Евгения Ильинична показала старые семейные альбомы, в самых первых вместо фото были маленькие рукописные портреты. Естественно, что настолько пристрастные к истории люди скрупулезно записывали историю собственной семьи. Тут же было приведено генеалогическое древо, включающее в описание десять поколений. Кусковы жили достаточно богато, денег хватало на то, чтобы мужчины могли заниматься любимым делом. Бытовало мнение, что, займись прадед чем-нибудь более прибыльным, чем история, с тем же рвением, с той же отдачей, Кусковы жили бы лучше.
– Он и меня этим покорил, нет, не любовью к былому и прошедшему, как он говаривал. Он покорил своей страстностью, тем, с каким чувством он говорил, с таким захлебывающимся придыханием. Самые заурядные вещи могли, как по волшебству, стать настолько интригующими и интересными, стоило ему только заговорить о них, что можно было заслушаться с открытым ртом. Он даже об огурцах мог говорить так, что заслушаешься…
На прощании с ним было очень много народу. Все его ученики пришли с ним попрощаться. Это был удар для всех, Петр Иванович бросил работу в школе только тогда, когда не смог самостоятельно передвигаться, за три месяца до смерти. И аргументировал свой уход тем, что занимает место какого-то молодого и полного сил учителя. Он уже не мог как прежде проводить свои занятия, не мог организовывать походы в музеи, не мог вывозить ребят на места исторической славы. Сил стало маловато.
Когда Евгения Ильинична замолчала, я уже по-другому смотрела на стойку с дисками и на книжный шкаф с полкой, заставленной старыми книгами. Понимает ли она, какое сокровище лежит у нее под носом? Несомненно, работы самого Петра Ивановича имели значение, но еще большую ценность, как научную, так и материальную, представляли собой дневники, те, что писались несколько поколений и были им переведены на современный русский.
– Евгения Ильинична, а кому Петр Иванович оставил все это богатство?
– По завещанию? Квартиру и дачу Петя оставил мне, а все свои работы и наследие предков, как он это всегда называл, он оставил девушке, Колесниковой Людмиле.
– А вас не заинтересовало, что это за девушка?
– Скорее всего, его любимая ученица, – пожала плечами Евгения Ильинична. – Или коллега, которую он считал достойной продолжить его дело. После его смерти меня вообще мало что интересует.
Поговорив еще с Евгенией Ильиничной, я обозначила для себя несколько мест, в которые неплохо было бы наведаться. Первым номером шла, разумеется, школа, затем библиотека и напоследок исторический клуб, членом которого являлся Кусков.
– Даже не знаю, чем еще я могу помочь вашему расследованию… – Евгения Ильинична посмотрела на меня полными слез глазами. – Найдите этого ублюдка, пожалуйста…
Я просто кивнула в ответ и вышла за дверь.
Сегодня оставаться на ночь в Самаре мне совсем не улыбалось, поэтому я, не откладывая дел в долгий ящик, направилась по намеченным местам.
Прибыв в школу, я, недолго думая, сразу направилась в кабинет директора. Им оказался среднего роста плотный мужчина неопределенного возраста, с сердито поджатыми губами и хмурым холодным взглядом. Он отослал меня к географичке, Софье Николаевне, по его словам, самой близкой коллеге Кускова. Бурно его поблагодарив, я направилась на второй этаж, искать кабинет географии. Директор сказал, что у Софьи Николаевны сейчас как раз окно, и она с радостью расскажет мне все, что знает о Кускове.
Он оказался прав, стоило мне только заикнуться о том, зачем я пришла, как из уст женщины ровным потоком потекли сведения.
– И что же? Вы напишете историю его жизни? Ее где-нибудь издадут или только у вас в клубе? Поверьте, Петр Иванович достоин самых высших похвал не только за свою трудовую деятельность… – вдруг прервавшись, спросила она, глядя на мой малюсенький диктофончик.
Тут нужно сознаться, что я немного исказила причины, побудившие меня сюда приехать. Я представилась коллегой Петра Ивановича по историческому клубу, которая пишет о нем заметку в газету нашего клуба, кроме того, заметка, конечно же, попадет в большую историю клуба.
Софья Николаевна говорила больше об истории, о том, какое сильное влияние Кусков оказывал на ребят. О его любви к своей работе, о некоторых их совместных проектах.
– Простите, Софья Николаевна, а недоброжелатели у Петра Ивановича были? Может, кто-нибудь не верил в его принцип работы или завидовал успеху у детей?
– Что?.. а… понятно… конечно, это добавит колорита к его портрету, то, как праведно он боролся с системой, и так далее… дайте подумать… – Софья Николаевна на минуту призадумалась, а потом с несчастным видом покачала головой. – Нет, ничего такого не было… Петр Иванович умел не выделяться, все его успехи как-то странно становились успехами всего учительского состава, идеи он умел преподносить так, что они оказывались не его идеями, а прямым распоряжением директора. Любовь детей, да, это или есть или нет. А все остальное он умел так перевернуть, что никто ахнуть не успевал. А недоброжелатели… нет, я бы не сказала, что они у него были. Он был компанейским стариканом, как его молодые учителя называют, трое из них, кстати, его бывшие ученики. Таким, знаете, который всегда смеется где-то рядом. Выслушает тебя, если тебя угораздит ему открыть душу, даст толковый совет… но о котором никто и никогда не сможет сказать больше этого, понимаете? Вот он здесь, он много работает, много делает для всех, но о нем самом никто ничего не знает…
Я понимающе кивнула.
– А молодые учителя все историки?
– Ах нет, что вы… Герасимов – математик, Иванова – экономичка, а Елисеев – биолог. Эти ребята в самое разное время были самыми большими проблемами у нас в школе, Петр Иванович с ними просто чудо сотворил. Кстати, их дети тоже любят.
– А с ними мне можно будет встретиться? – спросила я, глянув на часы, пустой урок Софьи Николаевны близился к концу, о чем говорило то, что она начала потихоньку готовиться к следующему уроку.
– С ребятами?
– Нет, с учителями, о которых вы говорили…
– Ну да, конечно, сейчас пройдем в учительскую за журналом, и я вас представлю… Но вряд ли они смогут уделить вам много времени…
– Софья Николаевна, мне хватит и того, что вы рассказали, просто вы меня заинтриговали, мне интересно стало, что за учителя получились из главных школьных сорванцов. – Я улыбнулась.
Софья Николаевна зарделась от удовольствия.
Она проводила меня в учительскую, где, как и обещала, познакомила с бывшими учениками Кускова, ныне продолжающими его дело.
Учителя, вызвавшие мой интерес, оказались достойными его. Начать можно с того, что они совершенно не походили на тот стереотип учителя, что сложился у меня еще со времен моей учебы в школе. Троица молодых специалистов походила на компанию детей, неожиданно для себя ставших похожими на взрослых. По сравнению с остальными учителями они выглядели, можно сказать, вызывающе. Как и дети, они были одеты в новую интерпретацию единой школьной формы – джинсовые сарафаны и двойки, сочетающиеся с белыми рубашками. Они разговаривали на сложном языке, доступном пониманию лишь современным подросткам. Вместе с тем, в общении с ними довольно остро осознавался тот факт, что говоришь ты все же с людьми, которые несут свет знания дремучему и дикому народу под названием «дети». Наверно, именно такими и должны быть учителя: молодыми, еще не забывшими прелести осознания, что смог придумать ни с чем не сравнимую гадость своему другу, и понимающими, что гранит науки вполне способен приподнять твои способности к каверзам на новый уровень.
Надо сказать, что троица совершенно комфортно чувствовала себя среди своих бывших учителей, ныне ставших коллегами. В тот момент, когда я в компании Софьи Николаевны переступила порог учительской, там шло оживленное обсуждение какого-то, видимо, уже довольно наболевшего вопроса. Беседа не прекратилась после моего представления, просто перетекла в новое русло. Каждый из присутствующих счел своим долгом сказать что-нибудь хорошее о Петре Ивановиче. Естественно, из гомона этой, в принципе, очень обособленной касты нашего народонаселения я ничего нового не узнала. Петра Ивановича все любили, уважали и преклонялись перед его талантом общения с детьми.
Откланявшись, я тепло со всеми попрощалась. Пришлось пообещать прислать им копию своей статьи, ведь в школе его считали чем-то вроде миссии.
Вторым пунктом в моем плане шла библиотека. Туда я и направилась, не позволив себе даже соблазниться посещением какого-нибудь общепитательного заведения. Глядя на красочные вывески с изображением кулинарных изысков, я неожиданно поняла, что проголодалась.
Но нет, мужественно задушив робкий голос, звавший насладиться фаршированным яблоками гусем, я направила свои многострадальные стопы в ставшее мистическим в наше время место. Библиотека поразила меня тем, что полностью скопировала картину из моих воспоминаний. Такие же высокие потолки, огромные окна, старенькие столы и стеллажи с книгами.
Вторым пунктом в моем плане шла библиотека. Туда я и направилась, не позволив себе даже соблазниться посещением какого-нибудь общепитательного заведения. Глядя на красочные вывески с изображением кулинарных изысков, я неожиданно поняла, что проголодалась.
Но нет, мужественно задушив робкий голос, звавший насладиться фаршированным яблоками гусем, я направила свои многострадальные стопы в ставшее мистическим в наше время место. Библиотека поразила меня тем, что полностью скопировала картину из моих воспоминаний. Такие же высокие потолки, огромные окна, старенькие столы и стеллажи с книгами.
Женщина, сидевшая за столом приема-выдачи книг, спокойно выслушав мою просьбу увидеться с кем-нибудь, знавшим Петра Ивановича, поднялась и, поставив на стойку табличку «технический перерыв 5 минут», пригласила меня отойти в сторонку.
Узнать мне от нее довелось немного. Петр Иванович очень интересовался историей России, но не только ею. Это я, в принципе, уже знала. Каждую среду, как по расписанию, Петр Иванович появлялся в библиотеке в четыре часа вечера и оставался до семи. Скорее всего, такая точность была действительно связана с его расписанием уроков.
В историческом клубе мне тоже довелось узнать немного. Сотоварищи Кускова по клубу были очень общительными людьми, но их рассказы сводились в основном к талантам Петра Ивановича и его страсти к истории и собирательству всего, что имело хоть какое-то к ней отношение.
После посещения всех намеченных мест я направилась домой, предварительно перекусив тем, что додумалась взять с собой.
Время в дороге пролетело незаметно, большей частью благодаря тому, что я беспрерывно думала. В принципе, я настолько увлеклась мыслительным процессом, что не заметила свет в моих окнах. То есть, конечно, заметила краем глаза, но не сразу сообразила обратить на это внимание. Где-то между пятым и шестым этажами эта мысль решила меня огорошить на мгновение, в течение которого мой эксклюзивный интеллект успел сообразить, кто ждет меня дома. Надо сказать, ощущение жутко непривычное.
Решив продолжить вечер непривычных явлений, я позвонила в собственную дверь.
Разумеется, мне открыл Никита. Причем даже не потрудившись спросить, кто пришел и по какому вопросу. И даже не глянув в глазок. Ну, если он совсем не намерен соблюдать элементарные правила самосохранения, мог бы подумать о моем имуществе. Квартира-то моя, в конце концов, а он пускает сюда всех подряд, не спросив пароля.
– Итак, благоразумие ты не отыскал, – констатировала я неприятный факт, сердито поджав губы.
– Но ведь я знал, что это ты, – ослепительная улыбка осветила его красивое лицо так, что мне чуть не пришлось зажмуриться. – Я видел, как ты подъехала.
– Ладно, проехали. – Я прошлепала на кухню вслед за дивным ароматом, что струился оттуда, несмотря даже на то, что проем загородил Никита Максимович своей немаленькой фигуркой.
– О! Да! Ты же проголодалась… – Никита умудрился обогнать меня и протиснуться вперед, чтобы оказаться на кухне раньше.
Кухню я практически узнала. То есть не узнала, а додумалась, воспользовавшись методом «от обратного», ведь не могла же быть в моей квартире не моя кухня!!!
Никита постарался на славу. Везде, где только это было возможно, лежали продукты, стояли чашки, сковородки и кастрюльки. На плите что-то шипело и булькало на каждой из четырех камфорок. И даже что-то пеклось в духовке.
Я и не знала, что она работает.
Сам Никита сиял посреди всего этого безобразия, как оформленный по какому-то чудному журнальному дизайну поваренок-переросток.
В общем, оккупация моей жизненно важной территории прошла технично, быстро, в отсутствии сопротивления и, как следствие, безболезненно.
Осмотревшись, я только и смогла капризно поджать губы, как ребенок, краем глаза пытаясь высмотреть что-нибудь съедобное, лежащее поближе ко мне. Никита на это добродушно усмехнулся и вытолкал меня с кухни.
– Иди, освежись с дороги, еще пять минут, и мы будем есть по-настоящему.
Мне на самом деле показалось это нарушением моих священных человеческих прав, не сказать бы больше. В этот краткий миг я поняла, почему живу одна. Почему ни одна по-свински счастливая душа не может поколебать во мне уверенность в том, что я счастлива именно в одиночестве.
Но как бы то ни было, я всегда была за разумные отношения. Поэтому я позволила моему праведному гневу смыться по водостокам в неизвестность и уже через две минуты стояла на кухне как счастливая охотничья собака в преддверии предстоящей охоты. Аромат, разлившийся по всей квартире, способствовал активному выделению слюны, и от этого я была вся в предвкушении. Все мои сегодняшние мытарства отошли на задний план, на первый же вышли, как все уже догадались, желания чревоугодные. Об остальном я пока, честно, даже не думала и помыслить.
Ну и кто, скажите, догадался высказать бессмертную мысль о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок?
Я личным примером могу подтвердить, что не только к мужскому сердцу дорожка пролегает именно там. Жаль только, что если проследить дальнейший путь, оказывается, что все наилучшие порывы заканчиваются в унитазе.
Мельком проследив развитие подобной, в общем-то сейчас неуместной, мысли, я уселась за стол и сложила перед собой белы ручки, вся на изготовке.
Никита хмыкнул какой-то своей, по всему было видно, скабрезной мысли, продолжая накрывать на стол. Через несколько минут, закончив, он уселся напротив и посмотрел на меня.
Честно говоря, я чуть не засмеялась вслух при мысли о том, что прямо-таки ждала что-то вроде «приступим».
Несколько минут мы молча наслаждались кулинарными изысками, причем я скорее упивалась наслаждением, чем старалась насытиться.
Черт возьми, мне не верилось, что такое можно создать даже самыми талантливыми женскими руками, не то что мужскими. Тут же припомнилась присказка о том, что самые лучшие мастера в кулинарном деле все же мужчины.
Что ж, им лучше знать, что может им нравиться. Честно говоря, я прекрасно понимаю юмористическую поговорку о том, что если бы не мужчины, женщины не придумали бы ничего вкуснее йогуртов.
– Как провела день? – спросил Никита, нарушив наисладчайший момент наслаждения лазаньей. – Дело закрыто?
– Пфекфафно, – буркнула я с набитым ртом, понимая, что момент безвозвратно потерян. – Нет, к сожалению, еще не закрыто.
Вкратце я пересказала ему свой сегодняшний день, выслушала его откровения, естественно, большее внимание уделив рассказу о том, как ему в голову пришла мысль о погроме моей кухни.
После сытного ужина, вместо того, чтобы сытыми кошками греться в лучах телевизора, мы совместно мыли посуду, причем Никите удалось превратить это из обыденного в очень эротическое действие. Что? Вы не представляете себе как?
Ха!
Я детектив, а не писатель эротических романов. Разумеется, я не буду об этом распространяться. Хотя это и был… ммм… довольно увлекательный процесс. Мытья посуды, я имею в виду.
Затем мы, разумеется, перебрались в зал, на мой большой и очень удобный диван. Добралась я до него, как и в первый раз, повиснув вниз головой на плече Никиты. Что-то это входит у него в привычку.
Дальнейшее мне самой видится в слишком нереальной окраске электрорадужных переживаний, поэтому распространяться я не стану. На все вопросы один ответ: без комментариев.
Но, черт возьми, я уже до смерти завидовала женщине, которая сможет приручить этого мужчину.
Самое главное, что после всего самого интересного, о чем я, естественно, предоставлю вам возможность только догадываться, Никита Максимович направился на кухню. Нет, не покурить, как подумали бы все и я в том числе. Нет, мой дорогой клиент пошел варить мне кофе, о чем меня тут же оповестил разлившийся по всей квартире аромат. А затем и чашка, оказавшаяся в моих руках.
Удивленно посмотрев во все понимающие глаза цвета горького шоколада, я выскользнула из кровати и, завернувшись в одеяло, устроилась в кресле, стоявшем рядом, и ушла в себя. Никита же удобно расположился на кровати, полный решимости созерцать протекание моих мыслительных процессов. Надо сказать, он сегодня многим удивил меня, но это было то, чем он меня попросту сразил наповал.
Разумеется, процесс обдумывания ситуации длился недолго. Через полчаса нетерпеливые руки мужчины выудили меня из кресла и из одеяла.
Глава 6
Утро напомнило о продолжении странного и интригующего процесса под названием «жизнь».
Совершенно привычно я проснулась одна, потянулась и позволила себе вольности в виде воспоминаний о прекрасно проведенной ночи. С великим удовольствием потраченной вовсе не на привычный мне банальный сон. Эта мысль освежила мне память, и я вспомнила о чудной, в моем теперешнем представлении, пылкой страсти, предсказанной костями.
Кто сказал, что мужчины и женщины неизменно приходят к какому-нибудь соглашению именно в постели? О, дорогой мой, я с вами совершенно согласна. И если Казанова был хоть чуть-чуть похож на моего чудесного теперешнего клиента, я вполне могу согласиться с его жизненным кредо: лучше много женщин сделать всего на миг счастливыми, чем одну на всю жизнь, но несчастной. Любой женщине захотелось бы побывать в такой сказке хоть на мгновение. Но для меня, я прекрасно понимаю, подобные расхолаживания слишком опасны. Я не женщина в обычном понимании этого слова, я женщина – частный детектив, и такие моменты немного опасны для моего психического здоровья. Ведь я не чувствую себя полезной обществу гражданкой, если не вывожу кого-нибудь на чистую воду, не считаясь с ценой, если, конечно, она не измеряется человеческими жизнями. Именно в размышлениях о том, насколько серьезно я позволю Никите Максимовичу покушаться на мое эмоциональное здоровье, меня застал телефонный звонок.