— Расскажите подробности.
— Я их почти не знаю.
— Ну, со слов мужа…
— Он проведывал больного сослуживца. А когда ушёл, у того пропал этот бриллиант. Заподозрили Георгия. Вот и всё.
— Уж очень скудно.
К Рябинину вдруг подкатила зудливая и знакомая волна — просветлели стёкла очков, зорче стали близорукие глаза, нетерпеливо заныли пальцы рук, сухо стянуло щёки и отринулось всё ненужное. Он сейчас походил на грузовик, болтавшийся по кочковатому полю и наконец-то въехавший в дорожную колею. Допрос. Рябинин повёл допрос…
— Не знаю я деталей, — легко повторила Жанна.
А если допрос, то этим словам он не поверит; человека заподозрили в серьёзной краже, он должен быть потрясён, посылает жену за него хлопотать и — ничего ей не рассказывает, кроме десятисловного скелета.
— Почему Георгий сам не пришёл?
— Стесняется.
А если допрос, то и этим словам он не поверит человек, который не постеснялся иметь любовницу, открыто не уважать жену, жить за счёт папы, быть подозреваемым в краже, вдруг застеснялся пойти за консультацией.
— Ну хоть что-то он ещё сказал?
— Я могла забыть. Вы спрашивайте…
А если допрос, то он должен выбрать маску. Человек, идущий к следователю, всегда представляет его — по книгам, по фильмам, по рассказам… И контакта может не выйти, если живой следователь не совпадает с придуманным. У Рябинина был случай, когда некурящая женщина попросила закурить только потому, что в кинофильмах следователи частенько предлагают сигарету. Но каким видится следователь Жанне Сысоевой? Какую маску надеть? Поздно, они слишком долго сидят; да и знала она о нём достаточно, чтобы рядиться в маски.
— Квартира у сослуживца отдельная?
— Да.
— А сколько комнат?
Жанна почти не задумалась:
— Две.
— На каком этаже?
— На третьем.
Рябинин ощутил деревянную усталость. Такое на допросах с ним бывало только в одном случае — когда обвиняемый признавался, когда организм брал самовольный отдых. Но тут не было обвиняемого и не было признания. Неужели догадавшееся подсознание опередило сознание и отпустило все его силы, сочтя их уже ненужными?
— Сергей Георгиевич, я думала, вы будете учитывать психологию. А вы про этажи…
Рябинин слабо улыбнулся. Учитывать психологию… А ведь недавно в «Следственной практике» он прочёл статью с таким названием: «Учёт психологии на допросе». Господи, что ещё делать на допросе, как не изучать психологию сидящего перед тобой человека. То есть учитывать.
Жанна, словно догадавшись о потерянных следователем силах, заговорила каким-то расслабленно-воркующим голосом. Видимо, искала сочувствия. Или сочла, что он уже сочувствует, коли ослабел.
— Была бы недостача денег или что-нибудь подобное… Бриллиант же всех шокирует. Драгоценный камень, старинная огранка, игра света…
— А бриллиант старинный?
— Вроде бы.
— Вы знаете, что бриллианты приносят несчастье?
— Разве?
— В истории много случаев…
— Например, какие?
Рябинин помедлил, сомневаясь, нужны ли ей сейчас мрачные замшелые рассказы. Нужны. Да и ему нужен порожний разговор для какого-то обдумывания; он пока не знал, для какого. Рябинин заговорил тягуче, выбирая из памяти истории, услышанные там, в скрытых приморскими туманами годах.
— Ну, хотя бы история бриллианта «Южная звезда». Невольница нашла на прииске крупный алмаз и отдала хозяину за свою свободу. А хозяин её не отпустил. Она с горя утонула. Но оказалось, что алмаз найден не на земле этого хозяина. Ему пришлось судиться, он разорился и покончил с собой. За большие деньги алмаз купил торговец, хотел отшлифовать и перепродать. Но бриллиант оказался не чистой воды, его не купили, и разорённый торговец умер с горя. А вот один банкир потерял на улице редкий синий бриллиант Гоппе так этот банкир поседел. А моя знакомая купила бриллиант, положила на стол, а кошка его проглотила…
Рябинин глубоко вздохнул — последнюю историю, им придуманную, он бросил ей на одном дыхании.
— И что с этой кошкой?
— Моя знакомая сутки трясла её за хвост.
— К чему вы это говорите? — вспыхнула она, видимо задетая не самими случаями, а его загудевшим голосом.
— Пугаю.
— Зачем?
— Чтобы наконец-то вы сказали правду.
Жанна смотрела на него, не находясь. Он знал, что теперь она и не найдётся, да и не надо ей давать на это время.
— Не понимаю! Пришла за советом, добровольно, к знакомому, и вот несколько часов кряду гонит чистую туфту. Зачем?
— Что гоню?
— Лепишь горбатого, заправляешь фуфель, мажешь чернуху… Короче, врёшь! — разозлился Рябинин, перейдя вдруг на «ты», перейдя вдруг на жаргон, которым с преступниками никогда не говорил, а тут с удовольствием бросил эти засиженные слова на французские духи, на коралловые бусы, на перламутровый маникюр…
Она не обиделась — лишь размазанной улыбкой попробовала защититься от его напора:
— Я правду…
— Правду? Как заподозрили Георгия, почему заподозрили, кто заподозрил, как фамилия сослуживца, посещал ли его кто другой… Ничего не знаешь!
— Георгий не говорил…
— А сколько комнат в квартире и на каком она этаже, Георгий сказал, да? — почти обрадовался Рябинин.
— Ах, вот зачем спрашивали…
— Жанна, всё ты выдумала, — тихо закончил Рябинин. — Только вот не пойму зачем.
Они замолчали — оба. Он высказался, как выдохся. Она смотрела в кристалл, в его потемневшие грани, которые впитали заоконные сумерки. Может, она черпала в нём силы для того разговора, ради которого пришла? Нет, ведь для неё он всего лишь камень.
Рябинин встал и подошёл к окну, разминая тело, уставшее от долгого сидения…
Солнце ещё не зашло — оно было где-то за городом, на краю земли. Его последний свет, уже вроде бы отражённый от неба, лёг на крышу противоположного дома. И снег, днём серый, порозовел до такой теплоты, что хотелось положить на него руки и погреть.
— Мне кажется, вам редко признаются, — как-то необязательно сказала она ему в спину.
— Почему же? — Рябинин вернулся за стол.
— Вы человеконенавистник.
Ему бы следовало обидеться, но он понимал её теперешнюю злость:
— А ведь ты меня не оскорбила. Всё дело в том, за что ненавидеть человечество.
— Разве есть то, за что можно ненавидеть людей?
— Есть качества, которые в них можно ненавидеть, — поправился Рябинин.
— Следователь должен… нравиться.
— А я не нравлюсь! — зло, подтверждая её слова, скривился он.
Рябинин примеривал, какая бы маска подошла для её допроса. Оказалось, самая простенькая — «свойский парень». Преступник, после дрязг с родственниками или женой, после, как правило, алкогольных перепитий, после своего нервотрёпного преступления, после склок с соучастниками, после ребят из уголовного розыска, которые его ловили, — после всех этих жизненных передряг он входит в кабинет следователя и наконец-то видит человека понятного и понимающего, своего, свойского…
Эту маску Рябинин никогда не надевал.
— Потому что ты мне не безразлична! — выпалил он.
— Сергей Георгиевич, мужа ни в чём не подозревают.
— Ну и слава богу, — вздохнул Рябинин.
— В краже бриллианта подозревают меня…
Маша дала ему старинную книгу, похожую на плиту выветрелого базальта. Про алмазы. Он читал её по ночам при живом огоньке свечи, удивляясь многовековой истории простого, в сущности, камня. Его добывали в поту и крови, из-за него сходили с ума от радости или от горя, ради него отдавали жизнь или брали чужую… Рябинин не понимал, как так могло быть, что камешек стоил тысячи и миллионы, буханка же хлеба — копейки.
А вот жизнедающие вода и воздух вообще ничего не стоили.
После ужина Рябинин дочитал последние страницы и выскочил из палатки. Маши нигде не было, но от косы, закрытой поворотом реки, доплёскивался смех — женщины партии устроили там свою купальню. Переполненный историями об алмазах, Рябинин оказался возле Степана Степаныча, дробившего пробы в чугунной ступе.
— Степан Степаныч, говорят, что алмазы приносят несчастье?
— Это которые в ювелирном?
— Да, бриллианты.
Степан Степаныч, коренастый лысоватый мужик, всегда ходивший в тяжёлых сапогах и ватнике, опустил пест и надсадно задумался:
— Тут рассуждение такое… Кто его не купил, у того его нет, и бояться, стало быть, нечего. А кто его купил, у того денег много, стало быть, счастливый.
Его логика подкупала. Рябинин никому бы не признался, что слушать Степана Степаныча ему интересней, чем, скажем, начальника партии, чем геофизика. У тех слова и мысли шли схожие, как подобные треугольники. Степан Степаныч находил словечки, будто на отмели с разноокатанной галькой выковыривал замысловатые камешки.
— У каждого, Серёга, всяк свой камень есть. Моему корешу Витьке Начхедину этот алмаз, верно, счастье принёс. Грёб он его ковшами и, стало быть, осчастливился.
— Старатель, что ли?
— Зачем? Экскаваторщиком вкалывал на Севере. Ну, и прикололи ему на костюм из чистой шерсти Золотую Звезду.
— Степан Степаныч, а ваш камень какой?
Рабочий остервенело долбанул пестом кусок гнейса:
— А мой камень, Серёга, есть кирпич, тюкнувший мою судьбу в самое темечко.
— Кирпич на голову, что ли, упал?
— Не кирпич, Серёга, на голову упал, а я головой на кирпич. Шёл и споткнулся, поскольку был аванс. Белая палата, доктора в очках, на прежнюю работу меня не допустили. И вот я перед тобой налицо, долблю каменюги в этой ведьминой ступе…
Рябинину показалось, что в Машиной палатке произошло какое-то движение. Он сорвался с места, обуреваемый нетерпением поговорить об алмазах, любви и счастье. Если каждый человек приписан к своему камню, то его камень тот, который у Маши. Алмаз. Или топаз.
Обычно Рябинин не стучал в колышек, а скрёбся по брезенту. И слышал ответное и звонкое: «Входи, Серёжа!». Он поскрёбся. Ему не ответили. Он похлопал ладонью по натянутому до звона тенту, как по хорошему барабану. Или ему почудилось звонкое «Входи, Серёжа!», или какая-то интуитивная сила, она же дьявольская, подняла его руку и чуть раздвинула полог…
В широкую мужскую спину, обтянутую белой рубашкой, долькой золота вжалась загорелая узкая Машина ладошка. Её волосы воздушно пали на мужскую шею. Запрокинутое в поцелуе лицо неузнаваемо изменилось…
Рябинин прикрыл глаза от резанувшей боли, словно в них брызнула электросварка. Он опустил полог и ринулся к реке. И бежал по берегу, расшвыривая кедами гальку. Куда бежал? К людям, за помощью. В лагере беда. Ему хотелось крикнуть на всю тайгу…
Он зацепился за морёную корягу и рухнул на песок. Боль в ушибленных коленях его отрезвила. Зачем он бежит? Ему же всё показалось. Того, что он видел, быть не могло… Разыгралось воспалённое зноем воображение. Он тоже упал на кирпич, как и Степан Степаныч…
Рябинин быстро вернулся в лагерь. Нервными шагами дошёл он до её палатки и открыл полог. Там никого не было. Показалось, ему всё показалось. Любой бы психолог объяснил рябининское видение научно: он думал о сопернике, представлял его, в маршруты ходит без шапки, темечко напекло — вот и мерзкая галлюцинация. Подобные случаи известны. Виделись оазисы в пустыне, корабли в морях и «летающие тарелки» на небесах…
Он сильно втянул в себя воздух — пахло табачным дымом. Тут курили. Но курящих в лагере только двое — Степан Степаныч и водитель грузовика. А белые рубашки по вечерам надевал только один человек — пижонистый водитель.
Рябинин пьяно добрёл до своей палатки и упал лицом в спальный мешок. Какая-то незнакомая ему боль омертвила тело и спружинилась в груди, готовая вырваться наружу. Слезами ли, криком ли… Он застонал. И тут же услышал шорох у входа. Рябинин стремительно сел.
На фоне раскрашенного вечернего неба стояла Маша. Он не видел её лица, закрытого сумерками палатки, — только контур фигуры.
— Серёжа, книгу прочёл? — фальшиво спросила она.
— Алмазы приносят несчастья, — нашлись у него силы на ответ.
— Не всегда…
— Я ненавижу этот камень, — хотел он крикнуть, но лишь выдохнул слова жарким шёпотом.
— Серёжа, он мой муж.
— Как муж?
— Об этом никто не знает, кроме начальника партии.
— Зачем муж? То есть, почему муж?
— Дочке уже три года…
Вот теперь Рябинин испугался; теперь он понял, почему она правду выдавливала мучительными порциями. Её подозревают в краже четырёхтысячного бриллианта…
Кабинет заволок ранний зимний сумрак. В нём её лицо белело мучнисто и ждуще. Рябинину надо было что-то сказать, но слова он заменил движением встал, включил настольную лампу и задёрнул портьеру на окне.
Топаз изменился — сейчас бы Рябинин не признал его за тот, за свой. В нём потухло робкое мерцанье, которое, может быть, хранило свет звёздных глубин вселенной. Добавилось желтизны, словно предполагаемый далёкий лимон недопустимо придвинулся. Грани заблестели весело, опереточно… И Рябинин догадался, что он впервые видит свой топаз при электрическом освещении. А вдруг признание Жанны исказило его кристаллическую решётку?
— Сергей Георгиевич, вы молчите? — тревожно спросила она.
— Мне вновь нужно спрашивать?
— Вы сами сказали, что доказательств нет…
— Если нет, то их будут искать.
— Но их же нет.
— Жанна, доказательств может не быть только в одном случае.
— В каком?
— Если не было преступления.
— Вы мне не верите?
— В чём? — зачем-то прикинулся он непонятливым.
Что я не брала этого бриллианта…
— Я должен верить.
Заметила ли Жанна, что он не ответил на её вопрос, не сказал «я верю»? Заметила. В свете матового абажура её лицо побелело ещё больше — Рябинину казалось, что эта белизна перешла на волосы и они примучнились равномерной сединой.
— Начнём всё с нуля, — устало сказал он. — Рассказывайте…
Жанна скованно шевельнулась, будто предстояла непривычная ей физическая работа:
— Я шла по улице… Из легкового автомобиля меня окликнула женщина. Не знала, как попасть к центральной сберкассе. Мне было по пути… Я и подсела. У сберкассы вышла. Вот и всё. А у женщины пропал перстень, лежал в сумочке на заднем сиденье…
Испуг отпустил Рябинина — бриллианты так не хранят. Он мог куда-нибудь закатиться, мог выпасть из машины на колдобине, мог попасть в руки любого случайного попутчика, мог быть потерян ещё дома… Совет он дал правильный «после этого» не значит «вследствие этого». Какая-то пустячная история, не стоившая внимания.
— Подробнее, Жанна.
— Опять подробнее…
Это «опять» резануло по его успокоенности — ведь опять она отделалась почти десятисловным каркасом, как в придуманной истории с мужем.
— Женщина средних лет, в шубке из каракуля, симпатичная…
— Сколько времени вы ехали?
— Минут двадцать…
— О чём говорили?
— О пустяках. О рынке, об универмаге…
О пустяках. Он тоже спрашивал о пустяках, когда был главный вопрос, который давно бы стоило задать:
— Жанна, а кто вас подозревает?
— Как кто? Эта женщина.
— И всё?
— А кому ж ещё подозревать?
— Ну и как она заподозрила?
— Я уже прошла квартала два… Вдруг догоняет, да ещё с сигналом, как с сиреной. И понесла, и понесла…
— А милиция?
— Был какой-то паренёк…
— Из милиции?
— Я не спросила.
— Что делал этот паренёк?
— Записал её глупости, потом мои слова… Попросил разрешения глянуть в мои карманы и в сумочку. Разумеется, ничего не нашёл. Ну, и чао.
— Почему же вы переживаете?
— Эта дура звонит мне и требует вернуть бриллиант.
— Как она узнала телефон?
— Я же говорила молодому человеку свой адрес…
— Вас никуда не вызывали?
— Пока нет, — медленно проговорила она, словно сомневаясь в этом.
Рябинин неимоверно устал, как будто весь день шёл по ровному болоту, и зыбкий дёрн дрожал под ногами до самого горизонта; устал не оттого, что шёл, а от нудной одинаковости и отсутствия хоть чего-то твёрдого, надёжного камня, палки, земляного бугра… Он вздохнул и придвинул к себе телефон. И пока набирал номер, Жанна тревожно спрашивала глазами, губами, щеками — куда он звонит?
— Здравствуй, Вадим. Ты один?
— Привет, Сергей. Ну, не один, но говорить могу.
— Я скоренько… Не поступало ли каких заявлений о бриллиантах?
— У меня на столе лежит материал о краже бриллианта у гражданки Лалаян.
— Глухой?
— Нет, стянула одна модерновая инженерша-криогенщица.
Рябинин молчал, не спуская глаз с её ушей, которые, как ему казалось, подрагивали от желания услышать инспектора с того конца провода; эти нежно дрожащие мочки с прилипшими к ним серьгами-жемчужинками загипнотизировали его, словно теперь всё дело было в них.
— Где ты? — окликнул инспектор.
— Вадим, а доказательства есть?
— Инженерша кражу отрицает, бриллианта у неё не нашли. Но вот что говорит Лалаян… Села эта девица в машину и таким хищным оком глянула на палец потерпевшей, что та почему-то испугалась, сняла кольцо и спрятала в сумку. А когда попутчицу высадила и полезла в сумку, то кольца не было.
— Что будешь делать с материалом?
— Возбудим уголовное дело и передадим в следственный отдел. А что случилось?
— Потом расскажу. Спасибо.
Рябинин положил трубку.
— Теперь вы знаете всё, — негромко сказала она.
— А всё ли знаешь ты? Теперь ведь ты подследственная…
— Знаю, что я не воровка.
— Жанна, — просительно заговорил Рябинин, — чтобы моя совесть была спокойна… Чтобы я смог что-то сделать… Я должен быть уверен в одном…