Было уже далеко за полдень, когда они причалили къ какой-то пристани. Одинъ изъ бурлаковъ предупредилъ Нелли, къ ея крайнему огорченію, что они не раньше, какъ на слѣдующій день, будутъ на мѣстѣ. Если, молъ, у нея нѣтъ съ собой провизіи, пусть она запасется ею на пристани. У нея оставалось очень мало денегъ, да и тѣ надо было беречь, такъ какъ они ѣхали въ совершенно незнакомое мѣсто, гдѣ имъ не къ кому будетъ обратиться за помощью. Она купила маленькій хлѣбецъ и кусочекъ сыру, опять сѣла въ лодку и черезъ полчаса — эти полчаса бурлаки провели въ трактирѣ — они двинулись дальше.
Недовольствуясь попойкой на сушѣ, бурлаки взяли съ собой водки и пива и такъ перепились, что вскорѣ же начали ссориться другъ съ другомъ. Поэтому Нелли отказывалась идти въ грязную, вонючую каюту, куда они настойчиво приглашали ее съ дѣдушкой, и сидѣла все время на палубѣ рядомъ съ старикомъ. Сердце у нея тревожно билось, когда она прислушивалась къ пьянымъ крикамъ, раздававшимся изъ каюты. Она уже сожалѣла, что они не остались на берегу, хотя въ такомъ случаѣ имъ пришлось бы всю ночь пропутешествовать пѣшкомъ. Да и грубый же народъ эти бурлаки! Какъ они шумѣли, кричали, бранились между собой! Впрочемъ, надо отдать имъ справедливость: не смотря на всю свою грубость, они довольно вѣжливо обращались со своими пассажирами. Такъ, напримѣръ, когда у одного изъ нихъ завязался споръ съ рулевымъ о томъ, кто первый далъ мысль предложить Нелли пиво, и споръ сейчасъ же перешелъ въ драку, никто изъ нихъ не вздумалъ вымещать свою злобу на дѣвочкѣ — они только съ большимъ ожесточеніемъ тузили другъ друга, куда попало, и ругались напропалую. Къ счастію для ребенка, они употребляли совершенно незнакомыя ей выраженія. Ссора кончилась тѣмъ, что одинъ изъ драчуновъ спустилъ своего соперника головой внизъ по лѣстницѣ и преспокойно самъ пошелъ управлять рулемъ, а пострадавшій рулевой, здоровенный дѣтина, привыкшій къ такимъ потасовкамъ, даже не пошевельнулся, и какъ лежалъ головой внизъ, а ногами вверхъ, такъ и заснулъ; минуты двѣ спустя. въ каютѣ раздался богатырскій храпъ. Опять наступила ночь. Становилось холодно. Нелли была легко одѣта, но она забывала о себѣ и о своихъ страданіяхъ. Она напрягала всѣ свои умственныя способности, чтобы придумать какой нибудь исходъ, найти какія нибудь средства для ихъ существованія. И теперь, какъ и въ предыдущую ночь, ее поддерживала и ободряла мысль о томъ, что дѣдушка тутъ, около нея, и что ему не удалось совершить преступленіе, задуманное въ порывѣ безумія. Эта было для нея большимъ утѣшеніемъ.
Въ ея воображеніи толпились картины и сцены изъ ея, хотя и короткой, но полной приключеній жизни! То ей вспоминались пустыя, ничего не значащія происшествія, совсѣмъ было ускользнувшія изъ памяти; то ей представлялись лица, когда-то случайно видѣнныя и тоже совершенно забытыя, слышались слова, на которыя она въ свое время не обращала никакого вниманія; какъ-то перепутывались и смѣшивались эпизоды, происходившіе годъ тому назадъ, съ тѣми, что случились наканунѣ; вдали, въ темнотѣ, отчетливо вырисовывались какія-то будто знакомыя мѣста, которыя оказывались совсѣмъ не тѣми, совершенно ей чуждыми, когда они къ нимъ приближались; въ головѣ странная путаница, такъ что повременамъ она не понимала, гдѣ они, куда ѣдутъ и какіе люди ихъ окружаютъ. Иной разъ она вдругъ вздрагивала и поворачивала голову, собираясь отвѣчать на какіе-то вопросы и замѣчанія, звучавшія у нея въ ушахъ. Словомъ сказать, ее осаждали галлюцинаціи, знакомыя каждому человѣку, истомленному безсонными ночами и безостановочнымъ скитаніемъ.
Поднявъ случайно глаза, она увидѣла, что передъ ней стоитъ одинъ изъ бурлаковъ, у котораго опьяненіе только что перешло изъ меланхолическаго періода въ буйный. Онъ вынулъ изо рта короткую трубку, покрытую для прочности веревочной плетенкой, и сталъ просить ее спѣть пѣсенку.
— У васъ славный голосъ, хорошенькіе глазки и отличная память, говорилъ онъ;- первое и второе налицо, въ чемъ каждый можетъ убѣдиться, а про память я знаю, это мое собственное мнѣніе, а я никогда не ошибаюсь. Спойте-же сію минуту.
— Право, сударь, я не знаю никакой пѣсни, отговаривалась Нелли.
— Вы знаете 47 пѣсенъ, цѣлыхъ 47, настаивалъ пьяный тономъ, недопускавшимъ возраженія. — Спойте самую лучшую, и сію минуту. Я хочу слушать.
Боясь своимъ отказомъ раздражитъ пьянаго человѣка, бѣдная Нелли спѣла ему пѣсенку, выученную ею въ дѣтствѣ. Эта пѣсенка такъ понравилась бурлаку, что, по окончаніи ея, онъ, тѣмъ же рѣшительнымъ тономъ, требовалъ, чтобы она спѣла другую и пришелъ въ такой восторгъ, что сталъ подтягивать, не попадая ни въ тонъ, ни въ тактъ, но за то очень громко и съ замѣчательной энергіей. Этотъ вокальный концертъ разбудилъ и его товарища. Нетвердыми шагами прошелъ онъ по палубѣ и, подойдя къ сопернику, протянулъ ему руку, увѣряя клятвою, что для него нѣтъ большаго наслажденія въ жизни, какъ пѣніе. И послѣ третьей просьбы, высказанной еще болѣе повелительнымъ тономъ, Нелли должна была согласиться пѣть. Въ этотъ разъ ей подтягивали не только два бурлака, находившіеся на палубѣ, но и тотъ, что ѣхалъ верхомъ: онъ не имѣлъ возможности принимать непосредственное участіе въ забавахъ товарищей и поэтому только оралъ, когда тѣ орали, оглашая воздухъ своимъ громовымъ голосомъ. Такимъ-то образомъ, не переставая пѣть одну пѣсню за другой и часто повторяя однѣ и ти же пѣсни, измученная, изнемогавшая отъ усталости дѣвочка достигла того, что грубые, пьяные бурлаки всю ночь провели мирно и въ добромъ расположеніи духа, и не одинъ изъ прибрежныхъ обывателей, разбуженный въ эту ночь пьянымъ хоромъ, гремѣвшимъ на рѣкѣ, пряталъ голову подъ одѣяло, дрожа отъ страха.
Съ наступленіемъ утра пошелъ дождь, и такъ какъ дѣвочка не могла выносить душной каюты, бурлаки, въ благодарность за ея пѣніе, прикрыли ее парусиной и брезентомъ, который хотя немного предохранялъ и ее, и старика отъ непогоды. Дождь все усиливался и наконецъ полилъ какъ изъ ведра. Тучи обложили все небо и нельзя было разсчитывать, чтобы оно прояснилось во весь день.
A они, между тѣмъ, замѣтно приближались къ мѣсту своего назначенія. Вода въ рѣкѣ уже становилась гуще и грязнѣе; часто навстрѣчу имъ шли такія же нагруженныя баржи, какъ и ихъ, а дорожки, усыпанныя каменноугольнымъ пепломъ, и лачуги, изъ краснаго, бросающагося въ глаза кирпича, говорили о близости большого мануфактурнаго города. Вотъ ужъ они огибаютъ его предмѣстъе съ узкими, кривыми улицами и неправильно разбросанными домами; съ многочисленными фабриками, внутри которыхъ пыхтятъ машины, потрясая зданіе чуть не до самаго фундамента, стучатѣ молоты, выбивая желѣзо. Высокія трубы безостановочно изрыгаютъ черную копоть, которая такъ и виситъ густой тучей надъ человѣческимъ жильемъ, затемняя собою дневной свѣтъ и наполняя воздухъ удушливымъ газомъ. По мѣрѣ того, какъ они подходятъ къ гавани, улицы становятся все люднѣе и люднѣе, шумъ, крикъ увеличивается и, наконецъ, все сливается въ одинъ неясный гулъ, въ которомъ ровно ничего нельзя разобрать.
Лодка подъѣзжаетъ къ пристани и бурлаки тотчасъ же принимаются за работу. Напрасно прождавъ нѣсколько минутъ, — она хотѣла поблагодарить лодочниковъ за ихъ гостепріимство и спросить ихъ, въ какую сторону имъ надо идти, — Нелли съ дѣдушкой вышла на пристань и, пройдя какимъ-то грязнымъ переулкомъ, очутилась на людной, шумной улицѣ. Вотъ они стоять подъ проливнымъ дождемъ, совершенно одинокіе среди этого адскаго шума и суеты, словно пришельцы съ того свѣта, лѣтъ 1000 назадъ похороненные и какимъ-то чудомъ попавшіе въ совершенно чуждую имъ среду, и не знають, что предпринять, куда направить свои шаги.
VII
Толпа неслась быстрымъ потокомъ въ двухъ противоположныхъ направленіяхъ. Она, казалось, никогда не остановится, никогда не утомится. Ее не смущаетъ ни стукъ повозокъ, нагруженныхъ бренчащимъ, звенящимъ товаромъ, ни шлепанье лошадиныхъ копытъ по мокрой, грязной мостовой, ни шумъ дождя, барабанящаго по окнамъ и дождевымъ зонтикамъ, ни толчки особенно торопливыхъ прохожихъ; словомъ, весь этотъ адъ людей торговой улицы, въ самый разгаръ дневныхъ занятій, не мѣшаетъ ей думать и дѣлать разныя вычисленія и нестись, нестись безъ конца.
A наши бѣдные странники стоять, оглушенные всѣмъ этимъ грохотомъ, и печально взираютъ на суету людскую, въ которой они не принимаютъ никакого участія. Они чувствуютъ себя такими одинокими, заброшенными въ этой громадной толпѣ, что ихъ положеніе можно было бы сравнить только съ положеніемъ человѣка, смытаго бурей съ корабля: могучія волны перебрасывають его съ одного гребня на другой, онъ чуть не слѣпнетъ отъ сверкающей вокругъ него воды, а между тѣмъ ему нечѣмъ смочить свой пылающій языкъ, нѣтъ ни капли, чтобы утолить мучительную жажду.
Вотъ они стали подъ ворота, чтобы укрыться отъ дождя, и смотрятъ на прохожихъ, въ надеждѣ, что хоть кто нибудь откликнется на ихъ горе, приметь въ нихъ участіе. Вглядываясь въ эти мелькающія мимо нихъ лица, они видятъ все, что дѣлается у каждаго на душѣ. Одинъ хмурится, другой улыбается, иной что-то бормочетъ про себя, иной жестикулируетъ, словно уже вступилъ въ разговоръ, который ему сейчасъ придется вести. Вотъ у этого взглядъ лукавый, живой, видно, что онъ придумываетъ какую-то комбинацію, чтобы обмануть ближняго, а у того, напротивъ, видъ тупой, движенія неповоротливыя. У одного на лицѣ написано: выигралъ, у другого: проигралъ. Въ большихъ торговыхъ центрахъ, гдѣ каждый человѣкъ занятъ своимъ собственнымъ дѣломъ, — у каждаго свое особенное выраженіе: его характеръ и намѣренія написаны крупными буквами на его лицѣ. На бульварахъ же и въ публичныхъ собраніяхъ, куда люди стекаются, чтобы себя показать и на другихъ посмотрѣть, вы встрѣтите сотни лицъ почти съ однимъ и тѣмъ же выраженіемъ. Будничныя лица не носятъ никакихъ личинъ, поэтому и выраженіе у нихъ не поддѣльное.
Вотъ они стали подъ ворота, чтобы укрыться отъ дождя, и смотрятъ на прохожихъ, въ надеждѣ, что хоть кто нибудь откликнется на ихъ горе, приметь въ нихъ участіе. Вглядываясь въ эти мелькающія мимо нихъ лица, они видятъ все, что дѣлается у каждаго на душѣ. Одинъ хмурится, другой улыбается, иной что-то бормочетъ про себя, иной жестикулируетъ, словно уже вступилъ въ разговоръ, который ему сейчасъ придется вести. Вотъ у этого взглядъ лукавый, живой, видно, что онъ придумываетъ какую-то комбинацію, чтобы обмануть ближняго, а у того, напротивъ, видъ тупой, движенія неповоротливыя. У одного на лицѣ написано: выигралъ, у другого: проигралъ. Въ большихъ торговыхъ центрахъ, гдѣ каждый человѣкъ занятъ своимъ собственнымъ дѣломъ, — у каждаго свое особенное выраженіе: его характеръ и намѣренія написаны крупными буквами на его лицѣ. На бульварахъ же и въ публичныхъ собраніяхъ, куда люди стекаются, чтобы себя показать и на другихъ посмотрѣть, вы встрѣтите сотни лицъ почти съ однимъ и тѣмъ же выраженіемъ. Будничныя лица не носятъ никакихъ личинъ, поэтому и выраженіе у нихъ не поддѣльное.
Дѣвочка такъ увлеклась, всматриваясь въ эти разнообразныя лица, что на-время забыла о своемъ ужасномъ положеніи. Однако, холодъ, голодъ, мокрое платье, прилипавшее къ тѣлу, и ноющая отъ боли голова, настойчиво требовавшая отдыха, котораго они такъ тщетно искали, вскорѣ же возвратили ее къ дѣйствительнымъ нуждамъ. Никто изъ проходившихъ даже и не взглянулъ на нихъ, ни къ кому она не осмѣлилась бы обратиться за помощью. Постоявъ еще нѣсколько минутъ, они вышли изъ-подъ воротъ и смѣшались съ толпой.
Смерклось. Толпа уже значительно порѣдѣла, а они все скитались отъ одного угла улицы до другого, безпріютные, несчастные. На улицахъ зажгли фонари; магазины ярко освѣтились огнями и весь этотъ сразу разлившійся вокругъ нихъ свѣтъ еще больше напомнилъ имъ о приближающейся ночи. Дѣвочка дрожала отъ холода и сырости. Больная, измученная и душой, и тѣломъ, она должна была дѣлать неимовѣрныя усилія, должна была призвать на помощь всю твердость духа, чтобы держаться на ногахъ.
И зачѣмъ они пришли въ этотъ шумный городъ, когда такъ много есть тихихъ, уединенныхъ мѣстъ? Имъ было бы несравненно легче переносить и голодъ, и жажду гдѣ нибудь въ полѣ или въ лѣсу, чѣмъ въ этомъ грязномъ скопищѣ всякой нищеты, въ которомъ они затерялись, какъ самый ничтожный атомъ, и при одномъ взглядѣ на который становится еще тяжелѣе на душѣ.
Не говоря уже о физическихъ страданіяхъ, дѣвочкѣ приходилось терпѣть и нравственную муку. Старикъ началъ упрекать ее въ томъ, что она увела его изъ хорошаго дома, и требовалъ, чтобы они вернулись назадъ. Теперь ужъ ясно было, что на улицѣ ничего не добьются; они пошли назадъ къ пристани; можетъ быть имъ позволятъ переночеватъ на той баркѣ, которая ихъ привезла. Но и въ этомъ пришлось разочароваться. Ворота были заперты и спущенныя на цѣпь собаки своимъ яростнымъ лаемъ заставили ихъ вернуться опять въ городъ.
— Сегодня, милый дѣдушка, мы ужъ какъ нибудь проведемъ ночь подъ открытымъ небомъ, а завтра постараемся выбраться изъ города и добыть себѣ какое нибудь занятіе въ деревнѣ, говорила дѣвочка слабымъ голосомъ, когда они, послѣ этой неудачи, шли назадъ по какой-то улицѣ.
— Зачѣмъ ты привела меня сюда? выговаривалъ ей старикъ. — Я не могу выносить этихъ тѣсныхъ, безконечныхь улицъ. Мы такъ хорошо и покойно тамъ жили. Зачѣмъ ты заставила меня оттуда уйти?
— Затѣмъ, чтобы не повторился тотъ сонъ, о которомъ я вамъ говорила, произнесла дѣвочка твердымъ голосомъ, но тутъ же и залилась слезами. — Мы должны жить среди бѣдныхъ людей, — не то онъ опять мнѣ приснится. Милый дѣдушка, я знаю, что вы стары и слабы, но взгляните на меня, я тоже немножко страдаю; если вы не будете жаловаться на судьбу, даю вамъ слово, что и отъ меня вы не услышите ни одной жалобы.
— Ахъ ты моя бѣдная, безпріютная сиротка! воскликнулъ старикъ, всплеснувъ руками и съ ужасомъ оглядывая внучку, словно онъ въ первый разъ видѣлъ ея измученное лицо, испачканное отъ дороги платье и исцарапанныя, распухшія ноги. — Вотъ до чего я довелъ ее своей заботливостью и попеченіями о ней! Я былъ счастливъ когда-то, и лишился и счастія, и всего, что имѣлъ для того, чтобы видѣть ее въ такомъ положеніи!
— Если бы мы были за городомъ, — молвила дѣвочка, стараясь казаться веселой и вмѣстѣ съ тѣмъ высматривая по сторонамъ, не найдется ли гдѣ уголка, чтобы укрыться отъ дождя, — какое нибудь старое развѣсистое дерево съ любовью приняло бы насъ въ свои могучія объятія, приглашая насъ отдохнуть подъ его дружескимъ кровомъ, и своимъ нѣжнымъ шопотомъ навѣвало бы на насъ пріятные сны. Если не завтра, такъ послѣзавтра мы, Богъ дастъ, выберемся на свободу, а пока, милый дѣдушка, будемъ благодарить Господа за то, что Онъ привелъ насъ сюда, потому что, если недобрымъ людямъ и вздумается разыскивать насъ, они не въ состояніи будутъ насъ найти въ этакой толпѣ и толкотнѣ. A вѣдь это большое утѣшеніе. Зайдемъ, дѣдушка, подъ ату арку; хоть тамъ и темно, но за то должно быть сухо и тепло: вѣтеръ туда не доходить. Ахъ! что это? вдругъ вскрикнула она и отскочила, когда изъ глубины темной арки, гдѣ они хотѣли расположиться, показалась человѣческая фигура.
— Скажите еще хоть слово. Какъ будто этотъ голосъ мнѣ знакомъ, проговорилъ кто-то, останавливаясь около нихъ.
— Едва ли, робко отвѣчала дѣвочка. — Мы пришлые люди. Намъ нечѣмъ заплатить за ночлегъ, поэтому мы хотѣли переночевать въ этомъ проходѣ.
Недалеко отъ того мѣста, гдѣ они разговаривали, среди небольшого, убогаго дворика, горѣлъ фонарь. Незнакомецъ подозвалъ ихъ къ этому фонарю и самъ сталъ лицомъ къ свѣту, чтобы они могли видѣть его и не подумали, что онъ прячется.
Это былъ худой, блѣдный человѣкъ, весь обмазанный сажей, благодаря чему онъ казался еще блѣднѣе. Щеки у него были впалыя, глаза ввалившіеся, взглядъ страдальческій, черты лица заостренныя, и не смотря на то, что это блѣдное, испитое лицо было обрамлено длинными черными волосами, оно вовсе не казалось страшнымъ, точно такъ же, какъ и голосъ у незнакомца былъ хотя и рѣзкій, но не грубый.
— Какъ вамъ пришло въ голову искать убѣжища въ этомъ проходѣ? и, внимательно взглянувъ на дѣвочку, — какъ могли вы очутиться въ такомъ положеніи, что вамъ негдѣ переночевать? спросилъ онъ старика.
— Насъ преслѣдуетъ одно несчастіе за другимъ, отвѣчалъ тотъ.
— Да развѣ вы не видите, что она промокла до костей, что ей вовсе не мѣсто въ этой слякоти и сырости?
— Богъ свидѣтель, что я все это вижу и знаю, но что же мнѣ дѣлать?
Незнакомецъ опять взглянулъ на Нелли, слегка притронувшись къ ея платью, съ котораго струилась вода.
— Вы можете обогрѣться и обсушиться у меня, но, кромѣ этого, я ничего не могу вамъ предложить, сказалъ онъ. — Квартира моя вонъ въ томъ домѣ, и онъ указалъ въ ту сторону, откуда такъ внезапно появился, — въ неприглядномъ мѣсти, это правда, но я думаю, что ей тамъ будетъ безопаснѣе, чѣмъ здѣсь, и вы покойно проведете ночь, если довѣритесь мнѣ. Видите ли вонъ тотъ красный свѣтъ?
Поднявъ голову, они увидѣли вдали на небѣ мрачное зарево, — отраженіе какого-то огня.
— Это не очень далеко отсюда. Если хотите, пойдемте. Вы собирались провести ночь на холодныхъ плитахъ, а я могу вамъ предложить постель изъ теплой золы.
И, не ожидая отвѣта, онъ поднялъ дѣвочку на руки и велѣлъ старику идти за нимъ.
Онъ такъ заботливо, такъ легко несъ ее на рукахъ — словно малаго ребенка. Быстро, твердой ногой шагалъ онъ по бѣднѣйшему, какъ казалось, кварталу города, не обращая вниманія ни на лужи, ни на фонтаномъ бившую воду изъ жолобовъ. Молча шли они съ четверть часа и уже потеряли изъ вида зарево, на которое указалъ ихъ спутникъ, какъ вдругъ на поворотѣ изъ одного узенькаго, темнаго переулка, они очутились лицомъ къ лицу съ огромнымъ зданіемъ и опять увидѣли то пламя, извергавшееся изъ его высокой трубы.
— Вотъ мы и пришли, сказалъ незнакомецъ, останавливаясь у какой-то двери.
Онъ спустилъ дѣвочку на землю и взялъ ее за руку.
— Не бойтесь, здѣсь никто васъ не обидитъ.
Надо было имѣть большое довѣріе къ его словамъ, чтобы рѣшиться переступить черезъ порогъ этой двери, и то, что они увидѣли за дверью, не могло разсѣять ихъ страха и безпокойства. Въ высокомъ, громадномъ строеніи, поддерживаемомъ желѣзными столбами, въ верхней части стѣнъ котораго зіяли огромныя, черныя отверстія, свободно пропускавщія внутрь зданія наружный воздухъ, — гдѣ стукъ молотовъ и ревъ горновъ, смѣшиваясь со свистомъ раскаленнаго металла, опускаемаго въ воду, и безчисленными другими звуками, которыхъ въ другомъ мѣстѣ нигдѣ не услышишь — эхомъ отдавался въ самой крышѣ, - въ этомъ мрачномъ помѣщеніи работали люди, вертясь, какъ бѣсы среди пламени и дыма, и, словно исполины, ловко справляясь съ огромыми кусками желѣза: каждый подобный кусокъ, при малѣйшей оплошности работника, могъ раздробить ему черепъ. Одни спали или просто отдыхали, лежа на кучахъ золы или угля и повернувъ лицо къ черному своду; другіе, открывъ до-бѣла накаленныя дверки горновъ, подкидывали топливо, на которое пламя набрасывалось съ яростью и воплемъ и тотчасъ же пожирало его какъ масло. Иные тащили по землѣ огромные листы раскаленной стали, немилосердно грохотавшей и испускавшей изъ себя невыносимый жаръ, и тотъ страшный, красноватый свѣтъ, что мелькаетъ въ глазахъ дикаго звѣря.