Георге сплюнул — из–за ворот на него смотрели четыре головы и верх одной–единственной машины.
Если бы фуры — джипа, мать его!
Когда год назад Георге услышал голос Михая Скурту, он не столько удивился — откуда у Михая номер, ведь мобильный телефон Василаки завел недавно, а домашнего у него никогда не было: до окраины села телефонную ветку так и не провели. Поразило Георге другое: джип у ворот, из которого, как представлялось Василаки, выйдет Михай с гранатометом и, по–хозяйски водрузив оружие на калитку, станет методично расстреливать окна.
К счастью, никакого гранатомета в руках Скурту не оказалось, по той причине, что не было и самого Скурту, равно как и джипа, но что еще мог вообразить Георге, услышав в мобильнике: «Я тебя, урод, в собственном доме взорву!».
Какие еще шутки? За семь лет в Португалии Михай не получил от Георге ни евро, хотя уже согласился бы и на переводы в молдавских леях.
— Да не переживай, — успокаивал примар Чиботару, которому Василаки изложил содержание разговора с Михаем, — никого он не взорвет. Надумает прилететь — прямо из аэропорта поедет куда надо, в наручниках. Так что не ссы.
Георге мало доверял Чиботару — обычная история для совладельцев бизнеса — но теперь успокоился: в нейтрализации Скурту примар был заинтересован не меньше — ровно на половину доходов с магазина.
Прищурившись, Георге убедился, что Чиботару — не пустомеля: джип все же был, но ни одна возвышавшихся на его фоне четырех голов не принадлежала Михаю.
— А где машина–то? — грубо спросил Георге, спускаясь с крыльца. На джип он уже не смотрел — станет ли коллекционер бабочек бегать с сачком за мухами? Да и о том, что Лэнд Крузер не в состоянии самостоятельно осилить подъем, рассказывайте, пожалуйста, кому–нибудь другому.
— А машина в пути, — ответила одна из голов, вторая слева, и Георге лишь сейчас, приблизившись к воротам, понял, что, как и с крыльца, иначе как по порядковым номерам — слева направо, ну, или если угодно, справа налево, этих четырех не различить: все — угрюмые мордовороты, вместо причесок — ежики и даже глаза, кстати, у всех четырех бегающие, карего цвета.
— Вот что, Василаки, — начал крайний справа и рядом с его головой появилась раскрытая корочка с точной копией этой самой головы — на фотографии, заляпанной внушительной синей печатью, — машина, которая, как верно заметил коллега — он кивнул второму слева (от себя — справа) и спрятал документ, — в пути, будет здесь часа через полтора. Мановская фура, вот номер машины, — он протянул через забор сложенный листок.
— Короче, Василаки, — вмешался первый, он же второй слева, — парня этого на буксир не брать. Под любым предлогом, понял?
Понять–то Георге понял, а именно — что влип во что–то серьезное, но ничего с собой поделать не мог: благоразумие безнадежно проигрывало алчности.
— Он что, преступник? — спросил Георге.
Парни тоскливо переглянулись.
— Преступник, — снова вздохнул тот, что предъявил документ. Было видно, что происходящим он расстроен больше других.
— А куда ж смотрит дорожная полиция? — спросил Георге.
— Так сама полиция и… — начал вздыхающий, но его перебил молчавший до этого второй слева.
— Василаки, — жестко сказал он, — двести кило героина просто так по республике не катают. Поэтому больше повторять не буду: машина не должна выехать из села. Остальное — задача нашего ведомства.
— Господин майор, — снова вздохнул самый грустный, и Георге понял, что сейчас–то и произойдет самое неприятное, — это он сейчас выебывается, а что будет, если ему положат штуку евро за фуру?
— А ведь верно, — хмыкнул майор, — еще как положат.
— Я не…, — начал Георге, но калитка уже отворилась и двор наполнялся чужаками в черном.
«Бандиты, что ли», подумал Ион Гроссу, наблюдая за необычным оживлением у дома соседа.
— Ох! — отшатнулся Ион, будто это его, а не Георге, ударили в висок, словно он, а не Василаки, бревном рухнул на землю.
Дальнейшее напоминало сюжет криминального сериала, вот только смотрел Гроссу не телевизор, а в собственное окно и, видимо, поэтому, трясло его не по–киношному.
После того, как неподвижного Георге еще дважды ударили — рукой, а затем ногой, и оба раза в голову, бандиты — а теперь Ион не сомневался, что все четверо опасные преступники — разделились: один забежал в дом, еще двое направились прямиком к гаражу, причем один из них перебирал связку ключей, которую ему подал четвертый, найденную в тулупе лежащего Василаки. Пока один из двух подбирал подходящий к гаражному замку ключ, четвертый схватил соседа за ноги и поволок его со двора. Открыл багажник и, подняв Георге на плечо, небрежно, словно свернутый ковер, бросил тело в машину, захлопнул багажник и стал оглядываться по сторонам.
На улице сильно скрипнуло — Гроссу слышал этот звук даже на глубине собственного погреба, и всегда представлял, если не смотрел в окно, как Георге отворяет тяжелые ворота, скрывающие от Иона его многолетнюю мечту — старенький гусеничный ЧТЗ. По–видимому, бандитов трактор впечатлил не меньше — они застыли у раскрытых ворот, правда, всего на несколько секунд.
«Торопятся, гады», подумал Ион, когда на его глазах преступники зашли в гараж и, обнаружив выключатель — изнутри полился желтый электрический свет — снова скрипнули на всю улицу, закрывая ворота изнутри.
Дежуривший у багажника бандит все беспокойней вертел головой, то и дело поглядывая во двор, когда распахнулась дверь дома и — о, Господи, — на крыльцо выбежала совершенно голая, несмотря на мороз, девушка с богатыми светлыми волосами. Присмотревшись, Гроссу узнал в ней Виорику — дочь покойного директора школы — одну из девиц, регулярно предававшихся греху в компании старого развратника, как Ион мысленно называл соседа — а тот и вправду был старше Гроссу на целых двенадцать лет. Выскочивший за Виорикой бандит, тот самый, что отправился обыскивать дом, схватил несчастную за волосы и потащил ее, спотыкающуюся, упавшую, вскрикнувшую, ободравшую колено, поднявшуюся, снова вскрикнувшую и захромавшую к калитке, затолкал Виорику на заднее сиденье и нырнул вслед за ней в джип.
В гараже тем временем бушевал разгром. Через двойной барьер — оконное стекло и плотно запертые гаражные ворота — слуха Гроссу достигало лишь невнятное позвякивание, напомнившее глуховатый голос рождественского колокольчика, прорезавшийся по мере приближения колядующих к дому Иона. Настроение же у него было, если не похоронным, то уж точно не праздничным. За годы соседства с трудолюбивой машиной он полюбил все ее недостатки: оглушительный рокот мотора, лязганье гусениц об асфальт и даже вонючий дым, проникавший в дом через любые, даже невидимые глазу щели. Теперь Иону казалось, что он слышит все страдания трактора: вот взвизгнуло разбивающееся стекло, а это охнул вспоротый бак, а вот и заплакала гусеница — с ней–то что натворили мерзавцы?
Гроссу почудилось, что минула вечность, прежде чем в третий раз за утро проскрипели ворота, и из гаража вышли двое, вытирая рукавами пот со лба, а серой тряпкой — руки от чего–то черного, что вполне бы сошло за машинное масло, если бы Ион не знал, что за окном — жестокие убийцы и что руки у них — в тракторной крови.
Джип тронулся бесшумно — никакого грохота и уж тем более лязганья, и у Гроссу от мысли, что трактора больше нет, встал ком в горле.
Бессмысленным взглядом он проводил машину до вершины горки — путь этот обошелся Лэнд Крузеру не в пятьдесят долларов, а в пятнадцать секунд, и, пока джип не скрылся из вида, Ион глядел ему вслед.
Теперь, когда Гроссу стало казаться, что все это было лишь видением, и лишь распахнутый настежь соседский гараж упрямо твердил: «нет, не сон», даже теперь Ион все смотрел на горку, на самую ее вершину, над которой висело Солнце — еще красное, но уже не багровое, как на рассвете, будто светило медленно остывало, хотя стекающие тонкими струйками узоры на окне и утверждали, что теплеет.
***Но еще раньше Ион увидел, как человек в черном — один из четырех, одетых в такие же как он одинаково–черные куртки, ударил Георге Василаки в висок, и сосед рухнул как подкошенный. Другой бандит нагнулся — ударить потерявшего сознание Георге в переносицу, а еще один с размаха врезал бедняге ногой в другой висок. Ударивший первым, обыскал внешние карманы тулупа Георге, затем запустил руку во внутренние и, наконец, вопросительно посмотрел на подельников. Тот, который ударил в висок — не этот, который рылся в карманах, а другой, наверняка сломавший Василаки вторую височную кость — еще бы, ногой с размаха — кивнул четвертому, единственному, кто не бил Георге, и этот последний послушно вбежал в дом. Кивнул он и все так же вопросительно застывшему над Георге первому — ну, тому, кто отрубил соседа, и всего–то одним ударом. Первый в свою очередь тоже кивнул, и, ухватив Георге за ноги, поволок его со двора. Открыл багажник и, легко, как ребенка, поднял Георге на плечо, бросил тело в машину, захлопнул багажник и стал нервно оглядываться.
Потрясенный, Ион не заметил, как два оставшихся во дворе бандита приблизились к гаражу. Внимание на них он переключил, когда преступники уже вовсю крутили–вертели навесной замок. Впрочем, хотя и зловещее, но затишье длилось недолго: распахнулась дверь и из дома выскочила совершенно голая блондинка с роскошными волосами. В обнаженной девушке Гроссу узнал Виорику — дочь покойного директора школы.
«Тьфу, стыдобище!», подумал Ион и покраснел, представив, что подумал бы бедный Тимофей Васильевич, доживи он до такого позора: единственна дочь — и та блядь. И ладно бы где–нибудь в Италии, а то здесь, на виду всего села, да еще с кем — со старым развратником, как Ион называл про себя соседа.
«Эх, Тимофей Василич», вздохнул Ион, когда бандит, вытолкавший Виорику из дома, потащил ее за волосы прочь со двора. По дороге Виорика упала, но негодяй еще сильнее потянул девушку, отчего Виорика, поднимаясь, вскрикнула и захромала, увлекаемая собственными волосами, намотанными на беспощадный кулак. Бандит затолкал ее на заднее сиденье джипа и, запрыгнув следом, хлопнул дверью.
Один из озабоченных проблемой запертого гаража — Ион уже стал подзабывать, кто из них ударил Георге рукой, кто ногой, а кто и вовсе не бил — достал откуда–то с пояса пистолет, прицелился в замок и… в этот момент Гроссу показалось, что он слышит трель мобильного телефона.
Судя по тому, что бандит опустил оружие и, покопавшись в куртке, приложил к уху телефон, ничего Иону не показалось. Видимо, что–то срочное, решил Гроссу, провожая взглядом выбегающих со двора несостоявшихся взломщиков.
Джип тронулся бесшумно — никакого грохота и уж тем более лязганья, и, вспомнив о тракторе, Гроссу еще больше разволновался.
Бессмысленным взглядом он проводил машину до вершины подъема — путь этот обошелся Лэнд Крузеру не в пятьдесят долларов, а в пятнадцать секунд, и, пока джип не скрылся из вида, Ион глядел ему вслед.
Затем он схватил куртку, и одеваясь на ходу, сбежал с крыльца.
Во дворе соседа Ион направился прямиком к собачьей будке, пустовавшей после смерти Бульки — старого, но свирепого сенбернара. Сунув руку в конуру, Ион брезгливо поворошил смесь из соломы и собачей шерсти, пока не наткнулся на связку ключей. Еще минуту спустя он пугливо оглянулся, когда отворяющиеся ворота издали знакомый, но такой сильный вблизи скрип.
«Неужели смазать было лень?», возмущенно подумал Ион но, подойдя к трактору, улыбнулся и легонько ткнул его сапогом в гусеницу.
Заурчал мотор и в старовознесенских домах заворочались, просыпаясь, люди. Их торопило новое утро, ждал новый день с его, а значит, с их радостями, надеждами и мечтами, но по большей части — с проблемами, горестями и неурядицами — разве ж это жизнь, в самом деле?
И все же люди вставали, одевались и, зевая и потягиваясь, подходили к окнам — еще немного послушать знакомый рокот, возвещавший, что все в конечном итоге будет хорошо, ведь трактор жив, а значит, все идет, как должно идти, а значит, переживем и трудные времена, бывало, старики говорят, и похуже, а значит, восходящее над селом солнце наполнит ласковыми лучами и их дома и в жизни воссияет, наконец, безразмерное и нескончаемое счастье.