Воун дает мне пластинку в белом пакете. Открываю его, на пластинке написано: «Аннета Линн Робинсон, Парижская опера, 13 мая 1968 года, "Лулу"». Вопросительно смотрю на Воуна.
– Да, необычная вещица, согласны? Пиратская запись концерта; такой больше нет. Он уже давно попросил меня отлавливать ее записи, хотя это не мой профиль, ну, я ее нашел – и все забываю отдать. Я ее слушал, здорово. Качество очень хорошее.
– Спасибо,– шепчу я.
– Не за что. Эй, а почему из-за нее столько шуму?
– Это мама Генри.
Воун смешно поднимает брови на лоб.
– Правда? Да… он на нее похож. Хм, интересно. Мог бы мне и сам об этом сказать.
– Он о ней мало говорит. Она погибла, когда он был маленьким. Автокатастрофа.
– О. Ну да, что-то вспоминаю. Ну, еще что-нибудь поищем?
– Нет, спасибо.
Плачу Воуну и ухожу, прижимая к себе голос матери Генри, направляясь по Дэвис-стрит, сгорая от предвкушения.
16 ИЮНЯ 2006 ГОДА, ПЯТНИЦА(ГЕНРИ 43, КЛЭР 35)ГЕНРИ: Сегодня мой сорок третий день рождения. Глаза открываются в шесть сорок шесть утра; на работу сегодня не надо, но уснуть не могу. Смотрю на Клэр, она вся во власти сна, руки раскинуты, волосы разбросаны по подушке в полном беспорядке. Она так красива, даже с полосками от подушки на щеке. Осторожно вылезаю из кровати, иду в кухню и делаю кофе. В ванной пускаю воду, жду, когда станет погорячее. Водопроводчика давно стоит позвать, но все не доходят руки. Вернувшись в кухню, наливаю кофе, несу в ванну и ставлю на раковину. Намазываю лицо кремом и начинаю бриться. Обычно я мастерски бреюсь, почти не глядя в зеркало, но сегодня, в честь дня рождения, решаю взглянуть на себя.
Голова почти вся седая, только виски и брови остались черными. Волосы немного отросли, не как было до встречи с Клэр, но и короткими их не назовешь.
Кожа обветренная, морщины вокруг глаз и через лоб, линии от ноздрей ко рту. Лицо слишком худое. Я весь слишком худой. Не совсем скелет, конечно, но и явно ненормально худой. Возможно, такая худоба присуща ранним стадиям рака. Или тем, кто сидит на героине. Не хочу думать об этом, поэтому продолжаю бриться. Смываю пену, наношу гель после бритья, делаю шаг назад и обозреваю результат.
Вчера в библиотеке кто-то вспомнил, что у меня день рождения, и Роберто, Изабель, Мэтт, Кэтрин и Амели собрались и отвели меня в «Бью Тай» на обед. Не знаю, ходят ли на работе слухи о моем здоровье, о том, почему я так резко похудел и быстро постарел. Все были ужасно милы, так, как люди ведут себя с больными СПИДом и жертвами химиотерапии. Я почти мечтал, чтобы кто-нибудь меня спросил, и тогда я бы что-нибудь наврал и покончил с этим. Но вместо этого мы шутили, ели спагетти и королевских креветок, жареную картошку с соусом. Амелия подарила мне фунт убийственных колумбийских кофейных зерен. Кэтрин, Мэтт, Роберто и Изабель с шиком преподнесли факсимильное издание «Чуда каллиграфии», которое я целую вечность пытался найти в Ньюберри. Я смотрю на них в ошеломлении и понимаю: они думают, что я умираю.
– Ребята, вы… – начинаю я и не знаю что сказать. Нечасто со мной такое случается.
Клэр встает, просыпается Альба. Все одеваемся и садимся в машину. Мы собираемся в Брукфилдский зоопарк вместе с Гомесом, Клариссой и их детьми. Весь день проводим, шатаясь вокруг, разглядывая мартышек и фламинго, полярных медведей и выдр. Альбе больше всего нравятся тигры и львы. Роза держит Альбу за руку и рассказывает о динозаврах. Гомес замечательно изображает шимпанзе, а Макс и Джо бесятся вокруг, изображая слонов и играя в портативные видеоигры. Кларисса, Клэр и я бесцельно прогуливаемся, болтаем ни о чем, купаясь в солнечном свете. В четыре часа дети устают и начинают капризничать, мы усаживаем их в машины, обещая вскоре повторить прогулку, и едем домой.
Ровно в семь появляется няня. Клэр то лаской, то строгостью уговаривает Альбу вести себя хорошо, и мы уезжаем. Мы нарядные донельзя, по настоянию Клэр, и, когда едем на юг по Лейк-Шор-драйв, я понятия не имею, что происходит.
– Увидишь, – говорит Клэр.
– Это не вечеринка-сюрприз, нет? – подозрительно выспрашиваю я.
– Нет, – уверяет она.
Клэр сворачивает с магистрали на Рузвельт и едет через Пилсен, испанский квартал, на юг, к центру города. Кучки детей играют на улицах, мы лавируем между ними и наконец паркуемся около Двадцатой и Расин. Клэр ведет меня к кособокому двухэтажному домику и нажимает на звонок у калитки. Нас впускают, проходим через замусоренный дворик и вверх по шаткой лестнице. Клэр стучит в одну из дверей, и ее открывает Лурдес, подружка Клэр по школе искусств. Лурдес улыбается и кивает, чтобы мы заходили, и, войдя внутрь, я вижу, что квартира превратилась в ресторан с одним столиком. Вокруг парят прекрасные запахи, на столике белая парча, фарфор, свечи. На резном серванте стоит проигрыватель. В гостиной полно птиц в клетках: большие попугаи, канарейки, крошечные волнистые попугаи. Лурдес целует меня в щеку и говорит:
– С днем рождения, Генри.
– Да, с днем рождения, – произносит знакомый голос, и, заглянув в кухню, я вижу Нелли. Она что-то помешивает и не отрывается, даже когда я обнимаю ее, слегка приподняв.– У-ухты! – говорит она. – Ты хорошо кушаешь!
Клэр обнимает Нелли, и они улыбаются друг другу.
– Он таким удивленным выглядит, – говорит Нелли, и Клэр улыбается еще шире. – Идите, садитесь,– командует она.– Ужин готов.
Мы сидим друг напротив друга за столом. Лурдес приносит маленькие тарелки искусно разложенных итальянских ассорти: прозрачные болгарские перцы с бледно-желтой дыней, мидии, не острые и прокопченные, тонкие ломтики моркови и свеклы, пахнущие сладким укропом и оливковым маслом. При свечах кожа Клэр мягкая, глаза как бы в тени. Жемчуг очерчивает ключицы и бледную гладкую полоску кожи у грудей; они поднимаются и опадают в такт дыханию. Клэр замечает, что я смотрю на нее, улыбается и отводит глаза. Я опускаю глаза в тарелку и понимаю, что съел все мидии и сижу, держа пустую вилку в воздухе, как идиот. Кладу ее на тарелку, Лурдес уносит пустую посуду и возвращается со следующим блюдом.
Мы едим бесподобного непрожаренного тунца, тушенного с томатным соусом, яблоками и базиликом. Едим маленькие порции салата с радиккио и оранжевыми перцами и мелкие коричневые оливки, напоминающие мне блюдо, которое я ел с мамой в гостинице в Афинах, когда был очень маленький. Пьем «Совинь-он-бланк», произнося по очереди тосты («За оливки!», «За нянь!», «За Нелли!»). Нелли появляется из кухни, несет небольшой плоский торт, сияющий свечами. Клэр, Нелли и Лурдес поют мне «С днем рожденья». Загадываю желание и задуваю с первого раза все свечки.
– Это значит, что твое желание сбудется, – говорит Нелли, но мое желание не может исполниться.
Птицы странными голосами переговариваются, когда мы едим торт, и потом Лурдес и Нелли исчезают в кухне.
– Я приготовила тебе подарок, – говорит Клэр. – Закрой глаза.
Я зажмуриваюсь. Слышу, как Клэр отодвигает стул от стола. Идет через комнату. Потом – игла касается винила… шипение… скрипки… чистое сопрано, прорывающееся, как резкий дождь, через оркестр… голос моей матери, поющий «Лулу». Открываю глаза. Клэр сидит напротив меня и улыбается. Встаю, поднимаю ее со стула и обнимаю.
– Потрясающе, – говорю я, не могу продолжать и целую ее.
Намного позднее, когда мы распрощались с Нелли и Лурдес, поблагодарили их, как только могли, вернулись домой и, заплатив няне, занялись любовью, ошеломляющей, прекрасной, мы лежим в постели, и, уже засыпая, Клэр говорит:
– Хороший был день рождения?
– Идеальный, – отвечаю я. – Самый лучший.
– Ты хотел бы остановить время? – спрашивает Клэр,– Я бы не возражала навсегда остаться здесь.
– М-м, – отвечаю я, перекатываясь на живот. Когда я засыпаю, Клэр говорит:
– У меня такое ощущение, что мы находимся на вершине американских горок.
Я засыпаю и забываю наутро спросить, что она имеет в виду.
НЕПРИЯТНАЯ СЦЕНА
28 ИЮНЯ 2006 ГОДА, СРЕДА(ГЕНРИ 43 И 43)ГЕНРИ: Я появляюсь в темноте, на холодном бетонном полу. Стараюсь сесть, но меня тошнит, и я опять ложусь. Голова болит. Ощупываю ее; прямо за левым ухом здоровая шишка. Когда глаза привыкают к темноте, вижу силуэты ступенек, надписи «Выход» и высоко надо мной единственную горящую лампочку, излучающую холодный свет. Вокруг меня стальные прутья крест-накрест. Я в Ньюберри, после закрытия, внутри клетки.
– Не паникуй, – громко говорю я себе. – Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке.
Останавливаюсь, понимая, что не слушаю себя. Стараюсь подняться на ноги. Меня трясет. Интересно, сколько придется ждать. Интересно, что скажут ребята, когда увидят меня здесь. Потому что так и будет. Потому что я уже скоро предстану перед ними игрой природы, которой я и являюсь. Мягко говоря, мне этого никогда не хотелось.
Стараюсь ходить взад и вперед, чтобы согреться, но от этого шумит в голове. Тогда сажусь в центре клетки и насколько возможно съеживаюсь. Проходят часы. Я проигрываю всю ситуацию в голове, разучиваю свои слова, размышляю о том, насколько все могло быть лучше или хуже. Наконец устаю думать и начинаю проигрывать в голове мелодии. «That's Entertainment» («Jam»), «Pills and Soap» (Элвис Костелло), «Perfect Day» (Лу Рид). Пытаюсь вспомнить все слова «I Love a Man in a Uniform» («Gang of Four»), когда зажигаются огни. Конечно, это Кевин, охранник-нацист, открывает лабораторию. Кевин – последний человек во всем мире, с которым я бы захотел встретиться, сидя голым в клетке, поэтому, естественно, он замечает меня, как только входит. Я свернулся на полу, прикидываясь, что я умер.
– Кто здесь? – спрашивает Кевин громче, чем следовало бы.
Представляю себе, как Кевин стоит там, бледный, свесившись с лестницы в тусклом свете. Его голос разносится вокруг, отскакивает от бетона. Кевин идет вниз и останавливается у подножия лестницы, где-то в десяти футах от меня.
– Как вы туда попали?
Обходит клетку. Я продолжаю притворяться, что я без сознания. Объяснить я ничего не могу, поэтому и беспокоить меня не надо.
– Господи, да это ж Детамбль.
Я чувствую, что он стоит рядом и таращится на меня.
Наконец вспоминает про рацию:
– А, десять четыре, эй, Рой. – В ответ помехи. – Эй, Рой, это Кевин, да, ты не мог бы спуститься в А, сорок шесть? Да, на дно. – Бормотание. – Просто спустись сюда.– Выключает радио.– Господи, Детамбль, не знаю, что вы хотите этим доказать, но вы это сделали.
Слышу, как он ходит вокруг. Скрипят ботинки, он тихо похрюкивает. Представляю, как он сидит на ступеньках. Через несколько минут открывается дверь наверху и спускается Рой. Рой – мой самый любимый охранник. Это огромный афроамериканец, и у него всегда такая милая улыбка. Он король приемной, и я всегда рад прийти на работу и видеть его.
– Ух ты, – говорит Рой. – Что у нас тут?
– Это Детамбль. Не могу понять, как он туда попал.
– Детамбль? Ничего себе. Этот парень всегда готов отколоть какой-то номер. Я тебе рассказывал, что однажды застал его в крыле третьего этажа, он там бегал нагишом?
– Да, рассказывал.
– Ну, наверное, нужно его оттуда достать.
– Он не двигается.
– Ну, он же дышит. Думаешь, он ранен? Может, скорую вызвать?
– Нужно звонить в пожарную, чтобы его вырезали этими штуками, которыми они завалы разгребают.
Кевин рад перспективе. Не хочу здесь ни пожарных, ни парамедиков. Со стоном сажусь.
– Доброе утро, мистер Детамбль,– вполголоса говорит Рой. – Вы сегодня рановато, да?
– Только немного,– соглашаюсь я, подтягивая колени к подбородку. Я так замерз, что стиснутые зубы болят от напряжения. Рассматриваю Кевина и Роя, и они таращатся на меня. – Но, думаю, джентльмены, я мог бы попробовать подкупить вас?
Они обмениваются взглядами.
– Смотря что вы имеете в виду,– говорит Кевин. – Мы не может промолчать об этом, потому что мы здесь не сами по себе.
– Нет-нет, этого я и не ожидал. – Они вздыхают с облегчением.– Слушайте. Я дам каждому из вас по сотне долларов, если вы сделаете для меня две вещи. Во-первых, я бы хотел, чтобы один из вас принес мне кофе.
Лицо Роя расплывается в его коронной улыбке.
– Черт возьми, мистер Детамбль, я это и так сделаю. Хотя не знаю, как вы его пить будете.
– Принеси соломинку. И не наливай из аппаратов в фойе. Иди и сделай настоящий кофе. Со сливками, сахара не надо.
– Сделаю,– говорит Рой.
– А какая вторая вещь? – спрашивает Кевин.
– Я хочу, чтобы ты пошел в отдел редких книг и взял из моего стола одежду, в нижнем правом ящике. Если сделаешь так, чтобы этого никто не заметил, заработаешь премию.
– Без проблем, – отвечает Кевин, и я задумываюсь, за что же я его не любил.
– Лучше запри эту лестницу, – говорит Рой Кевину, тот кивает и уходит. Рой стоит сбоку от клетки и с жалостью смотрит на меня. – Ну и как вы туда забрались?
– По-настоящему достойного ответа на это у меня нет, – пожимаю я плечами.
Рой улыбается и качает головой.
– Ну ладно, пойду-ка я за кофе.
Проходит около двадцати минут. Наконец я слышу, как отпирается дверь и по ступенькам спускается Кевин. За ним идут Мэтт и Роберто. Кевин ловит мой взгляд и пожимает плечами, как бы говоря: «Я старался». Он проталкивает мне через прутья клетки рубашку, я ее надеваю, пока Роберто стоит, скрестив руки, и холодно меня рассматривает. Штаны несколько толще, и их труднее просунуть в клетку. Мэтт сидит на ступеньках с недоверчивым выражением лица. Слышу, как снова открывается дверь. Это Рой, несет кофе и сладкую булочку. Вставляет в стакан соломинку и кладет булочку рядом с прутьями. Мне приходится отвести от нее глаза, чтобы посмотреть на Роберто, который поворачивается к Кевину и Рою и говорит:
– Можно попросить оставить нас одних?
– Конечно, доктор Кейл.
Охрана уходит по лестнице через дверь на втором этаже. Теперь я один, заперт, не имею объяснений перед Роберто, которого я уважаю и которому я постоянно лгал. Теперь есть только правда, более невероятная, чем вся моя ложь.
– Хорошо, Генри, – начинает Роберто. – Давай поговорим.
ГЕНРИ: Прекрасное сентябрьское утро. Я немного опаздываю на работу из-за Альбы (она отказывалась одеваться) и электрички (она отказывалась приходить), но опаздываю, по моим меркам, не катастрофически. Когда я записываюсь в приемной, Роя там нет, там Марша.
– Эй, Марша, а где Рой? – спрашиваю я.
– Он… он ушел по делу,– отвечает она.
– Ясно,– говорю я и на лифте поднимаюсь на четвертый этаж.
Проходя в отдел редких книг, слышу голос Изабель:
– Ты опоздал.
– Да, но не очень.
Прохожу в свой офис, там стоит Мэтт, глядя из окна на парк.
– Привет, Мэтт, – говорю я, и он подпрыгивает до потолка.
– Генри! – Он спадает с лица. – Как ты выбрался из клетки?
Я бросаю рюкзак на стол и смотрю на него:
– Из клетки?
– Ты… я только что пришел с нижнего этажа… и ты был заперт в клетке, и Роберто там, внизу… ты сказал мне подняться и ждать, но ты не сказал, чего…
– Боже мой.– Я сажусь на стол.– Боже мой. Мэтт садится на мой стул и смотрит на меня.
– Слушай, я могу объяснить…– начинаю я.
– Можешь, да?
– Конечно.– Я раздумываю.– Я, понимаешь… о черт.
– Это что-то абсолютно жуткое, да; Генри?
– Да. Да, это так. – Мы смотрим друг на друга. – Слушай, Мэтт… пойдем вниз и посмотрим, что там происходит, и я вам с Роберто все объясню, ладно?
– Ладно.
Мы встаем и идем вниз.
Спускаясь по восточному коридору, я вижу, что у входа на лестницу болтается Рой. Он замирает, увидев меня, и только собирается что-то спросить, как я слышу голос Кэтрин:
– Ребята, что тут происходит? – Она проносится мимо нас и пытается открыть дверь на лестницу. – Эй, Рой, почему никто открыть не может?
– Хм, ну, мисс Мид,– Рой бросает на меня взгляд, – у нас там небольшая проблема, ну…
– Все в порядке, Рой, – говорю я. – Пойдем, Кэтрин. Рой, ты останешься тут, ладно?
Он кивает и пропускает нас на лестницу. Когда мы входим внутрь, я слышу, как Роберто говорит:
– Послушай, мне не нравится, что ты сидишь тут и рассказываешь мне научно-фантастические истории. Если бы мне нужна была научная фантастика, я обратился бы к Амелии.
Он сидит на последней ступеньке и, когда мы начинаем спускаться, поворачивается посмотреть. Кто там.
– Привет, Роберто, – тихо говорю я.
– Боже мой. Боже мой,– повторяет Кэтрин.
Роберто встает и теряет равновесие. Мэтт подхватывает его. Я смотрю на клетку, и вот он я. Сижу на полу, на мне белая рубашка, штаны цвета хаки, прижал колени к груди, очевидно голодный и промерзший. Рядом с клеткой стоит чашка кофе. Роберто, Мэтт и Кэтрин молча смотрят на нас.
– Ты откуда? – спрашиваю я.
– Август две тысячи шестого.
Беру кофе, держу на уровне подбородка, вставляю через прутья трубочку. Он пьет.
– Хочешь булочку? Он хочет.
Разламываю ее на три части и проталкиваю одну. Мне кажется, что я в зоопарке.
– Ты ранен, – говорю я.
– Ударился головой обо что-то.
– Сколько еще пробудешь?
– С полчаса или около того. – Он указывает на Роберто. – Видите?
– Что происходит? – спрашивает Кэтрин.
– Хочешь объяснить? – спрашиваю я у себя.
– Я устал. Начинай.
И я объясняю. Объясняю свои перемещения во времени, практическую и генетическую сторону вопроса. Объясняю, что на самом деле это что-то вроде болезни и я это не контролирую. Объясняю про Кендрика, про Клэр, как мы встретились впервые и как встретились снова. Объясняю про обыкновенные петли, квантовые механизмы, фотоны и скорость света. Объясняю, каково это – чувствовать себя вне временных ограничений, которым подвержено большинство людей. Объясняю про ложь, воровство, страх; про попытки вернуться к нормальной жизни.