— А тебе мою?
— Тебе не приходилось через все это проходить. И не далее как в начале осени. Ты же всегда был по другую сторону баррикады. И, если честно, тебе тоже наплевать на то, как умер Иванов. В тебе говорит оскорбленное самолюбие.
— Это ложь! — закричал он.
— Это правда, милый, — мягко сказала Саша.
— Ты… ты дура!!!
— Ну, знаешь… — сказала Саша.
А Сережка заревел. Алексей спохватился и быстро-быстро заговорил:
— Извини, извини, извини… Я не хотел… Кто тебя попросил? Анька? Барышев?
— Никто. Я сама так решила.
— Ты врешь. Ты добрая, хорошая, честная. Я тебя полюбил за то, что ты была лучше, чем они все. Ты что, притворялась, что ли? Нарочно?
— Я тоже человек. Я хочу просто жить, понимаешь? Не что-то кому-то постоянно доказывать, а жить. Ты неправ, Леша. В данном случае ты неправ.
Он в полном бессилии опустился на кровать.
— Знаешь, Леша, я думаю, тебе сейчас лучше уйти.
— Что?
Он вскочил, чувствуя, что в горле мгновенно пересохло. Это была их первая серьезная ссора. И в первый раз он ее оскорбил. Алексей поспешно стал надевать зимние ботинки. Лучше уж три километра лесом! Жена спокойно смотрела, как он заматывает шарф. Ах, так!
Алексей выскочил из номера, громко хлопнув дверью. И понесся вниз по лестнице. На этот раз он вышел из коттеджа на улицу. И решительно зашагал в сторону леса. Ему в лицо летела снежная крупа.
«Доигрался! Как это называется? Кризис жанра. Может, я какой-то не такой? Дефективный. Мама меня, должно быть, на пол роняла неоднократно головой, раз вышел такой урод. Думаю не как все, говорю не как все. Зачем мне это надо? Почему я всегда говорю то, что от меня меньше всего хотят услышать? Саша не поняла. Не поняла жена. Ну и что, я после этого меньше ее люблю, что ли? Да не за это любят! Просто потому что… Сам не знаю. Почему никто не любил Иванова? Эльза говорит, что любила. А сама поначалу захотела отмщения и передумала в течение двух часов. Любовь, называется! Бедный Валера! Валерий Валентинович. Жена открестилась, любовница предала, коллеги покрывают убийцу. Жил человек, как в душу всем плевал. А я правды для него хочу. Правды! Почему хочу? Потому что я такой хороший? Да себе-то не ври! Сашка права! Просто доказать, что прав. Ослиное упрямство. Надо взять себя в руки. И послушать жену. Я не пойду против коллектива, никого не стану сажать и ничего не буду доказывать. Я просто сегодня все выясню и им всем скажу. Просто скажу. От этого мне станет хорошо. А накажут они себя сами. Вот так».
Он почти уже дошел до леса. Вдруг сзади раздалось:
— Леха, постой! Леонидов! Леха!
Он обернулся: Серега Барышев. Запыхался. Бежал, должно быть. По собственной инициативе или послали? Может, добрая Ирина Сергеевна? Алексей невольно усмехнулся.
— Чего тебе? — резко сказал он.
— Ты куда идешь-то?
— На автобус.
— Шоссе в другой стороне.
— Да?
— За воротами, если ты успел заметить.
Тут Алексей сообразил, что и в самом деле шел в противоположную сторону. Не к воротам, а от них. Ну и куда бы он в итоге пришел? В лес, на съедение волкам. Они, конечно, только спасибо скажут.
— Ну, что ж. Пойдем к воротам.
И он развернулся. Медленно пошел обратно.
— Может, не стоит? — негромко спросил Барышев, идя рядом.
— Что не стоит делать? Уезжать?
— Ну, уехать на чем-либо тебе будет трудно. Поздно уже. Попутчиков тебе нет. Санаторий никто не собирается покидать.
— Что, не со всеми еще расправились? — усмехнулся Алексей. Барышев молча шел рядом.
— Ты зачем за мной побежал? — постепенно успокаиваясь, спросил Алексей.
— Да так, переживательно.
— По поводу?
— Подумал, что ты вешаться пошел. В лес, на елку.
— Я бы с горя лучше с балкона спрыгнул, как бедняга Иванов. Согласно теории вероятности, все, что оттуда сваливается, точнехонько попадает виском об угол стола.
— Ладно, брось.
— Слушай, я ведь, было, подумал, что ты мне друг.
— А что изменилось?
— Скажи честно: твоя работа?
— Леха, Леха, — рассмеялся Барышев. — Если бы я хотел кого-то убить… Во-первых, я бы сделал это голыми руками. Незачем казенный инвентарь ломать. А во-вторых, ты никогда бы меня на этом не поймал. Я свою работу знаю.
— Вот как? Впрочем… Верю. Значит, не ты. -Ему стало немного легче.
— Хочешь, я тебе одну правду скажу, только ты не обижайся.
— Ну, говори.
— Знаешь, Леха, людей нормальных на этой планете нет, это факт. Потому что у каждого свой пунктик имеется. Если не знаешь про этот пунктик, то человек вроде бы кажется нормальным, но все равно он псих. В глубине души. И пока до края не довели. Один, например, по бабам с ума сходит, меняет их без конца, и никак не может остановиться. Все кажется, что следующая будет той самой-самой. Другой на машинах помешан, вот и ходит возле своей железной голубушки: вылизывает, полирует, бабки в нее последние вкладывает. Третий марки собирает, или еще какое-нибудь дерьмо, которое другому на хрен не нужно. И каждый друг про друга думает: дурак он, что ли? А бывают помешанные на своей работе: дом для них так -перевалочный пункт. Вот намаяться где-то, чтобы конечности гудели и башка чугунная была, — это кайф! И если он этот кайф ловить не будет — ему полная хана, тогда можно катафалк заказывать. У тебя вот кайф приходит оттого, что ты до истины докапываешься. Правду ищешь. Ты хоть интересуешься иногда, что стало с людьми, которых ты посадил, или которых, наоборот, от смерти спас? Чем все закончилось, когда дело к следователю ушло? Уверен, что нет! Не интересуешься. Тебе главное — найти. Решить очередную логическую задачку. Да и решай ты их себе на здоровье, только прежде чем свои выводы обнародовать, подумай о тех, кому с этим жить. Хорошенько подумай.
— Ну, спасибо, просветил! А то я не знал! А у тебя, прости за нескромность, какой пунктик? Не поделишься или стыдно?
— Почему? Я, например, жену свою очень люблю.
— Так и я люблю. Это неинтересно.
— Любить по-разному можно. На меня собственная сила давит, поэтому все маленькое и слабое приводит в этакое щенячье состояние. Полного восторга. Я испытываю потребность защищать. А чтоб кайф сильнее был, я эту потребность не распыляю, а концентрирую на одном объекте.
— Я не знал, Барышев, что ты такой философ.
— А ты думаешь, это только тебе можно? -оскалился Серега. — Я потому и побежал за тобой: поговорить. Нельзя человеку быть одному. От одиночества люди с ума сходят. Ты, Леха, всегда на меня можешь рассчитывать.
— Ну, спасибо!
— Не стоит. Ты сейчас еще злишься, потому не в себе. А как успокоишься, так оценишь. Я кому попало дружбу свою не предлагаю. Хотя по натуре человек добрый. Так что ты дурить переставай. Пойдем в коттедж, представители власти уже убрались восвояси со своим трофеем, то есть с трупом В. В. Иванова, завтра с утра и мы двинемся. Отдохнули, нечего сказать!
— Да, все правильно, все хорошо, только жить отчего-то тошно.
— Это ты не похмелился. Ну, шучу, шучу. Чего зыркаешь? Будто я пью! Живи, Леша. А хоть бы и тошно! Ищи, ради Христа, свою истину. Может, ты и есть пророк в своем Отечестве. А? -Барышев слегка толкнул Алексея в бок. — Ну, что, мир?
— Сам не знаю. Я так сразу не могу.
— А ты попроще. Лицо попроще.
— Думаешь, народ ко мне сразу же потянется? — усмехнулся Алексей.
— Ну, не сразу. Коллектив ты против себя восстановил, факт. А коллектив, Леша, уважать надо.
— Может, хватит мне мораль читать? Сначала жена, теперь ты.
— Сашку ты зря обижаешь. Повезло тебе, а ты ее все время будто золотую монету на зуб пробуешь: настоящая или нет. Да, настоящая! Может, хватит уже?
— Все, сдаюсь! Достал ты меня, честное слово!
— Я такой, я кого хошь достану, — расхохотался Серега. — Пошли, в картишки перекинемся. Это у тебя здорово получается.
— Должен же и я какие-то таланты иметь.
— Ладно прибедняться-то. Ты как красивая девка, на комплимент, что ли, напрашиваешься?
— А ты комплименты говорить не умеешь?
— Умею. Бабам. Как-то же я Аньку закадрил.
— Ну, для этого тебе комплименты говорить не требуется. При одном взгляде на тебя женщина столбенеет.
— Ха-ха-ха! А ты, никак, завидуешь?
Его кулак отскочил от Серегиного плеча, словно горох от стенки.
— Легче? — оскалился Серега и подставил другое плечо: — На, ударь еще.
— Да иди ты…
Он уже успокоился. И в самом деле: а что изменилось? На мир во всем мире раздрай в отдельно взятой фирме отдельно взятой страны никак не повлияет. И смерть В. В. Иванова тоже. Равно как и страдания А. А. Леонидова.
«Масштабнее надо мыслить, Леша! Масштабнее!» — сказал он себе. И пошел обратно в коттедж. Где жизнь, согласно главному своему свойству налаживалась в условиях полной цивилизации: света, тепла и горячей воды из-под крана.
В холле меж тем, собирались ужинать. Запасы продуктового склада иссякли, но буфет в санатории работал исправно. Поскольку столовский ужин не вдохновил, собирались добавить. И водочки тоже. Алексей же подумал, что собираются отпраздновать. А когда же собираются делить руководящие посты? Из которых теперь вакантно оба два. Верхний и нижний. Или Серебрякова объединит, наконец, этажи? Впрочем, что здесь решает Серебрякова? Она же не Саша. Решает коллектив.
В холле меж тем, собирались ужинать. Запасы продуктового склада иссякли, но буфет в санатории работал исправно. Поскольку столовский ужин не вдохновил, собирались добавить. И водочки тоже. Алексей же подумал, что собираются отпраздновать. А когда же собираются делить руководящие посты? Из которых теперь вакантно оба два. Верхний и нижний. Или Серебрякова объединит, наконец, этажи? Впрочем, что здесь решает Серебрякова? Она же не Саша. Решает коллектив.
С Алексеем все были более чем любезны. Это значит, что с ним не разговаривали. Он так и подумал: дабы не беспокоить. И пошел в свою комнату. То есть в номер. Состоящий из одной комнаты.
Саша сидела в кресле, с книжкой в руках и делала вид, что читает. Во всяком случае, старательно переворачивала страницы. Сережку уже отпустили на волю, и он убежал к детям. Бойкот отцов на детей не распространялся.
Вид у жены был задумчивый и грустный. Алексей выхватил у нее книгу и упал на колени перед креслом. Ударив себя кулаком в грудь, воскликнул:
— Прости меня! Ну прости! Я был неправ, я приношу свои извинения!
— А без того, чтобы не ломать комедию, ты не умеешь? Нормальным человеческим языком?
— Сашенька, милая, я же люблю тебя, — жалобно сказал он.
— Лучше.
— Ну вот, опять! Люблю. Тысячу раз сказать? Хочешь, буду вот так стоять и бубнить: люблю, люблю, люблю… Пока не охрипну? Тебе легче будет?
— Легче, — упрямо сказала жена.
— Тогда я начинаю. Люблю, люблю, люблю, люблю… — Он перевел дыхание.
— Что ж ты остановился?
— Хочешь, чтобы я умер от недостатка кислорода? Умереть, объясняясь в любви любимой женщине! Как это прекрасно!
— Тогда продолжай.
— Люблю, люблю, люблю…
— Что ж ты опять замолчал?
— Жду: может быть, ты меня пожалеешь? Разве недостаточно знать, что я могу сделать то, что пообещал? Если мужчина обещает всю жизнь носить женщину на руках, не заставит же она его надорваться? Если любит, конечно.
— Ладно, Лешка, ты всегда вывернешься, -вздохнула Саша и протянула руку, чтобы потрепать его волосы. Он поймал эту руку, пахнущую ландышами, прижал к губам и, целуя, сказал:
— Сашка, я больше не буду.
— Будешь. Через день опять все начнется сначала: ты будешь злиться, говорить гадости, а я прощать, — и она высвободила руку.
— Ты добрая, а я злой.
— Ты злой, пока я остаюсь такой доброй и пока тебе все это позволяю.
— Не позволяй.
— Бить тебя, что ли?
— А я сильнее.
— Что? Да мы с тобой почти одного роста!
— Почти не считается. К тому же, у меня мускулы.
— Ну-ка, где там твои мускулы?
Она поднялась с кресла и попыталась оттолкнуть его с дороги:
— Пусти, я пойду в ванную, умоюсь.
— Ты плакала, да?
— Пусти.
— Не дергайся, женщина. — Он крепко ее прижал и на ухо шепнул: — Можно тебя поцеловать?
— Ты же меня держишь. Целуй.
— А насильно неинтересно. Я хочу знать, что ты меня простила.
— Простила. — И она попробовала вывернуться. Он не пускал. Завязалась борьба, во время которой они почти уже добрались до кровати. Через которую и лежит единственный путь к полному примирению супругов.
В это время в дверь постучали.
— Не откроем? — шепнула Саша.
— А если это важно? У нас еще вся ночь впереди, — сказал он и пошел к двери. Открыть.
На пороге стояла засмущавшаяся вдруг Анечка Барышева:
— Помешала?
— Почти. Заходи, помириться мы уже все равно успели.
— Ой, а я подумала, может вы голодные? Там ребята на стол накрывают.
— Я заметил, — сказал Алексей. — Но не заметил, что мне там будут рады. За столом.
— Ой, что вы! Ну, конечно, приходите!
— Что-то аппетит пропал, — сказал он. И по взгляду жены понял, что Саша его мнения не разделяет. «Надо выйти», — красноречиво сказал ее взгляд.
— Чайку попьете.
—Хорошо. Чай это хорошо. Мы сейчас придем.
Анечка извинилась еще раз и исчезла. Саша пошла в ванную комнату умываться. Через пять минут он осторожно постучал в дверь:
— Сашка, кончай марафет наводить! Мы не на бал!
— Хочешь, чтобы все знали, что я ревела?
Она вышла, наконец, из ванной. Причесанная и даже подкрашенная. «Красивая у меня жена», — в который раз подумал он. Ну, в самом деле, зачем ссориться из-за какого-то Иванова?
Под ручку, словно примерные супруги, они вышли в холл. И оказались последними: все уже были в сборе. Свободное место за накрытым столом оставалось только рядом с Ириной Сергеевной Серебряковой. Впрочем, Анечка Барышева тут же потеснилась и махнула Саше рукой. Жена протиснулась к Барышевым, Алексей же, внутренне грустя, пошел на заклание. Как глупая овца.
— Не прогоните? — вежливо спросил он.
Серебрякова молча кивнула: садитесь. Поскольку начальство мужского пола вынужденно отсутствовало, всем заправлял юноша по имени Коля. То есть, открывал бутылки и предлагал выпить. Народ жался.
— Можно, я за вами поухаживаю, Ирина Сергеевна? — спросил Алексей Серебрякову. — Вы выпить не хотите ли? За помин души раба божьего Валерия? За Пашу уже пили. Вчера.
— Хочу, — неожиданно ответила та.
— Что налить? Вина?
— Водки. Только разбавьте ее соком.
Леонидов слегка оторопел. Вот это по-деревенски!
— Не знал, что вы употребляете спиртные напитки такой крепости!
— Не употребляю. Но сегодня случай особый.
Он наполнил ее и свой стаканы, разбавив водку апельсиновым соком. Ирина Сергеевна молча взяла свой стакан. Увидев, что Серебрякова собирается выпить, почти все потянулись к бутылкам: налить. Потом за столом возникла пауза. Все смотрели на Серебрякову, но она молчала. Алексей не выдержал и решительно поднялся.
— Пить без вводного слова нехорошо. Неправильно. Тоста сегодня не получится. По причине всем известной. Я как самый виноватый, скажу. Чокаться не положено, так что поднимем стаканы молча. Для надгробного слова время еще не пришло, да и прав у меня таких нет. Я не был близким другом покойного и почти его не знал. Но тем не менее считаю: он этого не заслужил. Сейчас мы выпьем за то, чтобы не чувствовать себя виноватыми. Возражения есть?
Поскольку все молчали, он выпил первым, один, и сел на свое место. Серебрякова последовала его примеру. Народ переглянулся, но возражений либо опровержений не последовало. Выпили и потянулись к закускам. Леонидов громко сказал:
— Говорить больше не будем. Наливайте, пейте, хватит друг другу в глаза заглядывать, — и решительно потянулся к бутылке с водкой.
— Ирина Сергеевна?
— Да, налейте еще.
Он заподозрил Серебрякову в тайном пороке пьянства. Или у нее стресс?
— Вы бутерброд съешьте, Ирина Сергеевна, -посоветовал он. — А то нехорошо получится.
— Нехорошо мне с утра было. А сейчас уже на все наплевать, — и Серебрякова откинулась на спинку дивана.
— Вы же не засвидетельствовали самоубийство управляющего. Насколько я знаю. Вас в это время в холле не было.
— Зато я его достоверность оплатила.
— Простите? Достоверность чего?
— Свидетельства, — тихо сказала она.
— Взятка? — Леонидов приблизился к ней вплотную. Теперь понятно, отчего Семеркин задержался в коттедже!
— А что, вы никогда взяток не берете? -усмехнулась Серебрякова.
— Может, мало предлагали?
— А сколько вы стоите, Алексей Алексеевич?
— А вы хотите меня купить?
— Пока я только прицениваюсь.
— Не выйдет, — покачал он головой. — Я не продаюсь.
— Ой ли? Разве дело не в цене?
— Никаких денег я у вас не возьму, — сердито сказал он.
— А что, только деньгами можно оплатить ваши услуги?
— Ирина Сергеевна, перестаньте. Это не ваш стиль.
— Разве? А как же взятка, которую я сегодня дала? — прищурилась Серебрякова. Это от водки ее слегка повело. Не пьет она. Ни тайно, никак. А сейчас расхрабрилась.
— И кому же вы ее дали?
— Семеркину, эксперту. Какая разница?
— А если я об этом расскажу?
— Вы что, в детском садике? Побежите докладывать тете воспитательнице: ай, яй, яй, Ирина Сергеевна плохая девочка, идет на подкуп должностных лиц! А я думала, Алексей, что вы уже повзрослели. Вам-то что за дело помогать местным органам правосудия? Это вообще не ваша песочница.
Он побагровел:
— Насчет песочницы… Это уже не детские игры. Это трупы. Люди, которых убили. И кого вы покрываете?
— Себя. Собственный покой и собственное же благополучие. От меня многим людям что-то надо, я для себя не живу. И я не хочу все начинать сначала. Мне это не потянуть. Искать новых людей, налаживать новые контакты. Заново ко всему привыкать. Я не в том состоянии, чтобы этим заниматься. Я вообще не тот человек, который может возглавить дело и взять на себя какую-то ответственность. Я вам это уже говорила. Одна надежда, что сын подрастет, и я должна для него что-то сохранить. Людей, на которых можно опереться. Кто будет его учить? Колледжи за границей? Все это теория. А на практике? Я хочу, чтобы все оставалось, как есть.