалъ. Глѣбъ Кириловичъ.
— И сказать нельзя — вотъ какъ хорошо! Уму помраченье! отвѣчала Дунька и прибавила:- А ужъ, какъ я васъ крѣпко поцѣлую, когда мы будемъ одни!
Глѣбъ Кириловичъ былъ на верху блаженства. У него даже дыханіе спирало, кружилась голова отъ этихъ словъ Дуньки.
— Поди, кушать хотите? спрашивалъ онъ. — Вѣдь вотъ давеча отъ чаю-то отказывались, а при чаѣ-то можно было-бы и поѣсть. А гдѣ теперь поѣсть — я уже и не знаю. Всѣ трактиры заперты.
— Ну ее, ѣду! Такъ хорошо, что и ѣды не надо.
Они, впрочемъ, зашли въ мелочную лавочку, купили тамъ булокъ, колбасы и, закусивъ, напились кислыхъ щей. Послѣ ужина пришлось искать ночлега.
— Теперь пойдемте на постоялый дворъ. Надо поискать да и поискать, гдѣ-бы пустили насъ переночевать безъ паспортовъ, сказалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Есть у меня на Лиговкѣ одинъ дворъ знакомый, но это будетъ далеко отсюда. Тамъ, пожалуй, пустятъ.
— Ничего, пойдемъ, отвѣчала Дунька.
— Зачѣмъ пѣшкомъ идти? Можно и извозчика нанять. Ужъ гулять, такъ гулять.
Глѣбъ Кириловичъ нанялъ извозчика и они поѣхали. На постояломъ дворѣ на Лиговкѣ послѣ нѣкоторыхъ разспросовъ со стороны содержателя двора ихъ пустили переночевать. Здѣсь, напившись чаю, Дунька и Глѣбъ Кириловичъ прикурнули въ общей комнатѣ на лавкахъ и, усталые отъ дневной ходьбы тотчасъ-же уснули крѣпкимъ сномъ.
На другой день въ полдень Дунка и Глѣбъ Кирилычъ возвращались на заводъ. Они ѣхали на пароходѣ и везли кусокъ каленкору Дунькѣ на рубашки и юбки, большое байковое одѣяло, три подушки и свѣтлой шерстяной матеріи на подвѣнечное платье. На пароходѣ Глѣбъ Кириловичъ угощалъ Дуньку чаемъ съ баранками. Дунька была въ восторгѣ отъ поѣздки, отъ подарковъ Глѣба Кириловича и не знала чѣмъ угодить ему. На половинѣ дороги она сказала ему:
— Попросите прикащика, чтобъ онъ расчиталъ поскорѣе Леонтія. Ужъ такъ-бы я была рада, кабы онъ поскорѣе уѣхалъ въ деревню.
— Попробую попросить, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Мнѣ самому, Дунечка, этотъ мотающійся на заводѣ Леонтій — ножъ вострый.
XXIV
Послѣ поѣздки Дуньки и Глѣба Кириловича въ Петербургъ, послѣ покупки Глѣбомъ Кириловичемъ Дунькѣ приданаго, о свадьбѣ ихъ еще больше заговорили на заводѣ. На заводъ они вернулись подъ вечеръ, въ то время, когда порядовщики и порядовщицы, сдѣлавъ перерывъ работѣ, пили чай на дворѣ около казармы, а потому большинство видѣло, какъ Глѣбъ Кириловичъ и Дунька протащили подушки, одѣяло и свертки съ каленкоромъ и матеріей. Дунька была въ новомъ пальто. Женщины тотчасъ-же окружили ее и стали разсматривать это пальто.