Катерина не ожидала разговора. Не таков Гриша, чтобы сантименты разводить, а здесь и сердце затрепетало у девицы от внезапной радости, и на щеках предательские пятна высыпали, но виду не хотела показывать. А вдруг передумает? Ведь он такой видный.
А Гришка после очередного стакана решил или Тимошка отдаёт причитающуюся долю, или придётся залезть на квартиру и там в спокойствии поискать припрятанное. А если не найдёт, так есть иные возможности, правда, тогда кровью руки обагрить придётся. Ну, ничего. Ждать больше не хотелось и так вокруг слишком много подозрительных лиц шастает. Вот и сегодня. Тимошку помянули. А это не к добру. Надо скорее завершать и в деревню. А что? Катерина баба здоровая, фигурою статная. Детей выкормит. А что красотой Бог обидел? Так её на базар не понесёшь, а ночью все они на одно лицо. Верною до гроба будет и ни кто на неё не позарится.
Гришка заулыбался.
Путилин взял с собою трость и пистолет, привезённый шестизарядный револьвер из Австрии одним из благодарных участников расследования, где безвинно едва не пострадал от ложного обвинения, Вместо мехового надел старенькое пальто, приготовленное для таких случаев. Если порвёшь или залезешь куда, так жалеть не станешь.
Задолго до первого колокола выехали на указанную улицу, был четвёртый час пополуночи. Разгулялся на просторах города ветер, поднимая с тротуаров хлопья снега, выпавшего с вечера.
– Хорошо, что ветер, – подметил Путилин, – может из дому нос не покажет.
– Скоро и увидим, – Жуков поднял воротник.
До Дерптского переулка извозчик домчал быстро, норовил угодить начальнику сыскного отделения. Как просил Иван Дмитриевич, к самому дому подъехали без шума.
Агенты вышли из саней без разговоров. Городовой нес службу недалеко, Иван Дмитриевич попросил разбудить без шума дворника и помочь в задержании возможного преступника.
Разбуженный дворник хотел было возмутиться поздними гостями, но прикусил язык, испугавшись приехавших, от него разило не хуже, чем от винной бочки. Он же и указал, что к Катерине с первого этажа шастает тут один ночами. Дело —де молодое, хотя девица красотой не отличается, но характером вышла добрым, что жалко ее. Вот он глаза и закрывает на такое. А с пачпортом, ходок иль без, ему не ведомо да и без надобности у каждого гостя документ спрашивать.
Сквозь щель в неплотно задёрнутых занавесках был виден стол с горящей свечой, а за ним мужчина, опершийся головой о подставленную под щеку ладонь, и девица в белой исподней рубахе и накинутым на плечи платком. Казалось, мирная домашняя идиллия. Жена не перечит мужу и ждёт пока он не соизволит идти почивать.
– Миша, – тихо почти в самое ухо произнёс Путилин, – жди здесь, если Гришка в окно решит сигать.
«Понял», – ответил Жуков кивком головы, но Иван Дмитриевич взглянул строго и погрозил пальцем.
Миша обиженно засопел, но промолчал. Памятуя о том, что шуметь не следует.
Он в щель видел, как через некоторое время женщина повернула голову к двери, а Шустов даже не оторвал щеку от ладони, то ли не слышал, то ли был сильно пьян, что не в состоянии даже подняться со стула.
Девица подошла к двери и приоткрыла её. Что там у неё спрашивали. Жуков не слышал, но Катерина отступила в сторону, пропуская первым Ивана Дмитриевича, потом Соловьёва, а уж завершал процессию – дворник.
– Катерина Иванова? – то ли вопрос прозвучал в устах Путилина, то ли утверждение.
– Да я, – ответила девица, – вон Спиридон Матвеич подтвердит, – она кивнула в сторону дворника.
– А это стало быть Григорий Шустов?
– Он.
Григорий даже не открыл глаза, а только причмокнул губами.
– Пьян?
– Немножко, – а потом спохватилась и тихо с придыханием спросила, предчувствуя беду, – а вы кто будете?
– Мы, Катерина, из сыскного отделения.
Девица не вскрикнула, не забилась в истерике. А как стояла около кровати, так в бессилии на нее присела, закрыв руками лицо.
– Что ж он сотворил, окаянный?
Иван Дмитриевич взял Шустова за одну руку, Соловьёв за другую. Приподняли. Гришка открыл глаза, посмотрел на нежданных гостей.
– Я …п..ть хчу. – с расстановкой глотая буквы, выдавил из себя Шустов, – Кать, д… ди к… мне.
– Тише ты, – твердо сказал Путилин. – поедешь с нами, там и выспишься.
– Не… хчу…. – твердил Гришка, – не… хчу… – итак заладил, пока не посадили в сани и не привезли в сыскное, где он в камере свернулся клубком на полу и заснул. Не принося больше никакого неудобства ни себе, но агентам.
Уже будучи в своём кабинете, Путилин, скидывая с плеч пальто, произнёс:
– Если по чести, то не ожидал я такого исхода, – и только сейчас почувствовал, как озяб, пока ехали по пустынным улицам. Все—таки зима.
– Здоров детина, – Жуков потирал руки, перчатки позабыл одеть. А держать в карманах руки побоялся. А вдруг спокойный и пьяный Гришка начнёт буянить. Никогда не угадаешь, что у такого на уме.
– Складно вышло. – подал голос Соловьёв.
– Как там Волков? – Миша вскочил со стула, намереваясь спуститься в комнату дежурного чиновника.
– Отвезли домой, – Путилин подошёл к окну, покрытому причудливыми белыми узорами, – осторожней надо быть, господа, осторожней. Сколько раз предупреждал. преступнику терять нечего, особенно, если наведываетесь в его гнездо. Там он, как рыба в воде, знает и ходы, и выходы…
– Но… – начал было Жуков, но Иван Дмитриевич так на него взглянул, что Михаил умолк и, казалось, стал меньше на вершок.
– Потому, что там его дом, а мы – не званные, я бы сказал, нежелательные гости, с которыми он встречаться не имеет никакого желания. Теперь же, езжайте по домам, жду вас в полдень. Предстоит не менее трудный день, чем прошедший. Вы мне нужны отдохнувшие и без следов бессонницы на лице, – Путилин посмотрел на Мишу, тот покрылся румянцем, хотел было что—то сказать, но сдержался, – господа, вы свободны.
Соловьёв кивнул и направился к выходу, вслед за ним поднялся со стула и Миша.
– Все—таки…
– Ступай, ступай, – устало перебил его Иван Дмитриевич, – потом побеседуем, а теперь нужен отдых. Вижу глаза у вас слипаются, так что ступай.
Когда за Мишей закрылась дверь, Путилин подошёл к дивану и опустился на него. В душе была и пустота, и какая—то непонятная радость. Может, действительно, то дело четырёхлетней давности, наконец, получит продолжение. А, дай Бог, и завершение. Ведь столько сил отдано, даже по сию пору не отпускает. Лежит тяжким бременем на душе. Таких дел, как в Шуваловском парке, хватает, из десяти кровавых в пяти или шести злодей несёт наказание, не из—за лености сыскного, а так уж происходит, приходится учиться каждый день и даже каждый час. Но вот это прекрестенское почему—то вонзилась иглою и не отпускает. И если бы чей знакомец был убиенный, а так не даёт покоя, хоть кол на голове теши.
Иван Дмитриевич на плечи меховое пальто и присел на диван. Он никогда не планировал. как поведёт допрос. Всегда получалось не так, как хотелось бы, поэтому надо со вниманием следить за каждым словом допрашиваемого. Иной раз он, словно устрица, закрыт со всех сторон, не подступиться. Вот тут и надо вести беседу о постороннем, ничего не значащем, чтобы ракушка сама собой приоткрылась или хотя бы щёлочка образовалась. А там…
Вот с Гришкой Шустовым. Неизвестно, как пойдёт дело. Если скажет «ничего не знаю, ничего не видел, наговоры на меня, бедного». Вот тут и тупичок появиться, кроме разбойничьего нападения и отсутствия адресного билета, ничего нет. Даже паспорт имеется на имя Григория Петровича Шустова, тридцати двух лет, православного, крестьянина Новгородской губернии. Стоит, конечно, запросить управление местного полицмейстера на предмет, нет ли за задержанным грехов. Не подан ли он в розыск.
Глаза начали слипаться, и Путилин не заметил, как провалился в сон. То ли ламповый огонек убаюкал, то ли голова устала от постоянных мыслей и решила дать отдых хозяину.
Гришка спал, словно младенец, ничего не заботило. Да он и не понимал, что оказался в камере в сыскном отделении. Ему было все равно, хмель брал верх. Даже то, что прохлада подкрадывалась под его одежду, не добавляло беспокойства, он даже не шевелился.
За последние годы после убийства в Шуваловском парке Шустов ездил много по стране, долго нигде не задерживаясь. Предпочитал крупные города, где можно было затеряться, чтобы не показывать свой паспорт. Из дома он сбежал в пятнадцать лет, когда отец на конюшне отхлестал его вожжами так, что три дня за ним ухаживала мать. Вот тогда он и решил, что деревня не по его нраву. Взял, припрятанные на покупку, то ли коров, то ли леса для постройки нового дома. Его это не занимало, он был обижен на отца, хотя в последнее время сам связался с конокрадами, промышлявшими в соседнем уезде. За что и пострадал, но лёгкие деньги вскружили голову молодому парню. Зачем целый год гнуть спину, чтобы потом считать оставшиеся после выплаты всех причитающихся налогов гроши.
Так и закружило по России. Удачливым оставался Гришка, ни разу за все годы не попал в полицейский участок. Бог миловал, а Шустов все списывал все на природное везенье и молодецкую удаль.
Правда, дважды в полицию он попадал, но все с чужими паспортами и удачно для него заканчивалось. В Киеве Гришка сбежал прямо во время допроса, выпрыгнул со второго этажа в открытое по случаю летней жары окно, ничего не ушиб. Потом смеялся, что, мол, крылья в помощь выросли В Одессе, когда его вели по улице под конвоем, он просто распихал конвоиров и, что было сил, кинулся по улице, в добавок споткнулся, но полицейские растерялись и упустили время. Стрелять ему вслед белым днём на людной улице они не решились, а догнать его не сумели. Слишком поздно бросились вдогонку.
Глава одиннадцатая. Что—то начинает проясняться…
Штабс—капитан Орлов ни свет, ни заря поднял с тёплой постели коллежского асессора Матвиенко, помощника начальника столичной Адресной Экспедиции, имеющего квартиру за казённый счёт в том же здании.
Василий Михайлович остался один и стал шагать по маленькой комнате, громко именовавшейся приёмной. Она была убрана с аккуратностью, выдававшей корни коллежского асессора. Его предки приехали в Россию при Алексее Тишайшем, со временем поменяли незвучную фамилию на женину, которая, не смотря на малороссийское звучание, имела некоторое отношение к тому Матвееву, что был, скинут с крыльца Кремлёвского дворца на стрелецкие алебарды.
Сама приёмная была с претензиями на роскошь: на столах, покрытых скатертями с вышивками, стояли в синих вазах какие—то букеты из высохших цветов. Под каждой вазой постланы вязаные салфеточки, видимо, изготовленные рукой хозяйки.
На стенах висели дагерротипы и литографии, изображающие горные виды.
Вся эта аккуратность была совершенно иного рода, чем в доме Орлова. В приёмной чувствовалось стремление к красоте, покойности и исключительной чистоты.
Раскрылась дверь, и появился Павел Степанович. Он был в зелёной домашней куртке с золотой тесьмой и такими же кисточками на груди.
Это был человек маленького роста, лет пятидесяти, лысый, но с гладко прилизанными висками в виде гусиных лапок. Лицо, сколько помнил его Орлов, никогда не покидало заискивающее выражение, подобное сладкому приторному пирогу. Улыбка, глаза, вечно холодные, казалось, так и говорили: ей—богу, ведь я прекраснейший человек. В Экспедиции коллежский асессор слыл за обязательного и милого человека, который за спиною не применит пожаловаться вышестоящему начальству по всякому пустяку.
На приветствие Орлова он только кивнул и взял протянутую записку, написанную накануне господином Пригаро. Вскинул брови, но не выразил никакого неудовольствия. Словно в порядке вещей портить прекрасное воскресное утро, поисками каких—то крестьян, приехавших искать лучшей доли в столице.
– Прошу меня извинить, – улыбка так и осталась приклеенной к толстым губам, но глаза говорили иное, – но вам придётся подождать, пока я не приведу себя в порядок.
– Да, господин Матвиенко, я подожду.
Павел Степанович шаркнул ногой, не иначе в подражание военным, и исчез тенью за дверью.
Только через четверть часа он появился в видавшем виды камзоле с потускневшими пуговицами и потёртыми рукавами.
«Немецкая скаредность», мелькнуло у Орлова.
– Прошу следовать за мной, – тон Павла Степановича был в одно и то же время и официальным, и заискивающим.
Только в одиннадцатом часу Шустов пришёл в себя. Осмотрелся непонимающим взглядом и, увидев решётку на единственном маленьком оконце, обомлел. Холодный пот заструился ручьём по спине. Гришка облизнул пересохшие губы, хотелось пить после ночных возлияний.
Решётка на окне и, обитая железными полосами, дверь наводили на грустные мысли, но Шустов ни одну из них поймать не мог. Все перед глазами бегали круги, от которых становилось плохо. Он поднялся и, прислонившись лбом к холодной стене, почувствовал некоторое облегчение.
После того, как выстрел пушки оповестил столицу о полудне, за Гришкой пришли.
Путилин велел привести Шустова в свой кабинет, а пришедшего к той поре Жукова посадил за заполнение допросного листа.
Сперва требовалось исполнить обычные формальности: записать звание, имя, отчество и фамилию, чин, место служения, был ли судим. Затем уже начался допрос:
– Нельзя ли так не частить? – взмолился Гришка.
– Хорошо, – и Иван Дмитриевич подал допрашиваемому стакан воды, который в два жадных глотка опустел.
– Не позволите? – Гришка умоляющим взглядом, не вязавшимся с его богатырской статью, указал на стакан.
Путилин наполнил стакан из графина.
– Итак, готов отвечать на вопросы?
– Мы ж завсегда, – произнёс значительно повеселевший Гришка, явно томимый после пробуждения жаждой.
– Ты знаешь, где находишься?
– Знамо, – пожал плечами допрашиваемый, – в околотке.
– За что был задержан?
– Буянил, наверное. Я, как лишку глотну. Так и несёт меня…
– Чего ж тогда пьёшь?
– А что в жизни остаётся, ежели все наперекосяк, – пожаловался Гришка.
– Что же так? Видный, здоровый, не калека какой?
– не знаю сам.
– То—то и оно, что не знаешь. Скажи—ка мне, ты знаком с неким Василием Пилипчуком?
– С Пил… лип… чуком? – запнулся Шустов. – Фамилия больно знакомая, но припомнить не могу?
– Василия не припомнишь? Ваську с Обуховского. С кем не один штоф опорожнил?
– Это вы про Ваську? Так бы и сказали, что про Ваську, который с Херсонской губернии.
– Сам и припомнил.
– Что ж его не припомнить? С хорошим человеком приятно и посидеть, и беседу повести.
– А вот ты хорошо знаком с Тимофеем?
– Каким это Тимофеем? – быстро ответил Шустов. – Никакого Тимофея я не знаю.
– Что ж, не знаком так не знаком. Чего кипятиться—то?
– Да, я что? – Григорий смотрел на свои руки, лежащие на коленях.
– И я о том же. Стало быть, в столице проживаешь без адресного билета.
– Виноват, приехал к бабе, да за радостью плотской обо всем позабыл.
– Это понимаю, – Иван Дмитриевич подмигнул Шустову, – дело оно, однако, молодое, но, видишь ли, закон преступать нельзя.
– Я ж не по умыслу, – Гришка обретал уверенность, что, если забрали по причине отсутствия адресного билета. Так это не столь обременительно.
– Закон не различает по незнанию ты, допустим, нарушил его или по злому умыслу. Он един для всех. Неужто за столько лет не уразумел, что шутки с законом плохи?
– Я же не злого умысла, а исключительно по забывчивости.
– Интересный ты, Григорий Савельич, человек. Адресный листок с паспортом дворнику забыл отдать, а вот от девицы своей сразу в трактир сбежал. Не понятно.
Шустов засопел, но потом поднял глаза на Путилина.
– Так на душе муторно было, что не сдержался, жажда замучила, а это зелье проклятое мне всю жизнь губит.
– Я тебе поверю, но расскажи, с какой целью ты приехал в столицу?
– Решил я вернуться в родные края, вот и приехал за девицей, чтобы её женою к себе увести.
– Похвально, значит, решил жизнь новую начать?
– Да, сколько можно по чужим углам скитаться? Пора свой заводить.
– Значит, ты говоришь в околотке?
Шустов часто заморгал, словно не понял вопроса.
– Где ж ещё? – искренне удивился он.
– И тебя не смущает, что тебе вопросы задаёт не околоточный или там помощник пристава?
– По статской одежде я не отличу. – Начал было Гришка.
– Хорошо, я – начальник сыскной полиции статский советник Путилин, ежели ты прослушал в начале допроса.
– Вот оно как? А я—то… – и умолк.
– Похвально. – Повторил Иван Дмитриевич, – что ты о новой жизни вспомнил. Её никогда не поздно начать, а вот мой интерес к старому, давно минувшему. Больше не хочу ходить вокруг да около. Ты сам должен понимать, раз ты здесь, то по серьёзным делам.
– Эт мы понимаем, – заёрзал на стуле Шустов.
– Значит, покаяться тебе не в чем?
– Так точно, не в чем.
– Грехов за собой не имеешь?
– Как сказано в Писании: «Кто у нас безгрешен?».
Иван Дмитриевич улыбнулся:
– К месту вспоминаешь, к месту. Только я не зря спрашивал про Тимофея, – Шустов вздрогнул и напрягся, что побелели на кулаках костяшки пальцев, – покаяться всегда во благо душе, – взгляд Путилина буравил Гришку.
– Я не знаю о чем речь, – глухой голос казался чужим.
– Напомню, если позабыл: четыре года тому, начало лета, Шуваловский парк.
Шустов молчал, явно что—то обдумывая.
– Вот ты здесь сидишь, а Тимошка деньги, добытые кровавым путём, тратит и над тобой простаком посмеивается. Ты подумай пока. – Потом обратился к Жукову, – Миша, принеси нам чаю.
На лестнице Миша встретил штабс—капитана, шедшего с докладом к Путилину.