Пристроившись к своему отряду, я сначала прислушивался к очередной перепалке Щуплого и эльфа, но потом занялся тренировкой «скрыта». Привычно отрешившись от окружающего мира, я одновременно с этим пытался нащупать магический дар. Нейла говорила, что, погрузившись в себя, в самые глубины внутреннего мира, нужно отыскать некое подобие клубка, сплетенного из мириад энергетических линий. Погрузившись в это переплетение силы, необходимо волевым усилием расправить нити-спицы и освободить огонь магического дара. Потом в течение недели эти самые нити распространятся по всему телу, став какими-то там «энергетическими каналами», а огонь дара превратится в своеобразный источник этой самой энергии. Ну как-то так. Погружаться в глубины подсознания я научился уже давно. Недавно отыскал там этот клубок, но проникнуть в него никак не удавалось, будто какая-та стена удерживала меня на расстоянии. Но я не отчаивался. С каждым таким погружением мне удавалось сделать мизерный шажок. За два сезона я продвинулся к цели на расстояние вытянутой руки. Колдунья говорила, что все в порядке и через это проходят все маги. Я было обрадовался, но магиня тут же добавила ложку дегтя. Мол, по некоей неподтвержденной теории, силу мага, до того как он раскроет дар, можно определить по скорости его освобождения. И чем быстрее волшебник преодолеет этот барьер, тем сильнее он будет. Наемница похвасталась, что сама она управилась за две декады. Какое у меня было состояние после услышанного? Сперва я впал в депрессняк, но уже через две минуты, ладно, вру, через час — я рванул в подсознание и упорно продолжал долбить эту преграду. Больше всего на свете меня пугала возможность оказаться очень слабым магом. Что с ними происходит в бою, я уже видел. Нейле ничего не стоило завалить тех двоих молодчиков, и оказаться на их месте я не хотел.
За тренировками я и не заметил, как мы подошли к Борсу. Не могу сказать, что крепость внушала хоть какие-то неординарные впечатления. Разве что стена была ненормально высокой, а так — ничего такого, чего бы я не видел на фотографиях. Те же башни, узкие щели бойниц, развевающиеся флаги… Правда, вместо пушек стояли баллисты и пара требушетов. Зачем здесь нужны последние, я не знаю.
К вечеру мы уже сидели вокруг костра. Лагерь разбивать никто не стал, шатры поставили только для высших офицеров, а солдатня ограничилась простенькими спальными мешками. Я взглянул на небо и, напрягшись, припомнил основы ночного ориентирования. Полярной звезды здесь не имелось, зато был аналог под названием Глаз Харты. Светил он несколько тусклее, но я всегда безошибочно его находил и долгое время бездумно пялился, мечтая о том, как буду смотреть на него в грядущих путешествиях.
— Выпить бы, — жалобно проскулил Руст.
— И подохнуть из-за похмелухи? — усмехнулся Младший.
— Так за завтра здоровье успеем поправить…
— Вот только не начинай, — перебила Нейла. — Перед каждым боем один и тот же разговор. «Давайте выпьем», «кто знает, вернемся ли», «может, в последний раз в жизни глотку смочим»… Щуплый, мой тебе совет, если хочешь жениться — смени репертуар.
— Что сменить?
Колдунья только отмахнулась. Не все такие образованные, как мы с ней.
— Скучные вы, — бросил кинжальщик и с прищуром взглянул в мою сторону: — Зануда, ты ж новенький. Небось коленки-то трясутся? Нутро ноет?
Сделав вид, что не расслышал вопроса, я продолжил глядеть на усыпанное огнями ночное небо.
— Своим богам молишься? — спросил Ушастый.
Да, непростой он эльф. На все сто уверен: с этим любителем природы что-то не так. Строит из себя недалекого малого, у которого развязывается язык от выпивки, но я вижу: под этой маской скрывается некто другой. Вот и сейчас. Казалось бы, простой вопрос, но произнесен со странной интонацией. И эта приставочка «своим». Да и выглядит эльф не как всегда. Он обычно болтает без умолку, тупит, но болтает, а сейчас тоже сидит и смотрит на звезды, а на лице усмешка. Вот честное слово — как будто над собой смеется.
— Нет.
— Почему?
— Не верю я в богов.
Руст поперхнулся. Пило уронил точильный камень. У Колдуньи с пальцев сорвался маленький фиолетовый шарик. Этим проклятием она обычно сшибала комаров, но сейчас промазала и угодила в костер. Огонь, зашипев, на миг окрасился в коричневый цвет. Даже обычно спокойный, как скала, Молчун чуть выгнул бровь. Лишь эльф сохранил спокойствие.
— Почему? — снова спросил он.
— Не хочу. Просто не хочу.
На лицах наемников были написаны тысячи вопросов, но ни один пока не рискнул встрять в беседу. Видно, нечасто Ушастый ведет такие разговоры.
— А зачем смотришь на небо, если не веришь в богов? Смотри тогда на землю.
Любой нормальный человек на моем месте вспылил бы и ответил что-то вроде «не твое дело», но мне не хватало наших бесед с Добряком, а эльф сейчас невольно его заменил.
— Мне действительно страшно, — нехотя признался я. Да и кто не убоится, когда совсем скоро нужно будет выступить в составе огромной, даже по земным меркам, армии. — Вот и думаю, что если я сижу и смотрю на звезды, то кто-то там сверху так же сидит и смотрит на меня.
Я сказал лишь часть правды. На самом деле я сейчас думал о доме, о родителях, о Томе и Никите, о Ленке. Сперва я питал к бывшей подруге самые отрицательные чувства, виня ее в том, что угодил в рабство. Но наставник научил меня смотреть на жизнь несколько по-другому, и сейчас я вспоминал о ней как о своей последней женщине. Ира не в счет, я ее почти и не помню даже.
— Хорошая мысль, — сказал эльф. — Далекая, но хорошая.
— Почему далекая?
Ушастый повернулся, и наши взгляды встретились. На мгновение в его глазах промелькнуло что-то таинственное.
— Потому что думать надо не о тех, кто смотрит на тебя, а о тех, кто смотрит с тобой.
На этом разговор закончился. Проходивший мимо Старший гаркнул на Пило, и тот отдал команду «спать». Спорить с командованием никто не решился. Все завернулись в спальники. Но сон ко мне не шел. Я все думал о словах эльфа. Верно ли он сказал? Может, я действительно неправ и прошло то время, когда думать надо было только о себе? Эх, непростой эльф, непростой.
— Боишься? — спросил стоявший рядом Пило. Из-за надетого шлема его голос звучал, как далекое эхо.
— Есть такое.
— Это правильно, — кивнул Младший, отчего забрало стукнулось о бронь. — Но ты, главное, не переборщи. А если что, рассчитывай на Молчуна, он подстрахует.
Не ответив, я еще раз окинул взглядом поле. Линия фронта растянулась на добрые три километра. Сто двадцать тысяч воинов с одной стороны, и на двадцать пять тысяч больше — с другой. Весь вчерашний день я провел, пытаясь пробиться к своему источнику, но так и не преуспел в этом нелегком деле. Не то чтобы я надеялся на удачный исход, просто надо было как-то отвлечься от мандража. Говорят, перед битвой разумный показывает свое нутро. Что ж, правильно говорят. Нейла ни на шаг не отходила от Тиста. А тот смотрел на всех, как на врагов народа, — вероятно, так себя ведет волк, защищая самку. Щуплый постоянно всех подкалывал, за что получил несколько тумаков. Пило стырил карту у Старшего и что-то там чертил, изредка бубня и ругаясь. Эльф валялся на земле и пожевывал травинку, закрыв лицо самодельной соломенной шляпой. Ну а я… Я замкнулся в себе и, как уже было сказано, отрешился от всего мира.
Зазвучали горны. Я поудобнее перехватил щит в левой руке. В первые минуты рубки придется использовать его, а уже потом переходить на любимый стиль боя. По рядам прошла легкая рябь — солдаты готовились. Кто-то проверял крепления, другие молились, третьи грязно ругались, подбадривая самих себя. В число последних входил и Руст: от его конструкций обсвистелся бы даже портовый грузчик. Один только Молчун сохранял привычное спокойствие. Вероятно, он сейчас думал о Колдунье, которая находилась на пригорке в группе с остальными магами.
Армия Империи встала в десять линий. «Пробитому золотому» не повезло — нам достались первые шесть линий на самом краю левого фланга. Проще говоря, мы — мясо. И с этим сложно смириться.
Снова прогремели горны. Показался противник. Не знаю, что там увидел наш правый фланг, мы же узрели всю мощь нимийцев. В первых линиях стояли закованные в латы тяжелые пехотинцы. За их спинами находились пикинеры, прикрывавшие ударную группу. Сто сорок пять тысяч солдат и семьсот магов — с этой силой нам предстоит сражаться. По левой руке прошла судорога, и щит ударился о поножи.
— Не ссать! — сквозь зубы процедил Пило.
Выругавшись, я поднял круглую деревяху, окованную дешевым железом, и до боли стиснул пальцы. По лбу струился пот, ноги стали ватными.
Выехал нимийский командующий на белом коне, встал перед воинами. Видимо, толкает речь. Так и есть — перед нами тоже появился такой тип и тоже на белом скакуне. Задвинув нечто до омерзения патриотичное, с огромным количеством слащавых сравнений и метафор, он закричал и карьером промчался вдоль первой линии. И каждый солдат счел своим долгом поддержать этот крик. Когда же очередь дошла до нас, я чуть не потерял сознание. Рядом во всю глотку взревел Тист, и мне показалось, что небо падает на землю или рядом проснулся огромный вулкан. Через мгновение я уже и сам кричал, не щадя связки. Как-то незаметно пропал мандраж, сменившись жгущей нутро жаждой битвы.
Снова прогремели горны. Показался противник. Не знаю, что там увидел наш правый фланг, мы же узрели всю мощь нимийцев. В первых линиях стояли закованные в латы тяжелые пехотинцы. За их спинами находились пикинеры, прикрывавшие ударную группу. Сто сорок пять тысяч солдат и семьсот магов — с этой силой нам предстоит сражаться. По левой руке прошла судорога, и щит ударился о поножи.
— Не ссать! — сквозь зубы процедил Пило.
Выругавшись, я поднял круглую деревяху, окованную дешевым железом, и до боли стиснул пальцы. По лбу струился пот, ноги стали ватными.
Выехал нимийский командующий на белом коне, встал перед воинами. Видимо, толкает речь. Так и есть — перед нами тоже появился такой тип и тоже на белом скакуне. Задвинув нечто до омерзения патриотичное, с огромным количеством слащавых сравнений и метафор, он закричал и карьером промчался вдоль первой линии. И каждый солдат счел своим долгом поддержать этот крик. Когда же очередь дошла до нас, я чуть не потерял сознание. Рядом во всю глотку взревел Тист, и мне показалось, что небо падает на землю или рядом проснулся огромный вулкан. Через мгновение я уже и сам кричал, не щадя связки. Как-то незаметно пропал мандраж, сменившись жгущей нутро жаждой битвы.
Первый шаг сделали нимийцы. Ровным строем они двинулись нам навстречу. Мы же сорвались на бег. То же самое было и с правой стороны. Имперские латники аккуратно вышагивали, а вражеское мясо бежало.
Нас разделяло пятьсот метров. И каждый шаг, каждое касание ступней земли отзывалось в голове ворохом воспоминаний. Никогда бы не подумал, что помню первое сентября. Не знаю, есть ли такая традиция сейчас, но тогда нас с линейки в школу отводили выпускники. Меня за руку взяла девушка. Она была чертовски красива, а я как дурак, окинув ее взглядом, уставился на свою будущую одноклассницу. Девчушку с веснушками и косичками. Пожалуй, в семь лет я был тем еще идиотом. Еще шаг — и вот я уже в одиннадцатом классе, несу на плечах какую-то кроху, которая остервенело трясет колокольчиком. Еще шаг — звон колокольчика не пропал, но река воспоминаний унесла меня на выпускной вечер. Вернее в подсобку клуба, где проходило празднование. Девушка лишилась косичек, вместо них — роскошные каштановые волосы, волнами падающие с плеч. Новый шаг — и я вижу подмигивающую луну и черную как смоль воду.
Рядом что-то кричит Тист, но я не слышу, по глупости спутав звон колокольчика с шумом крови, бьющей по вискам. Новый шаг — и вот я стою на стене замка, ставшего мне тюрьмой на целый год. Где-то там, у подножья стены, движется делегация во главе с герцогом, явившимся моим освободителем. До нимийских копий всего пара метров, я уже могу различить лица пехотинцев, — а в голове все еще неспокойно. Последний шаг перед рубкой — и я вижу зал, полный золота и зеркал. Звучит странная тягучая музыка. Я не умею танцевать, но все равно приглашаю девушку в круг. Зачем? Просто потому, что я хотел жить, а не существовать.
Первая линия приняла на себя вражеские пики. Почти все обзавелись дополнительными дырками в теле. Единицы пробились к пехоте, но их тут же порубили. Вторая линия, распихав древки орудий, пробилась к латникам. Завязалась битва. Сзади меня кто-то усердно подталкивал, а сам я напирал на стоявшего спереди. Через мгновение ему снесли голову, и я оказался в рубке. Первое впечатление — абсолютный хаос. Хотелось отдаться на его волю, полностью отключить разум и рубить, колоть, резать, наслаждаясь криками раненых и стонами умирающих. Но нельзя. Волевым усилием сохранив рассудок, я пропустил над собой вражеский клинок и погрузил саблю под вражеский шлем. В лицо ударил фонтан крови. Выдергивая оружие из падающего тела, я принял следующий удар на щит. Рядом размахивал палицей Тист. Прикрывая левую сторону, он буквально скашивал врагов, сминая их головы. Даже сквозь горячку битвы я слышал отдаленный треск костей и черепов. Справа сражался Пило. Он виртуозно владел своим бастардом, и буквально каждый выпад находил свою цель — маленькую щель в латном шлеме.
Откинув щитом противника, я подрубил ему ногу, удачно попав в сочленение. Добивать времени не было, схватка несла меня все дальше, латника прикончит стоящий сзади. Первые минуты битвы напоминали сущий кошмар. Нас куда-то толкало, тянуло, руки то и дело как огнем опаляло, а я все резал и отбивал. Сначала принять на щит, потом удар, снова на щит, и снова удар. Так было, пока…
— Маги!!! — проревел не своим голосом Молчун.
Я очнулся среди круга тел. Наши — не наши? Все перемешалось. С неба падало нечто огненное. Мы побежали, не назад, но вперед, срезая врагов, как точилка срезает стружку с карандаша. Через секунду сзади громыхнул взрыв, вслед за этим раздались крики. Не знаю, как кричат грешники, пожираемые пламенем ада, но заживо сгорающие наемники кричали явно громе и пронзительнее. Магией ударили еще два раза. Следующая атака принесла с собой необычный звенящий ветер, и сотни солдат оказались пронзены воздушными мечами. В последний момент я успел увернуться, но магический клинок все равно задел меня, разорвав в клочья рукав куртки и оставив глубокий порез на плече. Последний магический удар был самым страшным. Задрожала земля, а потом из почвы гейзерами забила лава. Не знаю, как мы выжили, но уже через пять минут члены нашей пятерки вновь стояли плечом к плечу. Ушастый, облитый кровью с ног до головы и с безумным пламенем в глазах. Тист, с палицей в одной и с секирой в другой руке. Пило, который использовал вместо щита чей-то шлем, одев его на руку, как боксерскую перчатку. Щуплый, орудовавший кинжалом и коротким мечом. Опомнившись, я отбросил щит и обнажил вторую саблю. Начиналась самая страшная часть — затяжная рубка.
Генерал герцог Часит эл Рисут, командующий объединенными силами Второго и Четвертого легионов«И снова под Борсом», — подумалось Часиту. В свои шестьдесят он слыл одним из самых талантливых стратегов, уступая по количеству побед разве что Гийому. Но тот был магом и обладал поистине пугающими возможностями. К тому же являлся главой Рода, а Часит оставался лишь третьим братом.
— Лэр, последние сведения! — отчеканил подбежавший адъютант.
Командующий взглянул на этого паренька и сплюнул прямо на карту, разложенную на столе в шатре штаба. Очередной аристократик, которого семья пристроила на сытное место. Стыдно подумать, что через десяток лет этот трус, ни разу не бывавший на поле брани, станет полковником, а еще через двадцать за ним будут идти армии, скорее всего на верную смерть.
— Докладывай.
— Правый фланг, сэр. Потери — примерно три тысячи. Удалось разделить вражеский левый нимийский. Из личного состава правого убиты полковник Дель Зимон и подполковник Тайрак ним Гийом, ранен полковник Зуд ним Стиит.
— Да срать я хотел на правый фланг! — взревел генерал. — Там и так все ясно. Вот через полчаса или час доложишь о правом. А сейчас дай расклад по центру, левому и магам.
— Так точно, лэр! Прошу простить, лэр! — Стукнув кулаком в область сердца, адъютант продолжил: — В центре сейчас жарко, потери неизвестны, тамошний связист погиб, досылают нового. По магам: нимийцы несут потери, сто двадцать их против сорока трех наших.
— Хорошо, — кивнул герцог. — Почти трехкратный перевес в самом начале — это залог успеха. Что на левом и крайнем левом?
— Левый фланг почти продавлен, лэр. Из десяти шеренг остались две. Крайний левый держится, легионеров полегло семь тысяч, наемников — пять.
— Зиг гарид гимур гондат! — выругался Часит. — Отправь вестника, пусть наемники разворачиваются и идут на фланг. Вестника лучникам — отставить прицельную стрельбу, рассеять огонь по периметру, охватить весь правый нимийский. Весть коннице — выступление через полчаса, удар арканом[2].
— Но лэр… — замешкался аристократ. — Рассеянный огонь… там же наши люди.
— Нет наших там! Нет! Остались только наемники!
— Лэр, легионеров было двенадцать тысяч, погибло лишь семь.
— Пока дойдет приказ, ляжет еще три. Оставшиеся две… Что ж, они погибнут как герои, купив своей жизнью нашу победу!
Адъютант не рискнул пререкаться и дальше. Ударив кулаком себя в грудь, он выпрыгнул из палатки, оставив командующего наедине со своими мыслями и идеями.
Часит эл Рисут был единственным командующим в Империи, который вел битвы в одиночку. Он не признавал военных советов во время сражения. Он играл, играл со своим противником в игру, где фигурами были солдаты и маги, а победа означала власть, женщин и деньги. И именно ради этих трех «вещей» полвека назад Часит стал оруженосцем.
ТимОтбив вражеский полуторник плоскостью сабли, я подрубил врагу ногу. Пока тот падал, срезал ему руку, оставляя изуродованное тело за спиной: его добьет прикрывавший меня Ушастик. Не знаю, сколько уже времени мы бьемся. Может, час, может, два, а может, несколько дней. Адреналин бурлит, мысли путаются, а враги все не кончаются. В какой-то момент нас осталось двадцать человек. Мы стояли буквой «Т» и рубили, резали, кололи. Потом умерли еще пять, а оставшиеся пробили живую стену и очутились в очередном водовороте.