– Мерри Волкович.
– Так сразу не вспомню. Пятнадцать лет – долгий срок. Да и скольких я за эти годы девчонок приютил…
От этих слов Еву аж подбросило. «Приютил»! Говорит как бескорыстный герой, а не эксплуататор детского труда в криминальных целях. Она подалась вперед.
– Давайте начистоту. Вы обучаете обездоленных малолеток воровать, нарушать закон, относиться к этому, с одной стороны, как к игре, с другой – как к способу добывания денег. Они у вас шныряют по улицам, разводят доверчивых граждан, крадут деньги и ценности, которые эти люди заработали своим трудом, которые им нужны, чтобы платить за жилье, оплачивать счета… а хоть бы и в казино просаживать! Потому что это их кровные деньги! А вы извлекаете прибыль из своей школы воровок и мошенниц. Для Мейвис вы, может, и спаситель своего рода, но для меня вы очередной преступник, нашедший способ обходить закон с выгодой для себя.
Себастьян кивнул и спокойно отпил воды.
– Вашу точку зрения я понимаю. Вы сделали целью своей жизни правопорядок и давали присягу, что будете его поддерживать. Вы не наивны и не фанатичны, просто для вас долг превыше всего. Я вам не по зубам, но вы меня скушаете и не подавитесь. В личном плане вы сделаете это ради Мейвис, а в личном и профессиональном – ради двенадцати погибших девочек.
– Девочек, убийцей которых, возможно, были вы. Это ведь вы помогли Шелби выбраться из нового БВСМРЦ, как раз в разгар переезда.
– Не припомню, чтобы я что-то подобное делал. Как, интересно, я ей помог оттуда выбраться?
– Документы подделали. Вы же и этим занимаетесь?
– Может, да, а может, нет. Предпочту не конкретизировать. Но только для Шелби я никогда ничего такого не делал. Да она ко мне и не обратилась бы.
– Почему?
– Во-первых, потому, что у нее хватало ума не предлагать мне свой обычный бартер. В сексуальном плане я к девочкам даже не прикасаюсь. И презираю всякого, кто на это способен. Мое отношение к этому ей было известно. А во-вторых, это означало бы, что она во мне нуждается, а Шелби всегда изо всех сил демонстрировала, что ей никто не нужен.
– Вы не учили ее подделывать официальные бумаги?
– Прямо – нет, поскольку, опять-таки, она никогда не попросила бы меня об этом. Но, конечно, не исключено, что она что-то и подсмотрела. Она при желании умела быть внимательной.
– Шелби собиралась обосноваться в каком-то месте, у нее что-то было на примете. Вы сами назвали ее прирожденным лидером, значит, она могла увести с собой заметную группу девочек, а это поставило бы под угрозу ваш бизнес, урезало бы ваши доходы.
Он еще глотнул воды, не спуская с нее твердого взгляда.
– Полагаю, вы будете вынуждены изучить такую вероятность. Во-первых, я лично не вписываюсь в ваши стандарты, к тому же имел непосредственное отношение по крайней мере к одной из этих несчастных. Но вам не хуже меня известно, что Мейвис прекрасно разбирается в людях. И она знает, что я в жизни не обидел бы ребенка. Не мог бы обидеть и не стал бы.
Теперь он подался вперед.
– У меня нет настроения рассказывать, а у вас – времени выслушивать мой долгий и печальный рассказ, лейтенант. Я только хочу сказать, что хоть методы у нас с вами и разные, даже противоположные, но цель одна. Помогать обиженным и обездоленным. И по этой причине я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти убийцу этих девочек.
Он немного помолчал, опять откинулся на спинку дивана, попил воды.
– Среди них были и мои, – тихо проговорил он.
Еву бесило, что она ему верит. Ни слова не говоря, она полезла в портфель с материалами дела, достала фотографию и выложила перед ним на стол.
Он придвинул ее поближе, нахмурил брови и вгляделся в лицо на снимке.
– Да. Да, это лицо мне знакомо. Она ко мне пришла… нет, ее привела другая девочка. Это была… Сейчас… Дайте подумать…
Он всматривался в фото, потом закрыл глаза.
– Делонна. Наш соловей. Делонна ее привела.
– Делонна Джексон?
– Не уверен, что знал ее фамилию, потому что она фактически с нами не жила. Приходила и уходила. Одна из подружек Шелби. Но ее точно привела Делонна, когда увидела, как к ней пристают ребята постарше. Есть такие, что просто не могут без того, чтобы не мучить маленьких и слабых, – а Делонна хоть и была птичка-невеличка, но пощады не знала. – Он негромко рассмеялся, вспомнив какую-то историю. – Как бы то ни было, а эта девочка… Да, точно, Мерри ее звали – не Мэри, а Мерри… Она это всегда подчеркивала, даже по буквам свое имя называла. Ее фамилии я, конечно, тоже не знаю. Так вот, она у нас оставалась всего несколько дней.
– А почему?
– Сразу так подробностей и не упомнишь. Но теперь я ее вспоминаю. Лицо помню. Еще есть? Другие фотографии?
– Пока нет. Поговорим о девочках, которые ушли от вас примерно в то же время. Вы сказали, были те, что приходили и уходили. Так кто конкретно ушел?
– Вообще-то, была одна. После разговора с Мейвис я о ней сразу подумал. Айрис Керквуд. Она у нас пробыла где-то с год. Типичная история. Отец ушел, мать бьет, не кормит, не одевает. Лишена родительских прав. Девчонка болталась между приемными семьями, некоторые подчас оказывались не лучше родной матери, которой ее в конце концов и вернули. А та возьми да и исчезни в один прекрасный день. Айрис решила в опеку больше не обращаться, отправилась на улицу. Воровка из нее была никакая – пальцы уж больно неловкие. Я ее использовал в основном на подборе или в разводке «вот, шла и нашла» – словом, в том, что попроще. Она была… медлительная какая-то – ну, вы меня понимаете. Приятная улыбка – но улыбалась она редко, и слишком услужливая. В церкви любила посидеть.
Ева навострила уши.
– А в какой церкви?
– Ни в какой конкретно. Говорила, ей церкви нравятся, потому что там тихо и красиво. И пахнет хорошо. А это важно?
Ева пропустила вопрос мимо ушей.
– Она у вас пробыла год, а потом ушла. Вас это никак не насторожило?
– Да как же, мы ее даже искали. Кто-то из девочек мне сказал, Айрис хвалилась, что у нее есть тайная мечта, но рассказать она не может, иначе не сбудется. Секреты у девочек этого возраста – дело обычное, так что тогда я не придал этому значения. У нее была мягкая игрушка – собачка, где-то она ее подобрала. Она называла ее Малыш. Для своих лет и с учетом того, какая жизнь у нее была, она была очень инфантильна. Уходя, она этого Малыша взяла с собой, а поскольку она ушла ночью, после отбоя…
– Отбоя?
– У нас есть определенные правила, – повторил он. – Так вот, поскольку она ушла самовольно, я сделал вывод, что она решила уйти совсем. Но мы все равно искали.
– Сейчас вернусь, – сказала Ева Рорку и вышла.
– Пожалуй, я все же возьму себе это пиво. – Себастьян, прищурив один глаз, посмотрел на Рорка. – Точно не хотите?
– Да, да, точно, но все равно спасибо.
Себастьян прошел к бару и вернулся с бутылкой.
– Восхищаюсь вашей женой, – заговорил он.
– Я тоже.
– Она настолько предана делу и такая сильная – и все во имя торжества справедливости. Она найдет того, кто это сделал.
– Не остановится, пока не найдет.
– Интересная у вас двоих жизнь!
– То же самое я мог бы сказать и о вашей.
– Меня такая жизнь устраивает. Думаю, вы понимаете, какие перспективы открывает расплывчатость границ, которые другие люди – такие, как ваш лейтенант, – наверняка расценивают как незыблемые нормы.
– Я понимаю, когда корректировать нормы закона заставляет нужда.
Себастьян посмотрел на свое пиво и молча кивнул каким-то своим мыслям.
– Им некуда идти. Многие возразят, что они могут пойти в органы опеки и ими займутся. Эта система специально была создана, чтобы заботиться о таких. Но мы знаем – вы, я и ваш лейтенант, – что слишком часто система дает сбои. Даже если ее работники, поклявшиеся опекать заблудших, полны энтузиазма и делают все возможное, чтобы исполнить свой долг, она дает сбои. И когда это случается, те израненные, униженные, невинные души, что есть среди нас, страдают.
– С этим не поспоришь. И лейтенант не станет спорить, что система подчас не оправдывает ожиданий и какие это влечет за собой последствия. Значит, она будет биться в рамках системы, чтобы их все равно защитить. А если защитить не сможет – чтобы в результате ее упорной работы обиженных защитило правосудие.
– Даже если для этого приходится иметь дело со мной.
– Даже так. Судя по всему, какое-то время некоторые из этих несчастных были вашими. Теперь они все – ее.
Вернулась Ева – твердый взгляд, стремительная походка. И протянула свой компьютер.
– Айрис Керквуд.
Себастьян взглянул на экран, на изображение девушки с прямыми, соломенного цвета волосами, широко распахнутыми глазами и легкой, нежной улыбкой на устах.
– Да, это Айрис. – Он взял свое пиво и медленно отхлебнул. – Она тоже в их числе?
Вернулась Ева – твердый взгляд, стремительная походка. И протянула свой компьютер.
– Айрис Керквуд.
Себастьян взглянул на экран, на изображение девушки с прямыми, соломенного цвета волосами, широко распахнутыми глазами и легкой, нежной улыбкой на устах.
– Да, это Айрис. – Он взял свое пиво и медленно отхлебнул. – Она тоже в их числе?
– Пока не знаю. Ее матери нет в живых – забил до смерти сожитель в Северной Каролине. В апреле сорок пятого.
– Это примерно через шесть-восемь месяцев после того, как Айрис ко мне пришла, и за пару месяцев до ее ухода.
– Были еще девочки, которые ушли примерно в то же время?
– Нет. Если и были, то только те, кого отправили назад к родителям или опекунам. Что я всегда приветствую, когда они вешают мне лапшу – как Мерри.
– Как Мерри?
– Вы же уже покопались в ее прошлом, стало быть, знаете, как знал и я, что она была из самой обыкновенной семьи. Никаких данных о насилии, об инцесте – да, да, я знаю, что зачастую об этом не заявляют. Я всегда вижу, когда девчонка мне заливает. А ее россказни об издевательствах и мучениях в родительском доме были сплошным враньем.
Он помолчал и глотнул еще пива.
– Она заплатила за это слишком высокую цену. Если – или когда – у вас появятся еще фотографии, я готов их посмотреть.
– Он присматривал себе жертв среди ваших. И среди обитателей Обители. Вы где базировались в то время?
– За тот год мы сменили три базы. Ну, может, не за год – за полтора. Я предвидел, что вы спросите, поэтому записал на бумажке. – Он достал из кармана и протянул ей листок. – Все три здания претерпели реконструкцию, и теперь в них живут, но в то время они пустовали.
– А где сейчас ваша база?
Себастьян улыбнулся.
– Правду я вам не скажу, а врать не хочется. Ну что… – Он элегантно развел руками и опять принялся за свое пиво. – Если захотите еще со мной поговорить, Мейвис знает, как со мной связаться.
Ева выпрямилась и подумала. Она не станет нарушать данное Мейвис слово и задерживать его по целому букету обвинений, сформулировать которые не составляло труда. Тем более что он еще может быть полезен.
– Две другие из компании Шелби. Что вам о них известно?
– О мальчишке – ничего. А Делонна… – Он помялся. – Она жива-здорова.
– Мне необходимо с ней переговорить.
– Это неудобно. Я с ней свяжусь, попрошу позвонить вам. Большего сделать не могу – я ей обещал.
– Судя по всему, она живой свидетель многих убийств.
– Очень в этом сомневаюсь, иначе она бы что-то сказала или сделала. Она любила Шелби. И Микки. Но могу обещать, что сегодня же с ней свяжусь и уговорю ее встретиться с вами.
– Верю на слово.
– Мое слово верное, почему я его редко и даю. Как они умерли? Как он их…
– Пока я не могу вам сказать. – Ева опять вышла из кабинки. Ее бесило, что на его лице отражалось неподдельное горе. – Когда будет можно, я вам скажу.
– Спасибо.
– Если я узнаю, что вы имели к этому какое-то отношение, – гнев Господень будет ничто по сравнению с моим.
– Надеюсь, что это правда. Надеюсь, когда вы его найдете, на него обрушится гнев тысячи богов.
Она повернулась, чтобы уйти, и нахмурилась, видя, как Рорк протянул Себастьяну руку.
– Приятно было познакомиться.
– Мне тоже. С вами обоими.
Пока не вышли на мороз и ветер, Ева хранила молчание.
– До чего ты вежливый!
– Для невоспитанности вроде нет причины.
– Он тебе понравился!
– Скажем так: антипатии не вызвал, – уточнил Рорк, взял ее за руку и зашагал к машине.
– Он скрывает девчонок от властей, воспитывает их во лжи, непочтительности, неуважении к закону. Учит облапошивать людей, красть. А ведь они могли бы… – Она махнула свободной рукой. – Могли бы учиться в школе, например.
– Верно, они должны были ходить в школу, – согласился Рорк. – А не служить боксерской грушей или чем похуже для своих родителей. Не остаться без попечения и не быть брошенными на произвол судьбы, один на один с насилием, наркотиками, беспорядочным сексом и всем прочим, чему они подвергались в так называемых родных стенах.
Он открыл ей дверь машины. Ева смерила его испепеляющим взглядом и села.
– И сколько, интересно, девочек, прошедших его воспитание, – заговорила она, дождавшись, когда Рорк сядет за руль, – теперь за решеткой, или мертвы, или торгуют собой на улице – и все из-за сформированного благодаря ему образу жизни?
– Полагаю, есть и такие, но они, скорее всего, и так оказались бы в тюрьме, независимо от того, с ним они росли или без него. Зато я знаю по меньшей мере одну – счастливую, успешную, имеющую семью и живущую прекрасной жизнью.
– И только потому, что Мейвис…
– А ты думаешь, где бы она сейчас была – учитывая то, как и где она прозябала, учитывая ее образ жизни и возраст, – если бы он не дал ей приют?
– Я думаю, ее замели бы, полиция и соцработники ее опросили бы, изучили бы ее жизненные обстоятельства, засадили бы ее никчемную, опустившуюся мать в психушку, а для Мейвис подыскали бы приемных родителей.
– Такое тоже возможно, – согласился он, следя за дорогой. – Как возможно и то, что какой-нибудь любитель молоденьких девочек ее в лучшем случае изнасиловал бы, а то бы и продал в сексуальное рабство, если вообще не убил. Вариантов масса, но факт тот, что, если бы не Себастьян, она не была бы такой, какая есть, и вы с ней сейчас не были бы ближе родных сестер. Понимаешь, любовь моя, достаточно изменить чуть-чуть что-то одно – и изменится все.
– То, чем он занимается, неправильно! Я закрыла на это глаза, потому что мне надо было, чтобы Мейвис уговорила его на этот разговор. И еще потому…
– Ты дала ей слово, что не арестуешь его.
– Теперь это уже не важно.
– Ты же не думаешь, что этих девочек убил он!
Черт побери, нет, конечно, она так не думала – и очень надеялась, что ее не обвели вокруг пальца.
– Думать – это еще не доказательство, а он ко многим из жертв имел отношение. Обманщик, вор, мошенник!
– Ты сейчас о ком? О нем или обо мне?
Ева бессильно откинулась на спинку сиденья.
– Прекрати.
– А что? Бандой девочек я, конечно, не заправлял, но сам в банде был. Я обманывал, я воровал, время от времени кого-то разводил. Ты научилась с этим жить, но оно тебя время от времени беспокоит.
– Ты давно бросил.
– Да, и вначале – ради себя самого, когда мы еще не были знакомы. А окончательно – ради тебя. Ради той жизни, о которой я мечтал для нас двоих. И у меня был Саммерсет, в противном случае мой батя так и продолжал бы из меня душу выколачивать, пока не прибил бы до смерти. Тебе лучше многих известно, что система опеки срабатывает не всегда, как бы ее работники ни старались. И что не все, кто берет под опеку детей, делает это из чистых побуждений. У тебя, лейтенант, свои установки, у меня – свои. Но не думаю, что в этом деле мы сильно различаемся. Расходимся немного, но не так чтобы очень далеко. Тем более что дело касается Мейвис.
Он протянул руку и погладил ее по бедру.
– А где ее мать? Ты же наверняка проверяла.
– В заведении для таких психов, как она. Которые других таких же психов режут кухонным ножом. Уже восемь лет там. А до этого моталась с места на место, вступила в какую-то секту, ушла, отбывала срок за проституцию – а расплачивались с ней «зевсом». Сбежала, села на план. Совсем скурилась, а потом порезала бабу, с которой бежала из отсидки – и с которой к тому времени сошлась. Мейвис была права. За столько лет она свои мозги просто сжарила. Сейчас ее держат на успокоительных.
– Ты ей не сказала.
– Скажу, если – или когда – ей это надо будет знать. Если – или когда – она сама спросит. Она выкинула это все из своей памяти – по крайней мере, до сегодняшнего вечера. По-настоящему. Были у нее моменты, когда она терзалась комплексами, что из нее не получится хорошей матери, но она сумела их побороть и стать счастливой. Сказать ей про мать сейчас – значит снова на нее все это навалить.
Ева прижала голову к подголовнику.
– И она была права. Если бы ее мать была вменяема, она все равно не узнала бы брошенную ею дочь в Мейвис Фристоун, поп-звезде и такой… жар-птице. Не перестаю поражаться ее нарядам.
– В этом есть свой отдельный смысл, нет? Ее принуждали носить мрачные платья, волосы коротко обрезали. Своими броскими нарядами она демонстрирует, что не просто прощается со своим прошлым, а ставит на нем решительный крест и выжигает каленым железом.
Представив себе эту картину, Ева рассмеялась.
– Да, наверное. Интересно, сама-то она отдает себе в этом отчет?
– Думаю, отдавала, когда начала экспериментировать с цветом волос, цветом глаз, одежками. А теперь? Теперь это уже ее натура.
Рорк свернул, въехал в ворота и подкатил к парадному крыльцу их красивого, элегантного особняка.