Глаза Императора округлились:
— Ты в своем уме? Кем его заменить? Он — главный после меня в фамилии Романовых. Его сместить не хитрость. Прикажешь мне самому в Барановичи ехать?
— Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. — Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: — Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.
Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:
— При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.
Император принял решение сегодня ничего не решать.
— Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!
Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик — ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины — свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?
Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лгут не так — Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…
Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.
Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй — величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда — тайна сия великая есть.[4]
Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.
Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.
— Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там — в оборону, как и думали.
Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.
— А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?
Брусилов отрицательно качнул головой:
— Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.
Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.
— Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?
— Так точно. Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача — любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.
Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера — и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…
Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.
— Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.
Глава шестая
Выпал снег. Изуродованная войной земля покрыта белой простыней как саваном, скрывающим безобразные раны покойника. Но снег не будит печальных мыслей, он не окрашен безысходностью смерти, он — сон природы.
Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.
— Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.
Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно — мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.
— Коня!
Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.
А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.
В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его — Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.
Брусилов дважды себя показал — на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему — Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят — германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо — «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.
Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.
В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.
— Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, — доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.
— Читайте!
— Докладывают — у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.
— И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!
«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», — ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их — куда больше толку выйдет.
— Разрешите, ваше высокопревосходительство? — так же осторожно, дабы не попасть под горячую руку, подал голос ротмистр. — Осмелюсь доложить: главный калибр дредноутных крейсеров и линкоров от десяти до двенадцати дюймов. От года постройки зависит.
— Много знаете, ротмистр! Скажите на милость, какого дьявола артиллерийскому офицеру знать про плавучие коробки, а? — Далее с присущей ему последовательностью Хан поинтересовался: — И на какую глубину они могут побережье простреливать?
— Верст на тридцать. Может, и поболее, коли корректировщик прилетит.
— Чушь нести изволите! Наш блиндаж в двадцати верстах от побережья. — Командующий на минуту задумался, затем отдал приказ: — Подготовить помещение под штаб изрядно южнее. Верст на пятнадцать. И смотрите у меня!
Начальник связи схватился за голову. Не буквально, конечно, а внутри себя. Наружной частью головы только «есть» сказал. Из-за легендарной трусости генерала столько линий заново тянуть! И до полевых радиостанций на побережье теперь не достучаться. Твою ж мать, вояка хренов… Но не пришлось. Внутри блиндажа появились люди, в корне ситуацию изменившие.
Сначала раздался стук сапог, с которых стряхивали снег. Толстая дверь отворилась, и в клубах пара с мороза шагнул высокий кавалерист.
— Генерал-лейтенант фон Врангель из Ставки Главнокомандующего, — весело представился вошедший.
Хан и без того узнал его. Вспомнил нарочитое пренебрежение в коридорах Военного министерства. Более того, наглец посмел опустить обращение «ваше высокопревосходительство», сунул в руки пакет и заявил:
— Засиделись в тепле у печек? Довольно, господа, готовимся к наступлению.
Приготовленные слова «извольте обратиться по форме» застряли в глотке командующего. Наступление? Врага в пять раз больше! Да еще флот! Тут и штабные офицеры вытаращились.
— Знакомьтесь, господа. Начальник «железной дивизии» генерал-майор Антон Иванович Деникин, — барон легким поклоном указал на своего спутника, круглолицего и краснощекого, у которого борода и усы торчали короткими одинаковыми стрелками. — Он принимает под командование части, занимающие оборону к востоку. Оставшимся велено совершить рейд для уничтожения германских войск на западном направлении. Вызывайте начальников дивизий и корпусов, разберем диспозицию. А я пока разденусь… Устраивайтесь, Антон Иванович.
— По какому праву… — Хан Нахичеванский сумел наконец вставить хоть что-то в словопоток пришельца, однако собственный голос плохо слушался от возмущения. — По какому праву вы раскомандовались в моем штабе?
— Плохо слышите? Я сказал — прибыл с приказом из Ставки. Пакет вручил. Мало? — Врангель повесил шинель, одернул китель и шагнул к толстяку: — Готовьте наступление. Или снова собрались труса праздновать, как в сентябре? Не выйдет!
Поведение генерал-лейтенанта было немыслимым, выходило за всякие рамки приличий. В армии запрещено младшего по званию унижать перед его подчиненными, а тут старшего так оскорбить!
— Не забывайте, здесь не ваш личный штаб, а Русской Императорской Армии. Стало быть, хозяин тут один — Государь, а в пакете его воля записана, — не унимался барон. — Собирайте начальников. Или арестую к чертям собачьим за отказ от исполнения императорского приказа.
— Объявите сбор, — проскрежетал Хан Нахичеванский, свекольно-красный. — А с вами, барон, я чуть позже разберусь.
— Всегда к вашим услугам. Предлагаю в первый же день мира стреляться, с пяти шагов. — Наглый барон, не растерявший хамские манеры конногвардейского ротмистра, обернулся к офицерам: — Кто начальник разведки? Пока собираются, потрудитесь доложить обстановку по вашим данным.
— Слушаюсь!
«Похоже, полковник рад, что я опозорил Хана, — подумал про себя Врангель. — И остальные тоже. Стало быть, выродок всем тут поперек горла».
Вопреки опасениям генерала, броненосцы не начали артподготовку. Пока разворачивалась «железная дивизия» Деникина, а это за час не делается, на западной германской стороне тем же занимались немцы. Готовились проходы, части скучивались. Для обороны такое построение не гоже, но у кайзеровских командующих и тени мысли не мелькало, что русские вздумают напасть. Их слишком мало, и это настораживает. Императорская армия давно отмобилизована и куда больше восточной германской группировки, ибо главные кайзеровские соединения по-прежнему на Западном фронте, тщетно пытаясь совладать с французами и британцами. Что задумали хитрые азиаты?
Ответ находился примерно в тридцати милях к северу от устья Вислы. Туда над замерзшей Балтикой не летали аэропланы и не пробивали дорогу ледоколы. Единственный уклонившийся в ту сторону «Фоккер» куда-то пропал. Если бы его пилот рассказал об увиденном, планы кайзеровских стратегов изрядно бы изменились. А так, в счастливом неведении, они ожидали деблокирования Восточной Пруссии.
Около трех часов ночи, темной и звездной, экипажи германских броненосцев услышали стрекот авиационного мотора. Вахтенные забеспокоились, начав обшаривать биноклями черное небо, надеясь увидеть, где звездные блестки скроются за тушей дирижабля. Аэропланы-то по ночам не летают.
Звук усилился, стал слышен в огромных башнях главного калибра, где канониры готовились перемешать русские позиции с мерзлой землей на глубину в двадцать миль. Он слишком быстро смещался. Так что наверху не дирижабль, а безумный аэропланный пилот.
Тарахтенье удалилось к побережью, у которого горели костры, и снова поплыло к броненосцам. Что может одинокий невидимый аэроплан против трех огромных линкоров?
Он смог их осветить.
Через несколько минут, пока рукотворные светляки на парашютах планировали к эскадре, а вредоносный ночной летун сбрасывал новые, раздался гул. Люди не поверили ушам. Русские могут быть настолько безумны, чтобы послать одиночку на смерть. Но соединенный вой десятка или двух машин в темноте казался чем-то мистическим. И ничем хорошим массовое самоубийство азиатских дикарей обернуться не могло.
— Прожекторы! — скомандовал вахтенный офицер, но приказ корветтен-капитана несколько запоздал.
Вокруг линкоров тонкий лед. Почти пресная вода Южной Балтики, разбавленная от впадения Вислы, Преголи и других рек, замерзает быстро, однако недавно поработал ледокол, окалывая корпуса дредноутов: корабли должны иметь оперативную свободу перемещения. В эту тонкую ледяную пленку полетели торпеды.
Орудия малого калибра затявкали вразнобой, большей частью бестолково. Кроме варварской атаки на полузатопленный «Ойген», авиация не воевала еще против кораблей. Соответственно, опыта не было у зенитчиков, как, впрочем, и у летчиков. Два аэроплана столкнулись и упали в пламени у борта флагмана.
Налет завершился столь же быстро, как и начался. Унесся разведчик, бомбивший эскадру светильниками, — в нем пропала нужда. Броненосцы озарились пожарами.
Вторая атака совершилась через какую-то пару часов, до рассвета. Возможно, нападавших осталось меньше, они наверняка понесли потери. Но урон получился чудовищный. Русские сбрасывали фугасные бомбы, легко пробивавшие палубный настил толщиной менее дюйма и звучно рвавшиеся внизу, среди машин и трюмных механизмов, в опасной близости от складированных снарядов и пороховых зарядов. Флагман принял критически много воды, погружаясь кормой и бортом, капитан приказал оставить корабль. На двух других продолжали бороться за живучесть, тушили пожары, заводили пластырь, откачивали тонны трюмной воды, когда с севера донесся приглушенный грохот.
Он повлек не меньшие неприятности, нежели авиаудар. В серой рассветной дымке показались силуэты двух ледоколов, за которыми проступили совсем не мирные корабли. На линкоре «Кронпринц» развернулась башня главного калибра, плюнув залпом по темным мишеням. В ответ заговорили двенадцать стволов русского дредноута, германским морякам пришлось срочно бежать к шлюпкам. На третьем броненосце решили не испытывать судьбу.
Грохот перестрелки из главных калибров разлетается в морозном утреннем воздухе более чем на десяток миль. На германских позициях его слушали с недоумением. Похоже, моряки начали артподготовку до рассвета, но как же быть с корректировкой? Бьют по русским наугад, по площадям? Солдаты кайзера не знали, что на балтийском берегу по русским позициям стрелять уже некому. Да и в штабы страшная правда докатилась не сразу.
Неожиданное для германского флота уничтожение кораблей далось русским торпедоносцам и бомбардировщикам дорогой ценой. Из двадцати одного «Шорта», бывшего в строю к началу вылетов, после двух атак на линкоры осталось лишь шесть. Трудно сказать, сколько из них погибло от зенитной стрельбы.