«Хозяйка, сейчас как непогода разыграется, дождь как хлестанёт – садились бы вы все в колымагу, вымокнете ж посредь дороги-то».
Подсвеченная багрянцем изнанка туч не предвещала ничего хорошего. Мать с тревогой посмотрела на небо, а Ждане подумалось: тучи были словно не дождевой водой пропитаны, а кровью… Раздался холодный лязг железа: это Млада вынула из ножен кинжал. На его длинном четырёхгранном клинке отразился грозный отблеск зари.
«Ох», – испуганно попятилась мать.
«Не бойся, матушка, – сказала Млада. – Я с погодой поговорю».
Никому вспарывать живот она не собиралась, вместо этого побрела по траве прочь от дороги. Отойдя на несколько шагов, опустилась на колени, низко повесив голову, и сделала себе на руке небольшой надрез. Ждана содрогнулась: под лезвием взбухла, налилась и покатилась по коже тёмно-красная струйка. Не обращая внимания на ранку, Млада поднесла окровавленный клинок к губам и что-то неслышно зашептала, опустив ресницы. Потом, держа кинжал обеими руками, протянула его к небу жертвенно-дарующим жестом, и до слуха Жданы донеслись её слова:
«Ветроструй, отец туч дождевых, ветра северного, южного, восточного и западного, прими дар мой. Кровь, на земле рождённая, клинок, из земных даров выкованный, а дух с моих уст – твоим дыханием данный…»
И опять речь перешла в беззвучное шевеление губ, а порывы ветра начали на глазах ослабевать. В самом начале, когда Млада только опустилась в траву, её кудри трепетали на голове, как живые, а теперь едва колыхались. Громовые раскаты стихли до глухого ворчания. Дыхание неба успокаивалось, а кровь Млады капала, впитываясь в землю. Женщина-кошка захватила в руку пучок травы с полевыми цветами и, не срывая его, отёрла кинжал, после чего вложила в ножны. Затем она медленно поднялась на ноги, глядя на застывшие в небе алые животы туч, а кровь всё капала с пальцев опущенной руки…
Опомнившись, Ждана кинулась к ней с носовым платком, чтобы перевязать порез.
«Сама вышивала? – улыбнулась Млада, глянув на платок. – Не надо пачкать, он такой красивый… И так заживёт».
И на глазах у изумлённой Жданы она принялась вылизывать себе ранку. Кожа очистилась, а кровь остановилась, остался только сам порез – короткий, но глубокий, сделанный волевой рукой. Ждана не могла смотреть на это и всё-таки наложила на руку Млады платок, а та нагнулась и тепло накрыла её губы своими. Ещё ни разу не целовавшаяся Ждана напружиненно застыла, не зная, что делать. Ощутив у себя во рту что-то подвижное, щекочущее и горячее, она вздрогнула, сердце провалилось в живот и увязло в студенистом холоде испуга, но ладонь Млады, лёгшая ей на затылок, не дала отпрянуть. От привкуса крови к горлу девушки подступила лёгкая дурнота, но нежность губ Млады победила. Кровь, рождённая на земле, небесный холод клинка, алые капли на ветру… И невозможная, непостижимая сладость весенних цветов.
«Мне снились твои глаза», – прошептала Ждана.
«И мне – твои», – шевельнулись губы Млады в секунде от нового поцелуя.
Возницы, сняв шапки, с открытыми ртами наблюдали за чудом усмирения грозы. Усмехнувшись, Млада сказала им:
«Что уставились? Давайте-ка, ребята, колёса чинить… Есть хоть у вас, чем?»
Всё было: и запасные колёса, и инструмент. Об этом позаботился отец, зная, какая продолжительная и непростая предстоит дорога. Однако провозились мужики долго: уже стемнело, и стало плохо видно, но Младе сумерки не были помехой. Она, наверное, сумела бы приладить колесо и в темноте.
Домой Ждана приехала хоть и измотанная дорогой, но счастливая и гордая. Когда она выходила из повозки, руку ей подала голубоглазая женщина-кошка, пружинисто соскочившая на землю под любопытными взглядами домочадцев, которые столпились на крыльце, чтобы поглядеть на гостью с Белых гор. Знакомство Млады с отцом Жданы прошло прекрасно. Узнав, что её родительница – известный мастер-оружейник Твердяна Черносмола, он показал ей бережно хранимый им подарок князя Искрена – великолепный, отшлифованный до невыносимого зеркального блеска меч с украшенной самоцветами рукояткой и клеймом на доле, гласившим: «Коваль Твердяна». Острота клинка превосходила лезвие бритвы. Длинные сильные пальцы Млады пробежали по клейму, лицо озарилось тёплым сиянием.
«Да, это работа моей родительницы, – сказала она. – Отрадно видеть, что она так ценится».
В честь Млады отец решил устроить большой приём с помолвкой. На его подготовку ушла целая седмица, и все эти дни женщина-кошка гостила под родной крышей Жданы. Днём устраивались всевозможные увеселения, а ночью Ждана лежала в своей девичьей постели одна, думая о Младе и вспоминая их первый поцелуй. От мыслей этих её тело охватывала сладкая истома, щёки горели, дыхание сбивалось, а сердце частило. Смущая саму себя такими думами, она всё же не могла перестать грезить о руках Млады, о её длинных сильных ногах и крепких объятиях. В груди уютно устроилось счастье, и перед мысленным взглядом разворачивался образ долгого совместного пути… Дом в Белых горах, сосны, а в животе – шевеление чуда новой жизни.
Вдруг ей почудилось, будто кто-то тихо, нежно окликнул её по имени. Призрачный, зыбкий, как отражение на воде, зов взволновал Ждану, сдёрнув покрывало тёплой дрёмы. Лишённая покоя, она чутко слушала тишину… И снова! «Ждана», – дохнул ей на ухо знакомый голос. Это Млада звала её! Покрываясь холодными мурашками, Ждана откинула одеяло, всунула ноги в войлочные башмачки и накинула на плечи домашний кафтанчик из красного шёлка. Пересекая лучи лунного света, падающего в окна, она неслышно заскользила из женских покоев в гостевую часть дома, забыв обо всех приличиях. Поющая струнка зова безошибочно привела её к той самой двери, толкнув которую, Ждана увидела озарённую лунным серебром богатую кровать под бархатным навесом… Но не чернокудрая женщина на ней спала, а разлёгся огромный зверь с длинным пушистым хвостом и усатой мордой. Ждана застыла на пороге, а глаза зверя открылись и блеснули голубыми огоньками. Эти глаза она узнала бы из многих тысяч… И всё же она закрыла лицо ладонями, нырнув в спасительную тьму.
«Ах ты, бесстыдница, – зашептал смеющийся голос Млады, и Ждану обняли не чёрные лапищи огромной кошки, а знакомые сильные руки. – Ты зачем явилась? Мы же ещё свадьбу не сыграли!»
На Ждану обрушился град поцелуев. Они обжигающе трепетали на её коже маленькими жар-птицами, а щедро дарящие их губы мягко щекотали костяшки её пальцев. Ждана открыла лицо и ощутила на щеках жар: её обнимала смеющаяся Млада, одетая только в лунный полумрак. Холодный кокон испуга и смущения, сковывавший Ждану, лопнул, и она, окунаясь с головой в манящую глубину беззастенчивости, коснулась ладонями широкой горячей спины Млады. Скользнув ниже, она прикусила губу и обхватила пятернями два упругих полушария.
«Ммм… – простонала Млада, потираясь носом о щёку Жданы и щекоча её своим дыханием. – Повременить придётся с этим, моя милая. Ты ещё в круг Лалады не входила; обряд проводится за день до свадьбы. Во время него ты должна быть девственной, иначе нельзя. И только после этого я смогу войти в тебя… Тогда дитя будет соединено с Лаладой с самого зачатия. А сейчас… не соблазняй. Боюсь девство твоё нарушить».
«Зачем же ты тогда звала меня?» – От стыда и недоумения Ждана отдёрнула руки.
«Я не звала тебя», – удивилась Млада.
«Но я слышала… твой голос, – пробормотала Ждана, не зная, что и думать. – Он звал меня по имени!»
«Хм… – Млада внимательно заглянула ей в глаза, поцеловала в брови. – Вон оно что… Наверно, это потому что ты мне снилась. Может быть, это ты и услышала как зов. Но – ш-ш! – Женщина-кошка приложила к губам палец. – Услышит кто-нибудь – оскандалимся… И твой отец выставит меня вон!»
С тихим смешком она прильнула к губам Жданы. Девушка чуть не плакала от непонимания, что делать: руки Млады мягко выпроваживали её из комнаты, а губы говорили «останься». В «том месте» уже невыносимо сладко ёкало, язык пересох, дыхание сбилось, в висках гудел ветер с подбитых багрянцем туч… Цветы колыхались, пыльца таяла во рту, горьковатая сладость лепестков ласкала нёбо. Ветер и мёд. Нет, невозможно было отказаться, уйти в одиночество девичьей постели, когда в ладони ей упирались шершавые бусины сосков женщины-кошки… Впервые бредя по этому полю на ощупь, Ждана ловила подсказки собственного желания. Обвив горячим кольцом рук шею Млады, она дала понять: «Останусь или умру».
«Что ты творишь! – жарко прошептала ей в губы Млада. – Эх… Ладно, есть один способ… без проникновения».
Не успела Ждана ойкнуть, как оказалось подхвачена на руки и торжественно уложена на постель. Вся одежда слетела с неё; миг – и к её нагому телу прильнуло такое же свободное от покровов тело Млады. Они были такими разными: Ждана – чуть неуклюжей, мягкой и податливой, как пух, Млада – упругой и напряжённой, уверенной, но в слиянии и притирке друг к другу выпуклости находили нужные впадинки, а сила и твёрдость придавала мягкости такую форму, чтобы обеим досталось наслаждения вдоволь. Губы Млады обследовали каждую пядь кожи Жданы, и от их горячей влажности девушка дрожала тетивой, готовой к выстрелу. Распробовав невыразимую сладость поцелуев, она уже сама тянулась к Младе открытым, как у голодного галчонка, ртом, прося ещё и ещё… И безотказно получала нежность большими глотками. Волосы разметались по подушкам, а «внизу» приближалось убийственное блаженство…
«Что ты творишь! – жарко прошептала ей в губы Млада. – Эх… Ладно, есть один способ… без проникновения».
Не успела Ждана ойкнуть, как оказалось подхвачена на руки и торжественно уложена на постель. Вся одежда слетела с неё; миг – и к её нагому телу прильнуло такое же свободное от покровов тело Млады. Они были такими разными: Ждана – чуть неуклюжей, мягкой и податливой, как пух, Млада – упругой и напряжённой, уверенной, но в слиянии и притирке друг к другу выпуклости находили нужные впадинки, а сила и твёрдость придавала мягкости такую форму, чтобы обеим досталось наслаждения вдоволь. Губы Млады обследовали каждую пядь кожи Жданы, и от их горячей влажности девушка дрожала тетивой, готовой к выстрелу. Распробовав невыразимую сладость поцелуев, она уже сама тянулась к Младе открытым, как у голодного галчонка, ртом, прося ещё и ещё… И безотказно получала нежность большими глотками. Волосы разметались по подушкам, а «внизу» приближалось убийственное блаженство…
Скрип… На Ждану словно ушат ледяной воды вылили, Млада тоже замерла. Уже готовый распуститься огненный цветок погас, внутри шипели только угольки… Превратив в слух и тело, и душу, Ждана пыталась понять, откуда шёл звук. Кажется, это – дверь где-то по соседству. Кто мог не спать в такой час? Для чего ему понадобилось расхаживать по дому?
Время ползло по-пластунски, боясь поднять голову. Ждана сжалась в комочек и дрожала на плече Млады, а та успокоительно чмокала её в нос и наматывала пряди её волос себе на пальцы. Больше ничего не скрипело, но молчание в комнате висело ещё долго.
«Должно быть, кто-нибудь по нужде вышел, – шёпотом усмехнулась Млада. И проворчала: – Я б этому зассанцу одно место узлом завязала…»
Река наслаждения покрылась льдом, и Ждана, поёжившись, отвергла мысль о попытке войти в неё снова. Слова Млады о том, что отец мог выгнать её, запали девушке в душу. Она слишком долго ждала своего счастья, чтобы вот так легкомысленно спугнуть его.
«Не бойся, – словно заглянув в её думы, шепнула Млада. – Ничего мне твой отец не сделает, всё равно уж свадьба – дело решённое. А попытается – украду тебя, да и всё тут. Главное – сохранить твоё девство до обряда. Ничего, сейчас ты целенькая осталась».
В свою спаленку Ждана прокралась на цыпочках – с припухшими, зацелованными губами и ноющим от крепких объятий телом. Хоть она и не испытала «этого» сполна, но узнала достаточно, чтобы больше не страшиться близости и войти во вкус. Для сна оставалось мало времени…
Приём с помолвкой благополучно состоялся – с пиром горой, на широкую ногу: скромным празднеством такое событие, как обручение своей дочери, глава города отметить просто не мог. Ждана с Младой сидели за отдельным столом, на высоких креслах-тронах – царицы праздника.
Помолвку отгуляли – настала пора Ждане покидать родной дом. По установленному обычаю, свадьбу играли осенью, после сбора урожая, а до этой поры невеста переселялась в Белые горы, к своей наречённой избраннице, чтобы привыкнуть к совместной жизни и освоиться в новой семье. А между тем отцу и матери Жданы предстояло познакомиться со своими будущими белогорскими родственниками – родителями Млады. Можно было отправиться в гости обычным, но долгим и утомительным способом – по дороге, однако женщина-кошка предложила другой, более быстрый путь – с помощью кольца. Оно предназначалось для Жданы, чтобы и та наравне со своей супругой могла мгновенно переноситься на большие расстояния. Эти кольца делались мастерами-оружейниками, владевшими искусством вплетения волшебных чар в металл.
«Вещей с собой можно взять совсем немного, – предупредила Млада. – С тяжёлой поклажей – заблудимся».
Кольцо было только одно, потому перемещаться предстояло по очереди: сначала Ждана, потом её отец, а после – мать. Но вот незадача: как быть с огромным приданым? Десять больших тюков да четыре сундука – таких, что даже руками не обхватишь – как их перенести в Белые горы? Решили так: взять с собой на первое время только самое нужное, а остальное отправить повозкой.
И вот, на палец Жданы скользнуло кольцо из чернёного серебра, с тончайшим филигранным узором и голубым камнем в форме кошачьего глаза – холодного, проницательного. Надев кольцо, Млада пару мгновений ласково грела руку девушки в своих ладонях, а потом крепко сжала её и перекинула себе за плечо мешок с вещами.
«Не отпускай мою руку, – сказала она. – И шагай следом».
Стены, колонны и расписные своды Парадного покоя колыхнулись – воздух пошёл круговыми волнами, как вода от брошенного камня. Ждану обдало жгучим холодком, словно она вошла в ещё не прогревшуюся весеннюю воду, но отступать было поздно: она шагнула вслед за Младой в средоточие этих волн – точку, откуда они расходились…
5. Край поющих камней. Две песни и горький разговор
Мгновение назад Ждана была у себя дома, а сейчас оказалась перед суровым ликом гор. Самые дальние застыли в синей дымке, увенчанные белыми шапками и вросшие вершинами в облака, а ближние зеленели хвойными лесами. Под ногами у девушки курчавилась травка с жёлтыми цветочками, а обступали её со всех сторон суровые старые сосны с тёмными, замшелыми стволами. Росли они среди груды камней, светлых, как очищенные временем кости… В нескольких шагах, за соснами, уходила вверх грубо вытесанная прямо в горной породе лестница с широкими ступеньками.
«Ну, вот мы и дома, – весело сказала Млада, опуская вещи Жданы на плоский, как стол, камень. – Подожди тут, пока я твоих родителей перенесу».
Земля была наполнена металлическим гулом, точно в её недрах гудели огромные колокола. «Баммм… Биммм… Боммм», – приглушённо пели старые камни отголосками внутренних перезвонов.
«Что это? – прошептала Ждана, ёжась. – Земля гудит…»
«Тут кузня недалеко, – ответила Млада, кивая наверх – туда, куда вела, петляя среди сосен по горному склону, каменная лестница. – Там моя родительница и старшая сестра Горана трудятся».
«А разве у тебя сестра не дева?» – удивилась Ждана.
«Дева – младшая, – улыбнулась женщина-кошка, с озорными синими искорками в глазах касаясь щеки девушки носом. – Трое нас. Горана – подмастерье, дело оружейное от родительницы в наследство примет, я границу стерегу, а Зорица – девица на выданье и рукодельница славная. Она в вышивку свою тепло и силу Лалады вплетает. Ну, я скоро. Моргнуть не успеешь, как вернусь!»
Чмокнув Ждану в щёку и сняв с её пальца кольцо, Млада нырнула в пустоту – только сосны дрогнули перед глазами, колыхнувшись волнами. Пара мгновений неуютного одиночества – и девушка, опустившись на колени, приложила ухо к холодному шершавому камню. «Боммм, биммм, бомм-тили-боммм», – тягуче, многоголосо разливалось в земле. Встав, Ждана подошла к краю площадки, обнесённому оградой из каменных глыб. От синих гор с белыми шапками веяло прохладой, простор между зелёными склонами пересекали дороги, отсюда казавшиеся тонкими тропинками, а по долине струилась синяя лента реки. Вдалеке вдоль берега вытянулось селение, размерами не превосходившее большую деревню, но башни по четырём сторонам и каменная стена говорили о том, что это – городок-крепость.
Действительно, не успела Ждана толком осмотреться, как из воздуха снова возникла Млада, но не одна, а с отцом. Оказавшись в совершенно новом месте, он изумлённо огляделся.
«Ну и дивное колечко! – одобрительно проговорил он. – Удобно, ничего не скажешь! И никаких лошадей, никаких повозок не надо. Этак-то в сто крат лучше, чем трястись по дороге. Одно плохо – поклажи с собой много не возьмёшь… А так – красота!»
Таким же способом была переправлена и мать. Подойдя к каменным глыбам у края, Млада показала на городок у реки:
«Вон там – видите, дома и башни? Это город Военежин. А кузня нарочно так далеко устроена, потому что когда там работают вовсю, земля гудит. Ну, идёмте за мной».
Они начали подниматься по лестнице среди сосен, под колючим, взъерошенным пологом их ветвей. Ступеньки были усыпаны пожелтевшей старой хвоей, кое-где покрылись бархатной порослью мха и лишайника, а подземный гул и звон по мере подъёма слышался всё яснее. Вскоре вверху показалась площадка, обнесённая каменной стеной в три человеческих роста. Что находилось за нею, нельзя было разглядеть, а сверху поднималась лишь обыкновенная гора.
«Кузня прямо в горе вырублена, – пояснила Млада. – Отсюда ничего не увидеть».
Остановившись перед мощными деревянными воротами, она постучала в них кулаком. Ждане показалось, что стук был не слишком-то слышен за тяжёлым лязгом в утробе горы, но в воротах открылось окошко.