— Или Леонтія боишься? Вотъ развѣ это.
— Что мнѣ Леонтій! Леонтій на зиму уѣдетъ къ себѣ домой въ Тверскую губернію, а на будущее лѣто либо встрѣтимся здѣсь на заводѣ, либо нѣтъ. Леонтій не причина, а просто я боюсь подъ начало попасть — говорю прямо.
— Э, матка! Хитрая баба и изъ-подъ начала увильнетъ. А человѣкъ-то Глѣбъ Кирилычъ для мужа хорошій.
— Можетъ быть, и хорошій, да съ какой стати я въ такую рань замужъ за него пойду? Ни за кого я покуда не пойду. Мнѣ всего только девятнадцатый годъ. Дай мнѣ погулять-то на свободѣ.
— И при мужѣ гулять можно.
— Не та гульба.
— Думаешь, бить будетъ? Онъ не таковскій. Онъ, кажись, и мухи не обидитъ. Онъ тихій.
— Вотъ и этого я не люблю. По мнѣ, ужъ хоть дерись, да будь побойчѣе. Меня побьютъ — я сама сдачи дамъ.
Дунька умолкла и стала сопѣть. Она засыпала. Глаза Матрешки тоже слипались. Она повернулась на бокъ и пробормотала:
— Ой, Дунька, не пренебрегай Глѣбомъ и подумай объ немъ!
— Завтра подумаю, а теперь спать пора, сквозь дремоту отвѣчала Дунька.
XV
На другой день былъ праздникъ. На заводѣ не работали, а потому въ четыре часа утра и звонка не было. Дунька, однако, поднялась раньше ранняго. Еще только свѣтало. когда она вышла изъ казармы. Всходящее солнце бросало блѣдные розовые лучи сквозь стоявшій надъ рѣкой туманъ. Вылъ утренній холодъ, пронизывающій до костей и бросающій въ дрожь. Около флигеля прикащика кудахтали куры, ожидая подачки корма, и горланилъ пѣтухъ, перекликаясь съ другими пѣтухами на деревнѣ. Трава на дворѣ была мокрая. Покрестившись на востокъ, Дунька отправилась умываться на рѣку. Умывшись, она стала подниматься съ плота на берегъ и натолкнулась на Глѣба Кириловича. Онъ шелъ по берегу, направляясь отъ обжигальной печи домой, улыбнулся и приподнялъ фуражку.
— Вотъ не спится-то человѣку! воскликнула Дунька.
— Да вѣдь и вамъ не спится, Авдотья Силантьевна, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Я на работу… Вѣдь я сказывала вамъ, что хочу пятую тысячу кирпичей сегодня къ обѣду окончить.
— А я съ работы.
— Врите больше. Ваши часы дневные. Вы днемъ работаете.
— Безъ смѣны работалъ днемъ и ночью. Вчера вечеромъ въ восемь часовъ такъ и не смѣнялся, Сейчасъ только старикъ Архипъ меня смѣнилъ.
— Съ чего-же это такъ?
— Самъ я просилъ его. Я за него ночь отработалъ, а за то онъ днемъ за меня работать будетъ вплоть до шести часовъ вечера. Вѣдь сегодня, Дунечка, мы съ вами послѣ обѣда въ пріятной компаніи угощаться будемъ. Развѣ вы забыли, что обѣщались со мною въ олешникъ закусывать на манеръ обѣда идти?
— Помню-то помню. А только стоило изъ-за этого ночь не спать!
— Теперь высплюсь. Вотъ ужъ спать иду. До обѣда еще много времени. Изъ-за, вашей компаніи я готовъ три ночи не спать, только-бы имѣть лицезрѣніе васъ и слушать вашъ пріятный голосъ въ разговорахъ, Дунечка.
— Подите вы! улыбнулась Дунька, махнула рукой и пошла въ ворота завода.
Глѣбъ Кириловичъ шелъ сзади. Онъ шелъ къ прикащицкому флигелю, гдѣ квартировалъ.
— Вотъ васъ такъ мнѣ поистинѣ жалко, что вы хотите себя изнурять въ праздникъ на работѣ, говорилъ онъ вслѣдъ Дунькѣ.
— Велико тутъ изнуреніе, какъ-же!.. пробормотала Дунъка, направляясь къ шатрамъ.
— Идите-ка лучше опять въ казарму и отдохните, понѣжьтесь еще на койкѣ часика три.
— Выдумайте еще что-нибудь! Я завтра хочу кирпичъ сдать, чтобы получить деньги и сапоги себѣ купить.
— Сапоги купимъ-съ. Я дамъ денегъ, Авдотья Силантьевна.
— Ну, ужъ это дудки, чтобъ занимать…
— Да не занимать-съ. Поѣдемъ въ Петербургъ портретъ съ васъ снимать и я куплю вамъ сапоги. Когда хотите, тогда и отдадите. А не отдадите, такъ мнѣ будетъ еще пріятнѣе. За счастіе почту подарочкомъ услужить!
— Вишь вы какіе!
Дунька не останавливалась.
— Куда-жъ вы? продолжалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Отдохните. Не мучьте себя.
— Нѣтъ, ужъ поднялась съ позаранку, такъ пойду. Къ одиннадцати часамъ я отработаюсь, и души будетъ спокойна.
— Такъ до свиданія.
— До свиданія. Кудрявыхъ сновъ вамъ желаю.
— Сонъ теперь плохой, ежели съ вами увидался. О васъ буду мечтать и за васъ мучиться, что вы на работѣ себя въ праздникъ нудите.
— Заснете.
— Не знаете вы мою душу, Авдотья Силантьевна, оттого такъ у говорите. Такъ увидимся и пойдемъ въ обѣденную пору на променажъ въ олешникъ?
— Проспите.
— Лучше жизни лишусь, чѣмъ просплю.
— Пива-то не забудьте съ собой захватить на променажъ.
— Какъ сказано. Никакого угощенія для васъ не пожалѣю. Гдѣ встрѣтимся?
— Ахъ, Боже мой! Да я съ завода никуда не убѣгу!
— Ручку дайте. Чтобы крѣпко было.
— На-те.
Дунька обернулась и хлопнула Глѣба Кириловича по рукѣ.
— Какое счастье-то мнѣ сегодня будетъ! вздохнулъ тотъ, пожимая руку Дуньки, но Дунька кокетливо вырвала у него руку и побѣжала къ шатрамъ.
Глѣбъ Кириловичъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ и тихонько отправился къ себѣ домой. Ему отворила дверь заспанная кухарка прикащика.
— Неужто сейчасъ самоваръ? спросила она его.
— Не надо. Потомъ.
Онъ прошелъ къ себѣ въ каморку, снялъ пиджакъ, сапоги и завалился на койку. Какъ ни былъ онъ уставши, но ему не спалось. Образъ Дуньки такъ и стоялъ передъ нимъ. Нервы были возбуждены, сердце трепетало усиленно.
«Увижусь наединѣ и объясню, вылью душу».. мечталъ онъ. «Такъ прямо и скажу: „ежели не противенъ и желаете тихой жизнью жить, то примемъ законъ. Вотъ вамъ сто рублей на приданое. Послѣ Александрова дня свадьба
Онъ закурилъ папиросу и это нѣсколько успокоило его. Глаза начали смыкаться, но онъ встрепенулся и сѣлъ.
„А ежели не согласится съ Леоятіемъ покончить“? мелькнуло у него вдругъ въ головѣ и сильная струя крови, приливъ къ сердцу, словно обожгла его. „Нѣтъ, пока Леонтій на заводѣ, толку не будетъ, сказалъ онъ самъ себѣ. "Развѣ просить прикащика, чтобы онъ разсчиталъ Леонтія? Прикащикъ долженъ для меня это сдѣлать. Я нашъ кирпичъ въ славу пустилъ, до меня такого хорошаго кирпича на здѣшнемъ заводѣ не было, обжигали кирпичъ чортъ знаетъ какъ. Ахъ, когда-бы согласилась забыть Леонтья! Вѣдь не дура-же она набитая, вѣдь понимаетъ-же она, что Леонтій баловство, а я законъ предлагаю. Да и такъ: вѣдь я обжигало, а онъ простой рабочій, я вдвое больше его получаю, втрое. Да нѣтъ, она не корыстная на чужое, не польстится на это. Вонъ въ праздникъ спозаранку работать побѣжала, возражалъ онъ себѣ и мучился. «Но вѣдь законъ, законъ… Я законъ предлагаю, чтобъ свадьбу съиграть и ужъ на вѣкъ… Законъ-же должна она оцѣнить», успокаивалъ онъ себя. «Каждая женщина стремится къ закону».
Наконецъ Глѣбъ Кириловичъ заснулъ, но спалъ недолго. Прикащикъ и его семья уже встали и заходили, хлопая дверями, громыхая дровами около печи, звеня посудой. Когда онъ проснулся, былъ девятый часъ. Наскоро напившись чаю, онъ отправился на деревню въ мелочную лавочку за покупками для угощенія Дуньки.
XVI
Дунька работала у своего шатра. Работа кипѣла. Полки все наполнялись и наполнялись кирпичами, выстланными въ рядъ. Дунька разгорячилась, раскраснѣлась отъ работы, хотя утро было холодное, росистое. Пришла она на работу въ байковомъ платкѣ, надѣтомъ на плечи и завязанномъ по таліи концами назадъ, но спустя часъ она уже сняла этотъ платокъ. Ей было жарко. На деревнѣ проигралъ пастухъ въ берестяной рожокъ, вызывая со дворовъ коровъ. Слышно было, какъ хлопалъ его бичъ, дѣлая удары подобно ружейному выстрѣлу.
«Семь часовъ. Въ праздникъ коровъ въ семь часовъ выгоняютъ въ поле», подумала Дунька, окинула взоромъ полки, сосчитала сдѣланный сегодня кирпичъ и сказала сама себѣ: «Къ одиннадцати часамъ всю свою препорцію кончу».
Въ девять часовъ на сельской колокольной зазвонили къ обѣднѣ. Дунька набожно перекрестилась.
«Девять часовъ», опять сказала она себѣ. «Кончу, кончу къ одиннадцати часамъ. Всего только около полутораста кирпичей осталось додѣлать», предвкушая отдыхъ, улыбнулась она и еще усиленнѣе заработала.
За шатромъ раздались шаги. Звякнула гармонія… Дунька подняла голову. Изъ-за угла показался Леонтій. Это былъ молодой парень лѣтъ двадцати семи, здоровый, рослый, съ подстриженными бѣлокурыми усами и плохо растущей маленькой бородкой, съ серебряной серьгой въ ухѣ. Одѣтъ онъ былъ въ новую ситцевую рубаху, въ жилетку съ стеклянными цвѣтными пуговками, въ суконный картузъ съ глянцевымъ козыремъ и сапоги бутылками. Въ рукахъ онъ держалъ гармонію и тихо перебиралъ лады. Сердце Дунъки непріятно екнуло. Ей даже не хотѣлось сегодня видѣться съ Леонтіемъ, хоть она и любила его компанію. Она уже рѣшила избѣгать сегодня Леонтія и отдать свой день Глѣбу Кириловичу. Леонтій, увидавъ Дуньку, воскликнулъ:
— Ахъ! И въ самомъ дѣлѣ работаетъ! Чего это ты, Дуняша, взбѣленилась въ праздникъ на работу! Ищу, ищу по всему заводу — нѣтъ моей Дуни да и что ты хочешь. Думаю: «ужъ не къ обѣднѣ-ли пошла грѣхи замаливать»? Встрѣчаю Матрешку. Одна мотается. «Матрена! Гдѣ Дуня»? «Она на работѣ». Чего это, дура ты эдакая, тебѣ приспичило?
— Не всѣмъ-же съ ранняго утра съ гармоніей ахальничать, отвѣчала Дунька. — Я вѣдь сказала тебѣ, что буду до обѣда кирпичъ додѣлывать.
— Да я думалъ, что ты въ шутку, лягушка тебя заклюй. Кто-жъ въ праздникъ работаетъ!
— Пройдись по шатрамъ, такъ увидишь, что Марина Алексѣвна съ дочерью работаютъ; вашъ-же боровичскій Андрей на работѣ.
— Марина Алексѣвна съ дочерью — купорось извѣстный; Андрей пропился и ежели ему не налечь, то придется пѣхтурой идти на родину въ деревню, а ты-то съ чего, коза въ серьгахъ, за работу принялась?
— Да вотъ захотѣла. Тебѣ-то какое дѣло? Не прошеніе-ли тебѣ подавать, чтобъ на работу въ праздникъ уволилъ? Что ты мнѣ такой за начальникъ и указчикъ? раздраженно проговорила Дунька.
— Ой, ой, ой, какіе разговоры! покачалъ головой Леонтій. — Чего это ты на меня, какъ цѣпной несъ, набросилась?
— А ты чего мѣшать пришелъ?
— Я не мѣшать, а поздоровкаться. Ищу, ищу — нѣтъ Дунечки. Гдѣ это, думаю, моя гладкая? Здравствуй, Авдотья Силантьевна!
Леонтій положилъ на землю гармонію, подошелъ къ Дунькѣ, схватилъ ее въ охапку, покачалъ изъ стороны въ сторону и, освободивъ правую руку, звонко ударилъ ее по спинѣ ладонью.
— Пусти, ахальникъ! Пусти, чертъ! Чего ты лѣзешь-то! кричала Дунька, отбиваясь отъ него. — Ну, пусти, а то, ей-ей, глаза выцарапаю!
Она мокрой отъ глины рукой мазнула его по лицу. Леонтій оставилъ Дуньку и отшатнулся.
— Туда-же глиной мажется, курносая! Вишь, жиру-то сколько нагуляла на заводскихъ харчахъ — нигдѣ не заколупнешь, проговорилъ онъ, отираясь рукавомъ.
— Мой жиръ, а не твой, и нѣтъ до него тебѣ заботы. Ну, чего сталъ? Ступай! Не мѣшай мнѣ, сказала Дунька, принимаясь за работу, сдѣлала строгое лицо, но не выдержала и улыбнулась. — Уходи-же, Леонтій, прибавила она.
— А ежели мы присѣсть желаемъ и гармоніей васъ потѣшить? отвѣчалъ Леонтій, переминаясь съ ноги на ноту.
— Ты желаешь, да я-то не желаю. Проваливай!
— Ахъ, Дунька, Дунька! Немного намъ съ-тобой погулять осталось. Послѣ Александрова дня разсчетъ получимъ, котомку на плечи, машина — фю! и прощай, Дунька!
— И рада буду, когда ты провалишься, то есть такъ рада, что и сказать нельзя.
— О!?. Вишь какіе разговоры! А кто говорилъ, что любитъ?
— Мало-ли что наша сестра зря болтаетъ.
— Неужто забудешь?
— Да конечно-же. И съ чего тебя помнить? Уѣдешь — и былъ таковъ.
— На будущій годъ на заводѣ встрѣтимся.
— Ну, это еще когда-то улита ѣдетъ, да когда-то будетъ.
Леонтій сѣлъ на траву и взялъ въ руки гармонію.
— Нѣтъ, Авдотья Силантьевна, ты меня не забывай, сказалъ онъ. — Ты скажи, куда тебѣ писать домой, и я тебѣ писулечку пришлю изъ деревни.
— Да чего-жъ ты разсѣлся-то? Тебѣ сказано, чтобы ты проваливалъ! крикнула на него Дунька.
Леонтій не поднимался и продолжалъ:
— И пришлю я тебѣ въ писулечкѣ поклонъ отъ неба и до земли.
— Очень нужно!
— Да неужто и впрямь забудешь? Нѣтъ, ты этого не моги.
— А съ какой радости помнить? Вотъ кабы ты присватавшись ко мнѣ былъ, жениться на мнѣ думалъ.
— Мнѣ, Дуняха, на тебѣ жениться нельзя, говорю прямо, потому ты чужая. Отецъ мой тебя не приметъ въ домъ. Вотъ когда-бы ты была нашинская, боровичская, и наши крестьянскіе порядки знала, то это точно, намъ давно нужно въ домъ работницу, потому матушка у меня въ деревнѣ стара и припадать стала. А тебя взять — ты ни жать, ни косить не умѣешь, никакого крестьянскаго обихода не знаешь.
— Ну, вотъ видишь. Такъ съ чего-жъ тебя помнить-то?
— Ты любовь помни. Помни, какъ мы съ тобой погуливали, какъ я тебя миловалъ, крѣпко къ сердцу прижималъ. Пріѣду въ будущее лѣто на заводъ, опять гулять будемъ.
Леонтій заигралъ на гармоніи и запѣлъ:
Вспомни, вспомни, моя радость,
Нашу прежнюю любовь…
Дунька заморгала глазами и отвернулась. У ней вдругъ слезы подступили къ горлу. Ей сдѣлалось жалко Леонтія.
— Да уйди ты отъ меня, честью тебя прошу. Ну, что ты присталъ! проговорила она. — Чего душу-то мою бередишь!
— Давай, я кирпичъ подѣлаю, а ты посидишь и передохнешь, предложилъ Леонтій.
— Не требуется. Уходи, Христа ради.
— Вотъ брыкается-то лошадь необъѣзженная. Съ чего это ты сегодня?
— Забыть тебя хочу — вотъ съ чего. Ну, уходи. Честью прошу: уходи.
— Шутишь, покрутилъ головой Леонтій и поднялся съ травы. — Ну, прощай. Пойду въ трактиръ сапожника поискать. Подметки хочу къ старымъ сапогамъ подкинуть.
Дунька молчала.
— Мѣсяцъ, Дунечка, только мѣсяцъ осталось намъ и погулять-то съ тобой вмѣстѣ, продолжалъ Леоитій. — Послѣ обѣда погуляемъ сегодня? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Послѣ обѣда я спать буду и не ищи ты меня, отвѣчала Дунька.
— Не до вечера-же дрыхнуть будешь.
— До вечера и весь вечеръ.
— Врешь, выдешь за ворота на рѣку. Мухоморъ вчера въ орлянку рубль цѣлковый выигралъ, пивомъ обѣщался попотчивать — вотъ я и тебя примажу.
— Уходи ты, дьяволъ!
— Я дьяволъ? О! Вотъ это удивительно.
Дуня, что ты, что ты, что ты.
Я солдатъ четвертой роты.
запѣлъ Леонтій, подыгрывая на гармоніи, подмигнулъ Дунькѣ и зашагалъ отъ шатра.
XVII
Къ одиннадцати часамъ Дунька совсѣмъ отработалась. Пять тысячъ кирпича съ прибавкой полуторатысячи на бракъ были выстланы на полки и сушились подъ шатромъ. Къ субботѣ эти кирпичи высохнутъ, будутъ сняты съ полокъ и положены обрѣзчицами въ «елки», то есть въ клѣтки; приказчикъ ихъ приметъ и она получитъ разсчетъ. Отработавшись, Дунька умылась, причесалась, надѣла праздничное платье и вышла за ворота завода, грызя подсолнухи. Одѣвшись, она сегодня особенно долго смотрѣлась въ осколокъ зеркала, оклеенный по краямъ въ видѣ рамки полоской пестрыхъ обоевъ, и любовалась собой, поправляя красную ленточку въ волосахъ. Свиданія съ Глѣбомъ Кириловичемъ она ожидала не безъ нѣкотораго волненія. Она даже рѣшила не отказываться выдти за него замужъ, ежели онъ поведетъ разговоръ о женитьбѣ на ней.
«Скажу, что пойду, что согласна, а тамъ буду смотрѣть, что изъ этого выдетъ», рѣшила она. «Вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. А тамъ, ежели послѣ будетъ ужъ очень командовать надо мной, станетъ учить по своему жить да забирать въ руки, то можно и наплевать на него. Вѣдь женихъ, а не мужъ. Ближе какъ передъ Вздвиженьемъ свадьбу играть не будетъ, а до этого еще много времени. Цѣлый успенскій постъ буду къ нему приглядываться, да еще и послѣ Успенскаго поста».
Въ воображеніи ея мелькнула красивая фигура стройнаго, бойкаго Леонтія; она сравнила его съ неказистой, нестатной фигурой тихаго и робкаго Глѣба Кириловича и опять подумала:
«Хорошъ-то хорошъ Леонтій, да чертъ-ли мнѣ въ немъ, ежели онъ на всю зиму до весны уѣдетъ въ деревню! Кабы любилъ, не уѣхалъ-бы. Кой-какъ-то-бы перебились зиму и въ городѣ на поденной работѣ. Въ городѣ-бы можно было жить. Въ деревню своему отцу онъ могъ-бы послать денегъ и откупиться. А то жди до весны. До весны много воды утечетъ. Да еще пріѣдетъ-ли весной-то? Кабы любилъ, то остался-бы со мной».
За воротами Дуньку уже поджидалъ Глѣбъ Кириловичъ. Не безъ сердечнаго трепета подошелъ онъ къ ней и шепнулъ:.
— Все готово. Угощенія всякаго я купилъ и спряталъ на задахъ подъ кустикомъ. Тамъ и пиво, тамъ и закуски. Идите тихимъ манеромъ на зады въ олешникъ, чтобы народъ не замѣтилъ, а я за вами слѣдомъ.
— Ладно. А только ни у кого ничего я не украла, чтобы мнѣ крадучись идти, отвѣчала Дунька.
— Да вѣдь другіе сзади навяжутся и будетъ уже не тотъ интересъ, коли ежели въ компаніи. Мое мечтаніе, Дунечка, чтобы быть съ вами наединѣ, глазъ на глазъ.
Дунька не возражала, вошла въ ворота завода и потихоньку стала пробираться на зады. Глѣбъ Кириловичъ обождалъ немного и, посвистывая, незамѣтно пошелъ сзади. За шатрами въ ольховой заросли онъ нагналъ Дуньку. Она взглянула на него и улыбнулась.
— Ну, гдѣ-же мы присядемъ? спросила она.
— Дальше, дальше пойдемте, а то здѣсь много заводскихъ шляется. Я, Дунечка, цѣлый господскій обѣдъ приготовилъ и только развѣ хлебова нѣтъ. Вотъ тутъ у меня въ кустахъ мѣшочекъ, сказалъ
Глѣбъ Кириловичъ и вытащилъ изъ кустовъ ситцевую наволочку, грузно наполненную чѣмъ-то.
Что-то звякнуло въ наволочкѣ.
— Пива у меня тутъ двѣ пары въ сѣнѣ. Какъ-бы не разбить, прибавилъ онъ.
— Выньте пиво-то. Я въ рукахъ понесу, предложила Дунька.
— А и то дѣло. Берите-ка.
Вскорѣ они выбрали полянку между кустовъ и расположились. Глѣбъ Кириловичъ сталъ вынимать изъ наволочки съѣстные припасы и раскладывать ихъ на траву. Тутъ были и огурцы, и яйца, и колбаса, завернутая въ сѣрую бумагу, ветчина, копченая ряпушка, хлѣбъ, ватрушка съ брусничнымъ вареньемъ и тюрикъ съ черникой.
— Господи! Да гдѣ это вы все набрали! воскликнула Дунька.