– Где хочешь…
– Вон там было бы хорошо, – ответила Мелоди. – Если тебе будет удобно.
Слава богу, отвечать не пришлось. Потому что, черт подери, в этот день все складывалось офигенно удобно.
Мелоди скинула шлепанцы, и мы забрались на мою кровать. Я потянулся за блокнотом и карандашами, а она откинулась на локти:
– Усадишь меня или мне самой принять какую-нибудь позу? Может, такую?
Если бы я дотронулся до нее, то рисовать бы уже не смог.
– Просто устраивайся так, чтобы не застывать в неудобном положении. Это займет некоторое время.
Ее обтягивающая кофточка слегка расходилась на безупречной груди. Над шортами виднелась полоска загорелой кожи.
Я прислонился к стене и стал ждать, когда Мелоди устроится. Она откинулась на гору подушек, рассыпав по ним свои волосы, как золотой водопад. Согнув одну ногу, вытянула вторую и дотронулась своим большим пальцем до моего. И наконец, не сводя с меня глаз, расстегнула две верхние пуговицы, показав белый кружевной лифчик.
– Так хорошо?
Ее голос слегка дрожал. У меня затряслись руки. Черт! Несколько раз медленно вдохнув и выдохнув, я кое-как сосредоточился и сказал:
– Супер.
Она улыбнулась. Пока я работал, мы молчали. Тишину нарушали только наши нервные покашливания и шуршание моего карандаша. Пошевелившись, Мелоди снова тронула мою ступню. Я машинально сделал ответное движение. Наконец я внимательно оглядел набросок и передал его ей.
– О боже! – Мелоди посмотрела в блокнот, затем на меня, потом опять в блокнот. – Я знала, что ты хорошо рисуешь… но это… потрясающе! – Она вытянула ноги и окинула себя оценивающим взглядом. – Правда, в жизни я так не выгляжу. Это восхитительно!
Взяв у нее блокнот, я положил его на нижнюю полку, прямо у нас над головами.
– Поверь, в жизни ты еще лучше.
Не поднимая на меня глаз, Мелоди провела рукой по моим татуировкам – совсем не так, как вчерашняя девица на лодке. Той, видимо, казалось, что ощупывание моих плеч входит в стоимость тура, который оплатил ее папаша.
– Хочешь еще раз поцеловать меня? – спросила Мелоди, по-прежнему не глядя мне в лицо.
Я склонился над ней, скользнул ладонью под ее кофточку и, задержав руку на талии, подождал, когда она поднимет глаза. Как и два дня назад, мы поцеловались осторожно, не смыкая век. Со стороны движения наших губ, наверное, показались бы вялыми. Вдруг Мелоди ухватилась за мою футболку и потянула меня вниз. Мое колено оказалось между ее колен, и уже не было смысла скрывать, в каком состоянии находилось то, чем я прижался к внутренней стороне ее бедра. Мелоди смежила веки и открыла рот. Я не стал тратить время на попытки взвесить все за и против, потому что уже утратил способность думать. Сплетясь с ней языками, я тоже закрыл глаза, и мои руки принялись шарить везде, докуда могли дотянуться.
Мы сели, стараясь не прерывать поцелуя. Она стряхнула с себя кофточку, на которой я расстегнул оставшиеся три пуговицы. Через секунду на край кровати полетела и моя футболка. Под моим нетерпеливым взглядом Мелоди расцепила крючки на лифчике, и я снял его, проведя ладонями по ее плечам. Она задрожала, когда мои пальцы проследили изгибы ее торса. У нее было стройное тело танцовщицы, спортивность которого подчеркивала податливая полнота груди. Отбросив бюстгальтер, я лег на спину и привлек Мелоди к себе, положив руки ей на ягодицы и дотрагиваясь языком до сосков. Она замерла надо мной на выпрямленных руках.
Ее стоны стали громче. Когда я прихватил сосок губами, она закричала и отпустила руки. Мы перевернулись. Упершись в стену, я подтянул Мелоди под себя и с нажимом протиснул бедро между ее ног. Она впилась ногтями мне в плечи и упоенно меня поцеловала, а после скользнула ладонью вниз по моему животу. Я слегка приподнялся, позволяя ее теплой мягкой руке лишить меня остатков самообладания, и, опершись на один локоть, расстегнул на ней шорты. Мои пальцы так легко вошли внутрь ее, что я выдохнул: «Господи боже!» Через несколько секунд я почувствовал дрожь, пробежавшую по телу Мелоди: она кончила, а сразу после нее кончил и я.
Вернувшись в реальность, мы медленно высвободили руки. Я взял свою майку и вытер сначала ее пальцы, потом свои. Мне хотелось облизать их, чтобы изведать вкус Мелоди, но я почему-то не решился. Соорудив из одеяла кокон, я прижал ее к себе. Мы сидели и смотрели друг на друга, пока не задремали.
Когда я проснулся, Мелоди уже ушла. Рисунок она забрала с собой.
Лукас
Только в субботу вечером я наконец-то отправил Жаклин письмо. Оно состояло из четырех коротких предложений исключительно делового содержания. Никаких заигрываний. Ее ответ тоже был сдержанным, хотя она и спросила про мои выходные. Я не удержался и ответил, что они удались на славу, добавив: «Особенно пятница. А как прошли твои?»
В ее коротком ответе выделились три слова: «Хорошо, одиноко, плодотворно».
Нам всем бывает нужно побыть наедине с собой, но эта девушка не имела права на одиночество.
Я достал плотную бумагу, угольные карандаши и набросок, на котором Жаклин была изображена лежащей навзничь. Штрих за штрихом перенося на листок стройные очертания ее тела, я вспоминал поцелуи, пробуждавшие во мне желание большего. Растушевывая тени под грудью Жаклин, я повторно переживал прикосновения к ее мягкой коже, которые она мне позволила. Я рушил стену между нами, вместо того чтобы укреплять кладку.
Повторив рисунок, я прикнопил его к стене своей спальни прямо напротив подушки.
В среду, к концу лекции по экономике, внутри меня разгорелась нешуточная борьба между желанием рассказать Жаклин правду о себе и стремлением продолжить начатую игру, в которой я исполнял роль сексуального наемника, помогающего ей пережить личную драму. Сценарий выглядел идеально: я провожу время с первой за несколько лет достойной девушкой, а она расправляет крылья, забывает своего самовлюбленного бывшего и снова становится хозяйкой собственного тела.
Я заглушил внутренний голос, твердивший мне, что этого недостаточно.
Жаклин, наверное, тоже была занята осмыслением наших отношений. За несколько дней она ни разу не написала Лэндону и не прислала эсэмэску мне. Перестала появляться в «Старбаксе». Только пару раз оглянулась на меня во время лекций. В пятницу к ней подошел Мур. Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз и держа одну руку в кармане, уверенный в собственной неотразимости.
Я не видел лица Жаклин, когда они разговаривали, но ее поза показалась мне напряженной. Боясь не сдержаться и стереть самодовольную ухмылку с рожи Мура, я поскорее вышел в коридор.
В пятницу вечером я получил письмо от Ральфа Уоттса, помощника начальника полиции кампуса. Его назначили ответственным за курсы самообороны, которые проводились на базе и за счет университета. Прошлой осенью я увидел на доске объявлений афишу и спросил Уоттса об этой программе. Тогда он послал меня на курсы по подготовке инструкторов, после чего я дважды участвовал в тренировках на общественных началах: обкладывался защитными подушками и служил боксерской грушей тем студенткам и сотрудницам, которые выражали желание три недели кряду жертвовать субботним утром ради основ самообороны.
Лукас,
сержант Неттерсон должна была ассистировать на ближайшем занятии по самозащите, но прошлой ночью перелезала на дежурстве через стену и сломала ключицу. Понимаю, что уже поздновато, но не мог бы ты ее подменить? Если да, то жду тебя завтра утром. После Дня благодарения будут еще два занятия, но приди хотя бы на первое – этим ты уже здорово мне поможешь. Постарайся определиться и отписать мне как можно скорее.
Спасибо,
Р. УоттсЯ, слава богу, не работал в «Старбаксе» по субботам, а потому пообещал Ральфу прийти на все три тренировки.
От Жаклин пришло письмо. Безо всяких лирических отступлений она сообщила, что высылает мне свой проект, чтобы я просмотрел его перед сдачей работы Хеллеру.
Сухой тон нашей переписки не должен был меня огорчать – ведь я не хотел, чтобы Жаклин флиртовала с Лэндоном… Верно? Я ответил, что все прочитаю и верну ей до воскресенья.
Через несколько минут Лукас получил эсэмэску: «Я сделала что-то не так?» Неоднократно измерив шагами комнату, я отправил притворно равнодушный ответ: «Нет. Был занят. А что?» Обмениваясь с ней небрежными сообщениями, я изображал спокойствие, хотя в действительности мне его катастрофически не хватало. Жаклин как ни в чем не бывало спросила, готовы ли рисунки, которые я собирался переделать углем. Я ответил, что один готов и я хочу его показать. А она сказала, что с удовольствием взглянет.
Пришлось написать: «Извини, я не дома, давай спишемся потом».
Пришлось написать: «Извини, я не дома, давай спишемся потом».
«Вот черт!» – пробормотал я, швырнув телефон на столешницу и направившись к дивану.
Стараясь отделаться от назойливых воспоминаний, я надавил ладонями на глазные яблоки, но все равно продолжил думать о волшебной податливости Жаклин в моих объятиях. «Она мне доверяет» – эта мысль не радовала, а только мучила меня. Я не заслуживал ее доверия, потому что не только слал ей противоречивые сигналы, но и делал это от лица двух разных людей.
– Я лживая тварь! – сказал я Фрэнсису.
Тот зевнул.
* * *В субботу, в девять часов утра, я меньше всего ожидал увидеть в холодной аудитории университетского центра досуга Жаклин Уоллес. Пока сержант Дон Эллсворт регистрировал двенадцать пришедших женщин и раздавал им пакеты с учебными пособиями, я зашнуровал свои низкие ботинки для тхеквондо и принялся раскладывать маты. Заметив, что в зал вошла рыжеволосая подружка Жаклин, я замедлил движения, а увидев ее саму – оцепенел.
Вообще говоря, я подумывал предложить ей походить на курсы самообороны, но мне казалось, что она еще не была готова, раз до сих пор молчала о случившемся. Явившись сюда раньше времени, она могла испугаться наплыва неприятных воспоминаний, развернуться и больше не прийти.
Но рыжая, наверно, все же была в курсе. Не случайно же она ни на шаг не отходила от своей подруги, ободряюще гладила по спине и локтем преграждала путь к отступлению. Увидев меня рядом с лейтенантом Уоттсом, Жаклин чуть не бросилась наутек. Она быстро спрятала глаза, вцепилась в пакет с распечатками так, что у нее побелели костяшки, и что-то прошептала на ухо рыжей. Та тихо ответила, дотронувшись до ее ноги.
Уоттс обратился к женщинам с воодушевляющей речью. Представляя нас с Эллсвортом, у которого было на лбу написано: «Я запросто выжимаю трехсотфунтовую штангу из положения лежа», – он ввернул свою всегдашнюю шутку:
– Вот этот хлюпик слева от меня – сержант Дон, а этого страшилу зовут Лукас, он следит за порядком на парковке.
Женщины прыснули. Уоттс похвалил их за то, что они пожертвовали ради наших занятий субботним утром, и кратко обрисовал программу.
После беседы об основных принципах самообороны мы перешли к отрежиссированному показу атак и блоков, чтобы женщины поняли, в чем суть приемов, которым мы собирались их учить. Эллсворт нападал, я защищался, а Уоттс комментировал происходящее. Он перечислил наиболее уязвимые участки тела (очевидные, такие как пах, и неочевидные – например, середина предплечья) и подчеркнул, что цель обороняющегося – убежать.
Женщины начали попарно отрабатывать, а мы ходили и наблюдали за техникой. Чтобы не усугублять для Жаклин и без того стрессовую ситуацию, я взял на себя противоположную часть зала, но краем глаза постоянно замечал ее темно-синие спортивные брюки и белую футболку. Я ждал от нее проявлений тревоги, типичных для людей, подвергшихся нападению. Я знал, какой момент сценария особенно остро напомнит Жаклин о случившемся, и боялся его наступления.
Благодаря подружке, которую звали Эрин, она хорошо справилась с ударами, сопроводив каждое движение криком «Нет!», как полагалось по инструкции. Потом блокировала замах кулаком и улыбнулась.
Наконец мы подошли к последнему приему первого занятия. В тот момент, когда мы его показывали, я не мог следить за реакцией Жаклин, но, как только женщины снова разбились на пары, паника не заставила себя ждать: застывшая поза, расширенные глаза, мелко и часто вздымающаяся грудь. Эрин взяла Жаклин за руку, и они, склонившись друг к дружке, обменялись несколькими фразами. Жаклин покачала головой, продолжая мертвой хваткой держаться за подругу. Сказав ей что-то еще, рыжая все-таки подвела ее к мату и легла на живот.
Жаклин пришлось исполнить роль нападающего. Когда она встала на колени и склонилась над Эрин, ее руки задрожали. Выполнив прием один раз, девушки еще дважды проделали все без изменений. Я не смог не оглядываться на них и поэтому почти не смотрел на пару, за которой должен был наблюдать. Когда они наконец-то поменялись местами, я даже издалека почувствовал ужас, охвативший Жаклин, и испугался, что она не справится с участившимся дыханием и упадет в обморок. «Ну, давай! У тебя получится!» – мысленно твердил я.
Меня захлестнула волна гордости: Жаклин нашла в себе силы выполнить все точно по инструкции. Как только девушки поднялись, Эрин обняла подругу и, видимо, похвалила ее. Жаклин не смотрела на меня до конца занятия. Когда она вышла, не оглядываясь, я облегченно вздохнул.
Мне не хотелось, чтобы она отказалась от занятий, по какой бы причине это ни произошло: из-за ее воспоминаний или из-за моего присутствия. Я должен был помочь ей преодолеть скованность и страх.
Тем же вечером, не успев себя от этого отговорить, я отправил Жаклин эсэмэску: спросил, по-прежнему ли она хочет увидеть угольный рисунок. Она ответила, что да. Тогда я попросил ее собрать волосы и надеть что-нибудь теплое, а сам запрыгнул на свой «харлей» и рванул за ней.
Подъехав к общежитию, я встал возле мотоцикла и приковался взглядом ко входу. Люди появлялись и исчезали, но я ни на кого не обращал внимания. Когда вышла Жаклин, я снова отметил, насколько разительно мы отличались друг от друга. В последние годы я зарабатывал достаточно, чтобы не отовариваться в секонд-хенде, но в целом мой облик мало изменился. А на ней все было дорогое, элегантное и сидело так, будто шили на заказ. Она остановилась на крыльце и принялась искать взглядом меня, застегивая короткое черное пальто, как у героини фильма шестидесятых годов, – этот стиль нравился моей маме.
Быстро меня заметив, Жаклин оступилась: я не знал, как это истолковать. Мне захотелось подхватить ее и целовать так, будто и не было той недели, что отделяла сегодняшний день от того момента, когда мы разомкнули объятия. Мне захотелось разломать рамки той роли, которую отвели мне ее подружки, – роли «плохого парня», второстепенного звена, соединявшего два важных этапа: Кеннеди Мура и того, кто должен был занять его место.
– Так вот зачем понадобились парикмахерские советы, – произнесла Жаклин, изучая шлем, который я ей протянул.
Для нее это был замысловатый артефакт с другой планеты. То, что она раньше никогда не ездила на мотоцикле, почему-то добавило моим ощущениям остроты, хотя я и так заводился с полоборота, когда дело касалось Жаклин.
Она подняла на меня глаза, и я надел ей шлем. С умышленной медлительностью подтягивая и застегивая ремешки, я любовался ее губами, вкус которых до сих пор ощущал, стоило мне опустить веки, и глазами, глубокими и ярко-голубыми, как вода в открытом море.
Я ехал очень осторожно, но Жаклин, похоже, этого не понимала, на что я, правда, ничуть не жаловался: от страха она уткнулась мне в спину, а на поворотах обхватывала так крепко, будто боялась улететь в Оклахому.
За время езды у нее замерзли руки. Припарковав мотоцикл, я поочередно взял их в свои ладони и медленно втер в них тепло. Мне было странно, что такими пальчиками можно заставить петь такой внушительный инструмент, как контрабас. Я вовремя прикусил язык, не дав себе сказать это вслух.
Она ведь только Лэндону сказала, на чем играла.
Чувство вины усилилось, когда Жаклин спросила, не мои ли родители живут в доме, который виден в глубине двора.
– Нет, я снимаю квартиру, – сказал я.
Мы поднялись по лестнице и вошли. Фрэнсиса нисколько не смутило то, что я привел в дом девушку. Он равнодушно спрыгнул с дивана и прошествовал к двери, как будто решил позволить мне побыть с гостьей наедине. Когда я назвал его по имени, Жаклин рассмеялась. Он показался ей больше похожим на Макса или Кинга, но я объяснил, что мой кот и без крутой клички чувствует себя настоящим мачо.
– И все равно имя важно, – ответила она, медленно расстегивая пальто.
Услышав эти слова и поняв, какой смысл мог за ними скрываться, я похолодел, но мое оцепенение быстро прошло благодаря гипнотическому воздействию маленьких тонких пальцев, высвобождавших пуговицы из петель. Эти неторопливые движения милосердно вытеснили из моей головы все остальное и заставили сердце забиться чаще. Когда Жаклин расстегнулась полностью, остатки моего терпения уже догорали. Я нырнул большими пальцами под лацканы пальто и осторожно снял его, проведя руками по ее согретым синим джемпером плечам.
– Мягкий, – прошептал я.
– Кашемировый, – ответила она тоже шепотом, словно меня больше всего интересовала фактура ее одежды.
Мне захотелось прижать Жаклин к себе, погладить на ней этот джемпер, из чего бы он ни был связан, и поцеловать ее так, чтобы перехватило дыхание. Я хотел провести руками по краешку ее уха, взять в ладони ее милое лицо и снова ощутить спелый сливовый вкус ее губ. Жаклин выжидающе подняла на меня глаза, зрачки которых слегка расширились при тусклом свете. Каждый мой мускул тянулся к ней, но я должен был сказать ей кое-что важное и быстро выпалил заготовленные слова, боясь, что не выдержу, обниму ее и все мои благородные намерения улетучатся.