С минуту помолчали. Каждый думал о чем-то своем.
— Деда, прости, если глупость спрашиваю. А чего ты с Данилой возишься? От него же одни беды.
— Беды? — дед снисходительно усмехнулся. — Дите ты еще, Михайла! Если Данилин Ероха тебе синяки наставлял, это не беды. Наоборот, это тебе на пользу пошло. А Данила мне столько лет спину прикрывал…
Есть, внучек, такие люди, которым обязательно надо при ком-нибудь состоять. Все время вторые. Но зато какие вторые! Незаменимые, на которых надеяться как на себя можно, никогда не подведут. Такого помощника найти — всю жизнь искать можно, и не найдешь. Но не дай бог такому человеку остаться одному. Вот переправа это и показала. И ни разу, слышь, Михайла, ни разу — ни полусловом, ни намеком — не напомнил мне Данила о том, что его род на сотничество право имеет.
— Выходит, в Ратном два рода с нами соперничать за сотничество могут? — сделал вывод Мишка.
— Три, — поправил внука дед. — Остался еще один прямой потомок Харальда — Бурей. Серафим Ипатьич из рода первого сотника ратнинской сотни Александра.
Уважение, с которым произнес полное имя Бурея дед, было Мишке совершенно непонятно, поэтому он переспросил:
— Обозный старшина?
— По уму и по силе мог бы первым воином в сотне быть, а может, и сотником, — все так же уважительно отозвался дед. — Только кто же урода в строй поставит? Да и злости в нем… Хотя от такой жизни любой озвереет.
— Теперь понятно, почему Пимен зубы точит… — начал Мишка.
— И почему Ероха к тебе вязался, пока вы его не отлупили, — подхватил Корней, — и почему Бурей грубит. Мотай на ус, Михайла, тебе с этим жить.
— Детей Данилы в Младшую стражу не возьму, — решительно заявил Мишка, — детей Пимена и людей из его десятка — тоже!
— Слыхал, Лавруха? Парень-то верно все понял!
— Отвлеклись мы, батюшка, а время-то идет, — Лавру дедовы воспоминания были неинтересны — давно все знал и сам.
— А ты что, спешишь куда, сынок? — ласково поинтересовался Корней.
— Так люди же за тыном уже две ночи провели. Все уже своих холопов, наверно, разобрали, только наши остались. Идти надо, батюшка, людей по жилью разводить, наши же холопы!
— Эх, Лавруха, Лавруха…
Дед сокрушенно покачал головой и вдруг рявкнул что есть мочи:
— Невместно сотнику!!!
Мишка и Лавр вздрогнули от неожиданности, за дверью кто-то испуганно шарахнулся.
«Подслушивают нас, что ли?»
— Это твой, Михайла, дружок — Афоня — обрадовался, вприпрыжку побежал холопов забирать, а мне невместно, — Корней почему-то адресовался внуку, а не сыну. — Лавруху вот пошлю, но не сейчас, а завтра. Сегодня Татьяна с Анной родню разместят. Ужин бабы накроют в самой большой горнице, все семейство вместе соберется. А холопами завтра займемся. Или послезавтра. Должна быть разница между холопами и родней! И разницу эту должны увидеть и понять все! Переночевали две ночи за тыном, переночуют и еще раз, а то и два.
Дед расстегнул кожух и, повозившись, сбросил с ноги протез, показывая, что рассчитывает сидеть долго, потом продолжил, уже не повышая голоса:
— Лавруха, ты послезавтра поедешь верхом, в броне и с мечом за тын. Возьмешь с собой Роську, Матвея… и кто еще из мальчишек сможет верхом ехать. Тоже в бронях и при оружии. Разговоры особенно не разговаривай, посмотри, кто как устроился. Отбери десять хозяев, у которых в семье порядок, ночлег хорошо устроен, дети и скотина обихожены, в общем, десять лучших — сам разберешься. Этих десять семей отправим на выселки. Там все в упадке: сгнило, заросло, — вот самых ухватистых туда и пошлем.
«Вот так, сэр! Почти слово в слово то, что вы Афоне насчет невербального ряда объясняли. Ни слова не говоря, даже сам не показываясь, сразу же вываливает на людей кучу информации. Всем бывшим куньевцам — разницу между родней сотника и чужими. Родне — как их положение выгодно отличается от положения других бывших односельчан. Новым холопам — что попали они к военным людям, что до сотника им, как до Бога, и что оценить их здесь умеют по достоинству чуть ли не с первого взгляда. Даже ратнинцам — что род Лисовинов к приобретенному богатству относится спокойно, без суеты. Управленец Божьей милостью. Или учили хорошо. Только есть ведь вещи, которым не научишь, управление — это только наполовину наука, а наполовину искусство».
— А у господина сотника, — продолжал дед, — и другие дела есть, вот, к примеру, с ученым человеком Михайлой Фролычем о книжной премудрости потолковать. Давай, Михайла, дальше рассказывай, только ты уж как-нибудь книжную премудрость с жизнью соединяй, а то не сразу и поймешь, о чем ты толкуешь. На чем мы остановились-то?
— На том, какая цель у князя Ярослава была, — напомнил Мишка.
— Ага! Кхе… — дед поерзал, устраиваясь поудобнее. — Не знаю я, сам думай.
— Смотри, деда, славяне живут в этих местах испокон веку, еще со времен до Рождества Христова, — Мишка решил зайти издалека, благо дед, облегчив душу криком и командным тоном, был расположен послушать. — Были у них какие-то свои порядки, обычаи. Сейчас уже не узнаешь точно, только легенды сохранились. Здесь — на Днепре, Припяти и их притоках — проходила северо-восточная граница славянских земель. Постепенно разошлись на разные племена: поляне, древляне, дреговичи, кривичи… Значит, порядки и обычаи изменились, ведь у разных племен они хоть немного, но были разные.
Два с половиной века назад сюда пришли варяги. Взяли полянский Киев, подчинили другие племена, заставили платить дань, но князья пока почти у всех оставались свои. Опять порядки изменились. Прошло еще около ста лет, и княгиня Ольга разгромила княжество древлян, а дреговичей вообще с трех сторон зажали: с севера полоцкие князья, с юга киевские, с запада волынские. Было ведь время, когда Туровские земли Волыни принадлежали. И не стало у славянских племен своих князей, а стали киевские князья сажать к ним родню — Рюриковичей. Еще раз порядки сменились. А потом внук Ольги Киевской Владимир Святой крестил Русь. Правда, это только так говорится, что сразу всю Русь, на самом же деле…
— И опять порядки изменились! — прервал дед. — Я тебе что велел? Ближе к жизни! А ты? Еще Евангелие нам тут пересказывать начни. Все четыре сразу.
— Погоди, деда, вот прямо сейчас про нас речь и пойдет. Я к чему веду? К тому, что людям только кажется, что жизнь неизменна. Живем, мол, по заветам предков, а на самом деле…
— Да понял я, понял! Дальше давай.
— Сел на киевский стол Ярослав Мудрый. Порядки, которые были в то время в нашей округе, ему не нравились. Христианство не приживалось, дань дреговичи платили, но кто его знает: правильную или неправильную? Поди пересчитай по лесам число дымов или рал! Ладно, городища, а лесные хутора, малые веси? Изверги так и вообще ушли из рода — и поминай как звали. Волхвы народ мутят, по дорогам ездить опасно, да волынцы через Горынь посматривают, а то и наезжают, ляхи и угры наведываются. Князь с дружиной раз в год здесь появлялся — в полюдье. Дань собрал — и назад. Да глубоко не заходил, а то можно было и не выйти.
Надо было порядки менять. Рубеж с Волынью прикрыть, смутьянам и татям окорот дать, хоть сколько-то твердых христиан на этих землях поселить. Так и появилась наша сотня и село Ратное. Вот и выяснили мы цель Ярослава — изменить жизнь в Погорынье так, как это было выгодно великому князю киевскому. И мы этой цели достигли! — Мишка выдержал паузу и спросил: — А теперь скажи нам, деда, устраивает ли нас сложившийся порядок?
— А то сам не знаешь!
— Не устраивает, — подтвердил очевидное Мишка. — Значит, надо менять! Только сначала крепко подумать, какой порядок нам нужен. Дядька Лавр ведь железо в горн не сует, пока не знает, что именно он ковать собирается. Так и ты: что ты из нашей Погорынской земли выковать намерен?
— Кхе! Нашей, говоришь? — дед молодецки расправил усы. — А что? И нашей! Кроме нас, эту землю никто удержать за собой не сможет. Исчезни наша сотня — тут такое начнется!
— Давай тогда, деда, сразу и определим границы наших земель, чтобы потом уже к этому не возвращаться, — «взял быка за рога» Мишка. — Западная граница понятно — по реке Горынь, а остальное?
— Северная граница тоже понятно — там, где Горынь в Припять впадает, — дед расстелил на полу свой оружейный пояс. — Это Припять, — дед требовательно пошевелил пальцами в воздухе, сын и внук догадливо распоясались и сунули Корнею в руку «материал» для макета местности. — Вот так в Припять впадает Горынь, — пояс Лавра прилег одним концом к поясу деда, а другой конец загнулся на запад. Дед ткнул в него пальцем и пояснил: — Но верховья Горыни не наши — волынские, значит, по Горыни получается верст семьдесят пять — восемьдесят.
«Это ж примерно километров восемьдесят. Нехило!»
«Это ж примерно километров восемьдесят. Нехило!»
— Тогда восточную границу можно по Случи считать? — Мишка приткнул свой пояс к «Горыни» и расстелил его на юг.
— Можно, — дед немного сдвинул «место слияния Горыни и Случи». — Случь подлиннее Горыни, но течет вот такой загогулиной: от истоков сначала течет почти точно на восток, чуть к северу, а потом сворачивает на северо-запад. — Дед соответствующим образом изогнул Мишкин пояс.
— А между истоками Горыни и Случи сколько?
— Верст сорок или около того, да пока Случь на север не повернет — еще верст шестьдесят будет.
— Выходит, южная граница в сотню верст получается?
— Выходит, так. Едрена-матрена, я и не думал как-то, что тут земли так много! — сам изумился собственным подсчетам дед.
«Так, сэр Майкл. Получается, что графство Погорынское имеет форму, близкую к треугольнику, со сторонами примерно восемьдесят, сто и семьдесят километров. Площадь, дай бог памяти, половина произведения основания на высоту… Это для прямоугольных треугольников, но других формул я не помню. Значит, будем считать треугольник прямоугольным, особой точности не требуется. Где-нибудь восемьдесят на сто и пополам… Что-то около четырех тысяч квадратных километров, может, чуть больше. Впрочем, если мы называемся „Погорынье“, то надо приплюсовать еще и земли на левом берегу Горыни — между Припятью и границей с Волынью, а также правобережье — между той же Припятью и слиянием Горыни и Случи. Пожалуй, так и до десяти тысяч набежит. Совершенно случайно помню, что Люксембург — две с половиной тысячи. Выходит, мы вчетверо больше Люксембурга! Этак на целую Голландию или Бельгию тянет[5]».
— Знаешь, деда, в латинских землях это целое герцогство, а то и королевство!
— А у нас — кусок княжества! — дед задумчиво поскреб в бороде. — Так, где-то десятая часть! Ну, может, восьмая.
— И как мы эту часть назовем?
— Так и без нас назвали: Погорынье!
— Нет, деда, я не о том. Вот смотри, — Мишка широко развел руки. — Русь — великое княжество. Оно делится на удельные княжества, — Мишка чуть сблизил разведенные ладони, — Черниговское, Турово-Пинское, Переяславское и прочие. А удельное княжество на что делится? — Мишка свел ладони еще больше.
— Кхе… Ну есть города, села… Чего ты хочешь-то? — не понял дед.
— У латинян королевства делятся на герцогства и графства, во главе которых стоят герцоги и графы. Герцогства и графства опять делятся на баронства. У каждого герцога или графа в подчинении несколько баронов. Баронства разделены на дворянские или рыцарские лены. Каждый владетель лена должен по приказу барона прийти к нему со своей дружиной. Чем больше лен, тем больше дружина. Барон их собирает и приводит в распоряжение графа или герцога…
— Понятно, понятно, — перебил дед. — У нас так бояре по призыву князя конно и оружно собираются. У кого, конечно, вотчина есть. Так ты что же, хочешь Погорынье герцогством обозвать?
— Нет, не в наших это обычаях, деда. Но вот у ляхов земля разделена на воеводства.
«Разделена или будет еще когда-то разделена? Не знаю, ну и неважно!»
— Вот это, деда, нам подойдет. Если во главе стоит погорынский воевода боярин Корней сын Агеев из рода Лисовинов, значит — Погорынское воеводство.
— Красота! Лавруха, чего молчишь? Нравится?
Лавр, невольно копируя отца, тоже задумчиво поскреб в бороде.
— Нравится-то нравится, батюшка, и воевода ты и взаправду, а вот боярин…
— То-то и оно, — наставительно заметил дед, — заврался ты, Михайла.
— И ничего я не заврался! Все просто решить можно!
— Сам, что ли, мне боярскую грамоту напишешь, «княже великий»?
— Да она уже написана!
— Вот ты о чем… — дед, прищурившись, уставился на внука. — Помнится, боярин Федор при тебе об этом не говорил. Откуда проведал?
— О чем вы, батюшка? — встрял Лавр.
— Погоди, Лавруха! — Корней отмахнулся от сына, как от зудящего над ухом комара. — Что-то мне не нравится, когда кто ни попадя ненужные вещи узнает… — Дед набычился, шрам на лице начал наливаться кровью. — А ну признавайся, паршивец, от кого узнал!!!
Выдавать мать Мишке показалось недостойным, и он решил воспользоваться любимым приемом «дерьмократов», умудряющихся чуть ли не в любом событии узреть происки спецслужб:
— В Туровском епископстве за нашей сотней внимательно следят, деда. Сам понимаешь. С чего бы меня епископский секретарь Илларион обхаживать стал? Феофана ко мне приставил, а тот, оказывается, с отцом Михаилом в Царьграде вместе учился…
«Пургу вы, конечно, гоните, сэр Майкл, но выглядит весьма многозначительно. Дед должен клюнуть».
Дед клюнул.
— Знают, значит, — пробормотал он негромко. — Только попы или князь тоже? Нет, Вячеслав только приехал, не мог прознать, а попы против сотничьей гривны и не пикнули. Значит, одобряют?
— Илларион Православный орден создать хочет, — напомнил Мишка. — Может, с Погорынского воеводства и собирается начать?
— Может, и собирается… — машинально ответил дед, думая о чем-то своем.
— Да в чем дело-то?! — не выдержал в конце концов Лавр. — Батюшка, да объясни ж наконец!
— А? — Корней уставился на сына, словно только сейчас заметил его присутствие. — Чего тебе, Лавруха?
— Что за грамота, батюшка? О чем вы с Михайлой речь ведете? При чем тут попы, да еще туровские?
— Кхе… — дед неожиданно подмигнул Мишке. — Задурили мы твоему дядьке голову, Михайла? А?
— Так, может, объяснишь, деда. Я-то тоже не очень точно знаю, — «прикинулся шлангом» Мишка. — Так только, намеками.
— Кхе… В общем, такое дело… — Дед все еще колебался. — Славка… Князь Ярослав Святополчич, когда на волынском столе сидел, грамоту мне пожаловал… На боярство и воеводство Погорынское, — дед умолк, снова о чем-то задумавшись.
Мишка затих, боясь спугнуть удачу. Ляпнешь что-нибудь не то, и дед, из чувства противоречия, возьмет и упрется — с места не сдвинешь: упрям сотник Корней временами как баран. Лавр тоже немного помолчал, но потом опять не выдержал:
— Ну так и что, батюшка? Князю виднее, кого чем награждать. Что, пропала грамота, что ли?
— Да не пропала, Лавруша, не пропала. У Федора она хранится до сих пор.
— Так что ж тогда?
— Понимаешь, сынок… — Дед впервые за все время, что помнил Мишка, назвал Лавра сынком. — Князь Ярослав всегда считал, что имеет наследственные права на Туровские земли, а Владимир Мономах, как раз наоборот, этих прав за ним не признавал. Так Славка… князь Ярослав Святополчич извернулся — взял и приляпал на грамоту отцовскую великокняжескую печать. И год поставил тот, когда еще его отец Святополк Изяславич великим киевским князем был. Так что ни Мономах, ни Мономашичи эту грамоту оспорить не могут, но нечестно же!
«Ну и друг молодости у лорда Корнея был, позвольте вам заметить, сэр Майкл. Трижды женат, причем последнюю жену выгнал с ребенком. Иностранных интервентов на Русь приводил, документы фальшивые фабриковал. Извините за прямоту, сэр, но пробы ставить негде, ей-богу!»
— Ну и что? — похоже было, что Лавру плевать на юридические тонкости. — Или ты, батюшка, не заслужил? Одно только Палицкое поле вспомнить! Ведь всех спас тогда! Что там князь куда приляпал, не наше дело — княжье. Тем более что с покойника уже не спросишь, а оспорить, как ты сказал, невозможно. Да и не знает об этом никто… — Лавр осекся, вспомнив, видимо, Мишкины намеки на туровских попов.
«Блин! Надо было правду говорить! Испугается дед епископской своры, да и откажется от воеводства. Дурак, на кой было врать? Мать пожалел? Да что бы ей дед сделал?»
— Все равно! — заключил Лавр. — Оспорить нельзя, и ты заслужил! Вот так!
В подтверждение своих слов Лавр стукнул себя кулаком по колену и выжидающе уставился на отца.
— Заслужил, не заслужил… Гм… Оно конечно… — Дед поднял с пола кувшин со сбитнем, поболтал, прислушиваясь, сколько там осталось, но наливать себе не стал. — Съездить, что ли? Нет, снега вот-вот падут, да и дел не перечесть. Вот дороги просохнут, тогда съезжу. Ладно, Михайла! — дед еще секунду поколебался последний раз и торжественно провозгласил: — Приговариваю: воеводству Погорынскому быть!
Лавр шумно вздохнул и весело подмигнул Мишке. Мишка тоже подмигнул в ответ и только тут почувствовав, как взмок, принялся расстегивать на себе полушубок.
— Ишь разморгались! — Дед и сам не удержал улыбки. — Давай, Михайла, дальше излагай, чего ты там собирался… Не упомню уже.
— Дальше просто: нужны люди, для которых твое воеводство — дело такое же важное, как и для тебя самого, чтобы они за твое воеводство горой встали, если придется, то и с оружием!