Занятые вопросами собственного благополучия и карьеры, сановники обратили внимание на разворачивающиеся события лишь 7 января. Остановить движение, уговорить сто пятьдесят тысяч рабочих (с семьями – почти полмиллиона) не ходить к царю с прошением было уже невозможно. Вечером в пятницу собрались на совещание у Мирского: Муравьев, Васильчиков, Фуллон, Лопухин, начальник петербургской жандармерии Рыдзевский, министр финансов Коковцов. Фуллон несмело предложил арестовать Гапона. Но при аресте непременно пролилась бы кровь, Гапон всё время находился в толпе и под охраной рабочих. Отвергли. Оставалось одно: выставить по городу кордоны войск, дабы преградить путь от окраин к центру, не пустить людей на Дворцовую площадь, не прогневать государя. Подробности этого плана обсуждали генералы уже на совещании у Фуллона. Стрелять, конечно, не придётся, разве что для острастки, в воздух. Но на случай всяких провокаций боевые патроны раздать. На том и порешили.
8 января, в субботу ясную и морозную, рабочие вовсю готовились к шествию. Экзальтация в окружении Гапона достигла апогея. Резолюции неутихающих собраний становились всё напряжённее, всё фанатичнее. Их нарастающий предреволюционный гомон фиксирует всё тот же журналист-социалист Этьен Авенар. Заседание в том же доме 35 по 4-й линии, ораторствует рабочий: «Если он действительно наш царь, он должен нас выслушать… Ему нельзя не принять нас… Но если он не примет нас, не захочет нас слушать, мы будем судить его народным судом. Если он прикажет в нас стрелять… (голоса в толпе: „Нужно в него стрелять!“), если он разорвёт наше прошение… (голос в толпе: „Разорвать его самого на куски!“) Нет! Мы его отдадим на суд народа!» В аналогичных тонах, только без всяких «если», была выдержана прокламация большевиков, появившаяся в тот же день. «Сбросить его с престола, выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку».
Пока такие листовки разлетались по столице, Фуллон приказал расклеить по городу своё обращение. «Никакие сборища и шествия по улицам не допускаются… К устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры». Закон предусматривал использование войск для пресечения беспорядков только в случае введения военного положения. О таковом ясного объявления не последовало. Обращение градоначальника расклеили поздно и в малом количестве экземпляров. Большинство обывателей о нём не знало. Полиция никаких распоряжений о пресечении шествия не получила.
Вечером Мирский поехал в Царское Село с крайне неприятной миссией: докладывать о возможных беспорядках в столице. Передал государю один из гулявших по городу вариантов петиции. Вернулся поздно, привёз высочайшее повеление о введении военного положения. Это было на руку и ему, и Фуллону, и Лопухину: ответственность за то, что произойдёт завтра, с них снималась и перекладывалась на плечи командующего войсками Петербургского округа великого князя Владимира Александровича. Этот в обществе слыл за отъявленного реакционера. Ему приписывали фразу: «Нужно открыть жилы России и сделать ей небольшое кровопускание». С такого и взятки гладки. В тишине, при морозном лунном свете солдаты стали занимать позиции.
Уже совсем ночью на квартиру Мирского, в доме министерства на Фонтанке, 16, явилась делегация интеллигентов: писатели Горький и Семевский, историк Кареев, гласный Городской Думы Кедрин – всего десять человек. Пришли уговаривать не стрелять завтра в народ. Мирский устал за день и их не принял. Поехали к Витте; тот принял, посетовал, что сделать ничего не может. После того, как кровавые события совершились, ходатаев за народ арестовали: в полиции решили, что это и есть то самое Временное правительство, о котором информировал Лопухина «Виноградов».
ШествиеНочью на перекрёстках горели костры: солдаты грелись. Утром, в десять часов, у отделов «Собрания» за Нарвской и Невской Заставами, на Васильевском, на Петроградской, на Выборгской сторонах стали собираться участники шествия. Настроение у всех было приподнятое, праздничное. Небо затянуло, но погода стояла приятная, морозная, безветренная. Толпы быстро росли, в них царствовало настроение самоотвержения, радостного единения во благом и великом деле. Наконец-то народ вместе со своим царём! Всё делалось организованно, дисциплинированно. Откуда-то добыли хоругви (как потом выяснилось, из часовен Общества трезвости и некоторых больниц). Принесли иконы, портреты царя. Собралось всего народу по городу тысяч триста – четыреста.
Около одиннадцати началось движение. От помещения нарвского отдела «Собрания» на Петергофском шоссе, дом 42, что возле Путиловского завода, двинулась колонна, во главе которой шёл сам Гапон. Рядом с ним – соратники, рабочие Васильев, Кузин, могучий кузнец Филиппов, пожилой путиловец с портретом царя, заодно сбоку – инженер с Путиловского завода, социалист Пётр Рутенберг (будущий убийца Гапона, но кто мог знать…). Все с непокрытыми головами. Двинулись с пением: «Спаси, Господи, люди Твоя…» (молитва о благоверном государе императоре Николае Александровиче). Впереди колонны, тоже без шапок – полицейские чины: помощник пристава путиловского участка Жолткевич и околоточный Шорников. Они были уверены: их долг – поддерживать порядок во время шествия. Останавливали транспорт, дабы дать дорогу портрету государя.
Немного не доходя Нарвских ворот, у моста через речку Таракановку (ныне несуществующую), колонна вдруг остановилась. Поперёк Нарвской площади стояли цепи солдат. Возникла странная пауза. Но в первых рядах снова запели «Спаси Господи» и «Отче наш», и колонна колыхнулась вперёд. Было слышно: что-то кричат офицеры с той стороны, но разобрать что – невозможно. Требование остановиться, разойтись, предупреждение о стрельбе – за пением просто не услышали. Из-за шеренг на толпу помчались конно-гренадеры. Толпа расступилась, сомкнулась за кавалеристами и снова двинулась. Никто ещё ничего не понимал. Раздался залп, потом второй, потом третий. Васильев, Филиппов, старик с царским портретом и полицейский Жолткевич были убиты сразу. После третьего залпа люди побежали в разные стороны. Гапона повалили на снег телохранители. Потом он скрылся.
Нечто подобное творилось на Васильевском, возле 4-й линии, у Благовещенского моста, на Петроградской стороне у Троицкого моста. На Шлиссельбургском шоссе обошлось без стрельбы, народ разогнала конница. Около двух часов толпа, до крайности взвинченная и уже неуправляемая – те, кому удалось пробиться с окраин, и просто зеваки – собралась у Дворцовой площади, со стороны Невского. На площади биваком расположились роты Преображенского полка. Видя, что толпа напирает, гвардии капитан Мансуров поднял одну роту и построил её поперёк площади, от Главного Штаба к Александровскому саду. Толпа не расходилась, оттуда раздавались яростные, злобные крики. Думая, что исполняет долг, Мансуров приказал солдатам дать предупредительный залп в воздух. Выстрелили вверх не целясь – и попали по деревьям сада, облепленным любопытными мальчишками. Потом последовали ещё залпы.
На Невском стреляли у Казанского, у Мойки. Кавалеристы и казаки носились взад и вперёд. Толпа то заполняла Невский, то разбегалась, спасаясь от сабельных ударов. Неистовое озлобление вдруг овладело людьми – с той и с другой стороны. Разбили стёкла во дворце великого князя Владимира. Подожгли газетные киоски. Где-то уже начали громить магазины. Из репортажей Авенара: «Проходит отряд пехоты с примкнутыми на ружьях штыками. Они не угрожают толпе, но эта последняя с тротуаров кричит в бешенстве: „Опричники! Кровопийцы!“ Офицеры, выведенные из терпения, приказывают атаковать, и толпа убегает в боковые улицы». «Я проходил к Казанскому собору, как вдруг увидел толпу, охваченную паникой, стремительно бежавшую мне навстречу. Её гнал отряд казаков». «На пересечении Невского и Литейного казаки летели на нас во весь опор. Я бегу вместе с другими… Решётчатые ворота одного дома раскрыты. Я… спрятался за одной из колонн… Один <казак> спешился и, отдав повод лошади товарищу, набросился на молодого рабочего, упавшего на землю, и стал его жестоко бить плетью и топтать сапогами…»
По официальным данным, 9 января в ходе беспорядков погибло девяносто шесть человек, ранено триста тридцать три. По неофициальным – от шестисот до семи тысяч погибших. Вероятнее всего, что-то между девятьюстами и полутора тысячами. Лишь к вечеру следующего дня в городе всё стихло. Это была тишина бездны. Прелюдия Гражданской войны и начало русского апокалипсиса.
Метель под Мукденом
«… – Простите меня! – вдруг вскрикнул Кимеров и упал навзничь. Я расстегнул его и увидел, что низ живота его пробит, передняя косточка отбита и все кишки вышли наружу. Он быстро стал помирать… Я сидел над ним, беспомощно придерживая марлей кишки, а когда он скончался, закрыл ему глаза, сложил руки и положил удобнее». Так описывает военный врач Евгений Сергеевич Боткин один из ничтожных эпизодов самой массовой бойни из всех, какие устраивало человечество до Первой мировой войны. Смерть всего лишь одного из сотен тысяч русских и японских солдат. «Страшная песчаная метель, бившая нашим в лицо и закрывавшая всё непроницаемой мглой… помогла японскому батальону прорвать наши ряды», – объясняет Боткин. Он не знал, что вокруг Мукдена кружились другие вихри, рождённые политическими расчётами и карьерными амбициями. Тогда, как и сейчас, российская государственная элита, не задумываясь, готова была приносить в жертву своей корысти любое количество человеческих жизней.
По официальным данным, 9 января в ходе беспорядков погибло девяносто шесть человек, ранено триста тридцать три. По неофициальным – от шестисот до семи тысяч погибших. Вероятнее всего, что-то между девятьюстами и полутора тысячами. Лишь к вечеру следующего дня в городе всё стихло. Это была тишина бездны. Прелюдия Гражданской войны и начало русского апокалипсиса.
Метель под Мукденом
«… – Простите меня! – вдруг вскрикнул Кимеров и упал навзничь. Я расстегнул его и увидел, что низ живота его пробит, передняя косточка отбита и все кишки вышли наружу. Он быстро стал помирать… Я сидел над ним, беспомощно придерживая марлей кишки, а когда он скончался, закрыл ему глаза, сложил руки и положил удобнее». Так описывает военный врач Евгений Сергеевич Боткин один из ничтожных эпизодов самой массовой бойни из всех, какие устраивало человечество до Первой мировой войны. Смерть всего лишь одного из сотен тысяч русских и японских солдат. «Страшная песчаная метель, бившая нашим в лицо и закрывавшая всё непроницаемой мглой… помогла японскому батальону прорвать наши ряды», – объясняет Боткин. Он не знал, что вокруг Мукдена кружились другие вихри, рождённые политическими расчётами и карьерными амбициями. Тогда, как и сейчас, российская государственная элита, не задумываясь, готова была приносить в жертву своей корысти любое количество человеческих жизней.
Десять тысяч вёрст от ПетербургаМукден – город и станция на юге Маньчжурии, на железной дороге «Харбин – Порт-Артур». Ныне в великодержавном Китае Мукден переименован в Шэньян, а Порт-Артур – в Люйшунь. Стёрта память о русском и о японском господстве. А заодно и об эпохе правления императоров маньчжурской династии, чьи могилы-курганы расположены поблизости от Шэньяна. В современном Китае не любят вспоминать о былой самостоятельности Маньчжурии, Уйгурии или Тибета… Сто лет назад поднебесная империя разваливалась на части, её хищные соседи боролись за лакомые куски. Здесь, на плоской равнине, тянущейся вдоль только что построенной железной дороги, разворачивались главные сражения Русско-японской войны.
Мукден стал центром сосредоточения русских войск после отступления из-под Ляояна в сентябре 1904 года. То странное (как вся война) полупоражение имело два важных следствия. Осаждённый с суши и с моря Порт-Артур был обречён на героическую, но бессмысленную оборону, а общественность России, до этого настроенная сверх-патриотически, как-то вдруг разочаровалась в войне, перестала ею интересоваться, лишь изредка злорадствовала по поводу неудач собственного государства, его армии и флота.
Куда более интересные дела волновали эту самую общественность, обитающую главным образом в Питере да Москве, за десять тысяч вёрст от театра военных действий. Новый министр внутренних дел, обходительный и благородный Святополк-Мирский, говоря речь в присутствии газетчиков, что-то неопределённое вымолвил про доверие между обществом и властью. В этом увидели провозвестие эры либеральных реформ. На состоявшемся в ноябре съезде земских деятелей звучали речи отъявленно-конституционные. Потом вдруг вспомнили, что 20 ноября – сорокалетие судебной реформы Александра II; по этому поводу повсеместно стали устраивать банкеты, на которых говорили против самодержавия весьма вольно, и, гордясь собственной отвагой, аплодировали социалистам. Ждали манифеста о созыве то ли Земского собора, то ли Учредительного собрания – и вознегодовали страшно, когда в царском указе 12 декабря не увидели сих заветных слов. В таковых делах прошли осень и начало зимы. 22 декабря столичные газеты сообщили о капитуляции Порт-Артура. На девятнадцатый день после этого совершилось Кровавое воскресенье. Огромную империю, шестую часть суши, затрясло в революционном припадке.
Полузабытая война шла тем временем довольно вяло. После неудачной попытки наступления в конце сентября – начале октября русская армия под командованием генерал-адъютанта А. Н. Куропаткина застыла в неподвижности на позициях, тянущихся стокилометровой дугой с центром в Мукдене. Японцы тоже не шевелились. В трёхстах километрах к югу 3-я японская армия генерала Ноги догрызала Порт-Артур; после его капитуляции требовалось время для переброски освободившихся сил на мукденское направление. Долгое затишье сменилось внезапной активностью лишь в начале января. Прологом мукденской битвы стало четырёхдневное сражение под Сандепу.
«Die erste kolonne marschiert…»Бои начались на 12(25) января в ночь, а завершились к исходу дня 15(28). Соотношение сил умеренно-благоприятно для русских: около двухсот восьмидесяти пяти тысяч человек против примерно двухсот тысяч японцев. Сильно укреплённых или выгодных для обороны рубежей на плоской равнине, образованной реками Тайцзыхэ и Хуньхэ, не было. В мучительных спорах между главнокомандующим и командующими тремя армиями был рождён план операции. 2-я армия генерал-адъютанта Гриппенберга при поддержке артиллерии 1-й и 2-й армий наносит главный удар по левому флангу противника в направлении деревни Сандепу, овладевает ею, а затем – позициями между реками Хуньхэ и Шахэ. Тем временем вводятся в бой силы 1-й армии генерал-адъютанта Линевича и 3-й армии генерал-лейтенанта барона Каульбарса. Их совместными усилиями противник отбрасывается за Тайцзыхэ. План не плохой и не хороший, по сути своей похожий как две капли воды на план Аустерлицкого сражения, описанный в «Войне и мире». «Die erste kolonne marschiert…» «Первая колонна марширует…» Сходство подчёркивается немецкими фамилиями русских командующих.
12 января, затемно, по позициям японцев ударила русская артиллерия. По каким-то причинам оказалась задействована лишь половина орудий 2-й армии. На главном участке – по району Сандепу – был сделан всего тысяча семьсот шестьдесят один выстрел, причём тысяча четыреста сорок восемь – из лёгких орудий. Огневые точки противника подавлены не были. Вслед за тем на правом фланге 2-й армии перешёл в наступление 1-й Сибирский корпус генерала Штакельберга. Японцев отбросили, и к вечеру вышли на линию реки Хуньхэ. Пока здесь длился бой, Гриппенберг ждал, опасаясь за свой правый фланг; тем временем японцы усиливали оборону. Наступила ночь. Лишь утром 13-го был дан приказ атаковать Сандепу.
Дивизия, выдвинутая для этой цели, несколько дней перебрасывалась с места на место: высшее командование утрясало наступательные планы. К моменту атаки солдаты и младшие офицеры еле таскали ноги от усталости и на чём свет стоит кляли всех генералов на свете. В бой надо было идти по открытой равнине, по намёрзшей за ночь скользкой наледи, да ещё густой туман стал подниматься с утра и висел в воздухе до полудня. Батальоны двух полков в этом тумане сбились с пути и, вместо того, чтобы выйти на позиции западнее Сандепу, забрали к северу. Из тумана по ним неожиданно ударили пулемёты. Батальоны залегли и шесть часов пролежали под огнём, не получая никаких приказов. Лишь часам к четырём пополудни командир дивизии Русанов смог разобраться, где находятся его войска, и отдал приказ – в атаку. Солдаты рванулись под пулемётный огонь короткими перебежками; впереди виднелись какие-то хижины; про них думали, что это и есть Сандепу. Добежали, выгнали оттуда несколько сотен японцев. Русанов донёс командованию: задача выполнена! Куропаткин тут же отправил государю победную телеграмму. Но через пару часов выяснилось пренеприятное обстоятельство: захвачена была никому не нужная деревня Баотайцзы, а вожделенная Сандепу осталась в полукилометре к югу. В сумерках стали перестраиваться; в атаку шли с чувством обречённой безнадёжности и с единственной мечтой: отдохнуть и отогреться. Естественно, что из этих атак ничего не вышло. Потеряв тысячу сто двадцать два человека убитыми и насмерть замёрзшими, к вечеру 14 января дивизия отступила на исходные позиции.
И дальше всё происходило столь же бестолково. Дивизия Гернгросса из корпуса Штакельберга зашла противнику в тыл; но пока её войска пытались перехватить вражеские коммуникации, два других корпуса, стоявших против Сандепу с фронта, бездействовали. Ни Гриппенберг, ни Куропаткин в их действия не вмешивались. Гернгросс попал под сильный контрудар японцев и отступил с большими потерями. Другие дивизии 1-го корпуса на помощь ему не пришли.
15 января Куропаткин приказал захватить Сандепу во что бы то ни стало. Но японцы успели подтянуть резервы и ударили по всему 1-му корпусу. Пока здесь отбивались, 10-й корпус перешёл в наступление – неожиданно успешно. Но когда его передовые части уже угрожали окраинам Сандепу, пришёл приказ главнокомандующего: не увлекаться наступлением. Приказ есть приказ. Остановились, стали ждать. Тем временем в тыл японцам прорвалась конница генерала Мищенко, но без поддержки пехоты её успех оказался эфемерным, и она вернулась обратно. К вечеру 15-го Куропаткин отдал приказ о прекращении наступательных действий. Армия Гриппенберга отодвинулась за Хуньхэ, потеряв убитыми и ранеными почти двенадцать тысяч человек. Потери японцев достигали девяти тысяч.