Два раза мне показалось, что вижу луч прожектора. Оба раза начинал плыть в ту сторону, и оба раза свет исчезал через несколько секунд. Скорее всего, мне просто показалось.
Но, честное слово, отчаянию я не поддался. Я понятия не имел, где нахожусь, и в общем понимал, что на этот раз у меня очень мало шансов. Но тогда это меня как-то не слишком сильно волновало. Или я просто не хотел об этом думать.
А о чем я думал? Вспоминаю сейчас, что я думал о специальных больших буях, которые люфтваффе расставило по всему Каналу. Нам много рассказывали о них, так что мы знаем их устройство и даже видели фотографии. Я как сейчас вижу эти картинки у себя перед глазами. Вижу маленькую железную дверь с красным крестом. Ты забираешься по трапу внутрь буя, и там есть каюта, а в каюте кровати с постелью и сухая одежда, шнапс и кое-что поесть, полотенца, сигареты и маленькая рация передать сигнал бедствия. Наверное, нет ничего удивительного, что я вспоминал об этих буях каждую минуту. Я где-то читал, что умирающий от жажды посреди пустыни человек видит перед собой воду.
Я, видимо, плавал несколько часов. Иногда мне казалось, что я засыпаю. Но я не спал. Два раза меня вырвало, а потом ужасной судорогой свело правую ногу.
Это все, что я помню. Мне потом рассказали, что меня нашли на берегу, я был в сознании и смог сказать, кто я такой и из какой части. Но я этого совершенно не помню. Я очнулся на кушетке в амбулатории, мы ехали на нашу базу, и осталось всего несколько километров. За исключением простуды, которая, как мне казалось, у меня начиналась, я чувствовал себя вполне нормально. Это, пожалуй, все. Я слышал, что об этом говорили другие, — это чудо, что меня нашли и что я выжил, и они, я думаю, правы. Не знаю почему, но я не чувствую себя так, будто со мной произошло чудо.
Все вокруг говорят мне, что мои товарищи; вполне возможно, тоже спаслись. Может быть, они доплыли до буя, может, их подобрало какое-нибудь наше судно, а может быть, отнесло к английскому побережью Канала. Конечно, нельзя сейчас говорить о них как о погибших, надо подождать несколько дней. Может быть, с ребятами все хорошо. Но я просто не в состоянии заставить себя верить в это.
3–4 сентября 1940 г
Гвинейские свиньи
Сейчас у меня масса времени, гораздо больше, чем раньше, так что я решил вернуться к кое-каким вещам, которые давно хотел записать в дневник. Особенно интересной мне кажется история с теми господами из «Леркюхе»[26]. Но начну с начала.
Несколько недель назад к нам нагрянули пять или шесть солидных пожилых мужчин. Все они медицинские профессора из мюнхенской лаборатории по питанию. Им, как оказалось, там, в Мюнхене, откуда-то стало известно, что мы, летчики, перед полетом не прочь подкрепиться хорошим куском жареного или копченого мяса. Я бы подтвердил им это со всей уверенностью. Для них оказалось новостью, что после этой небольшой добавки, кстати сказать, не входящей в наш обычный рацион, мы особенно хорошо чувствуем себя в полете и не так быстро устаем. Очевидно, эта информация заставила их призадуматься. Потому что до этого они придерживались той теории, что мясо в большей степени способствует наступлению усталости, нежели препятствует ей. Надо отдать должное нашим профессорам: они не цеплялись любой ценой за свои теории, а решили опереться на экспериментальные данные; Результат: они решают сами выехать на фронт и на месте провести все необходимые эксперименты. Это, конечно, чистая случайность, что они выбрали именно нашу базу; с таким же успехом они могли попасть в любую другую авиационную часть.
Так что в один прекрасный день эти господа из Мюнхена прибыли к нам и начали ставить на нас эксперименты. Они отобрали двадцать летчиков — слава богу, я не попал в их число. С первым десятком они оставили все как есть. А вторые десять получали по два фунта мяса дополнительно к пайку каждый день в течение недели. Не важно, хотели или нет, они должны были его съедать. Хотя, само собой разумеется, они особо не возражали, за исключением одного механика, который пытался протестовать. Ему, правда, это не помогло. По прошествии недели профессора начали извлекать из этих двадцати несчастных всю необходимую им информацию. Им мерили температуру и кровяное давление до и после полета. Сажали в затемненную комнату и задавали массу вопросов. Их заставляли читать буквы на расстоянии — точно так, как это делают у окулиста. Им даже не позволяли гулять, особенно после тяжелого полета. Они ходили вокруг них с чрезвычайно серьезными лицами, с какими-то таблицами и толстыми тетрадями и постоянно что-то записывали. Потом они сопоставляли записи, потом совещались несколько часов, а потом что-то опять долго писали.
Они не уехали, как ожидалось, к исходу второй недели. Сказали, что им нужно провести новые эксперименты. На этот раз первые десять летчиков опять не получили никакой добавки, что их заметно расстроило, так как получалось, что они подвергаются тяжким испытаниям фактически задаром. А остальные десять три дня ели обычную еду, а потом три дня получали вдобавок по два фунта мяса. Потом еще неделя замеры, таблицы и исследования.
Все это еще в полном разгаре. Профессора еще здесь, все так же исписывают цифрами страницу за страницей. Никто уже не воспринимает это всерьез, одни над профессорами шутят, другие их проклинают. Но что касается меня, это дело произвело на маня огромное впечатление. Такой маленький вопрос о лишнем куске мяса еще раз показывает, как хорошо мы организованы. Наш штаб никогда не бывает полностью удовлетворен, даже если кажется, что все в полном порядке. Они всегда все стараются улучшить. Как говорится, всегда есть место шагу вперед. И нет ничего смешного в том, что о таких вещах заботятся прямо здесь, на фронте, в гуще боевых действий, потому что мы не где-нибудь, а на войне. Если вдуматься, питание вовсе не такой элементарный вопрос.
Я, например, никогда всерьез об этом не задумывался. Я, как все остальные, просто принимал таблетки с витамином С и ел положенные мне шоколадки, потому что мне так говорили. Но я никогда не думал, зачем мне это нужно.
А сейчас я познакомился с одним из этих людей из лаборатории по питанию — с профессором Краузе. Этот старичок, надо сказать, очень внешне смахивает на козла, особенно своей остренькой бородкой. Он, кажется, достиг именно того возраста, про который говорят «величественный закат». У меня когда-то был учитель с такой же остренькой бородой, и что интересно, когда узнаешь таких людей ближе, они всегда оказываются людьми весьма приятными. И разговор, который у меня с ним состоялся, был очень интересный. Он рассказал мне, что сводная группа по проблемам организации питания войск начала свою работу задолго до начала войны, фактически сразу с 1933 года. Правильное питание солдата так же важно, как оснащение его всей необходимой амуницией, — так сказал профессор Краузе, и нет никаких сомнений, что он прав. Эта сводная группа была организована Высшим командованием и в течение нескольких лет занималась единственной проблемой: как организовать правильное питание солдата во время войны. Они точно высчитывали потребности человека в калориях, витаминах и т. д., а затем составляли собственные рационы для каждого рода войск. Один для пехоты, другой для летчиков, третий для экипажа танка. Любой наш паек разработан на научной основе.
Подумать только, наши враги надеются заморить нас голодом, когда мы работаем над такими вещами!
Профессор Краузе рассказал мне также, что работы и эксперименты в области питания еще далеки от завершения. Мюнхенская лаборатория уже разработала специальный жир, который по вкусу точно соответствует свиному и прекрасно подходит для приготовления мяса. Он вырабатывается синтетически из каменного угля. Угля у нас предостаточно, так что если они начнут промышленное производство, то жиром мы в любом случае будем обеспечены.
Кроме того, они сейчас начали опыты по использованию в армии овощного сока вместо свежих овощей. Зачем возить за сотни километров тонны шпинатов и кабачков в железнодорожных составах и авторефрижераторах, если овощи состоят главным образом из воды и их реальная питательная ценность заключена в нескольких каплях концентрата? Сам профессор разработал новый метод сушки овощей и фруктов, позволяющий, в частности, значительно экономить в объемах транспортных перевозок для армии, не говоря уже о сроках хранения. Томатное пюре, абрикосы, кислая капуста, картофель — все эти продукты перевозятся сейчас в концентрированном виде, точно как раньше была мармеладная пудра, в которую нужно было только добавить воды и размешать.
Я готов слушать профессора Краузе часами. Я снова и снова убеждаюсь, что немецкий солдат — самый счастливый солдат в мире. У него самые лучшие командиры, самое лучшее оружие и даже самая лучшая еда.
Рано или поздно любая авиабаза подвергается нашествию какой-нибудь высокой комиссии. Причем далеко не всегда с такой разумной целью, как у наших профессоров из Мюнхена. Многие появляются с самыми что ни на есть идиотскими идеями. На одну базу в Бельгии нагрянули ученые господа из Штутгарта с грузовиком гвинейских свиней. Они настаивали, чтобы парни взяли этих свиней с собой на задание. Парни, разумеется, возражали, но их Главный поговорил с ними, сказал, что, в конце концов, так не будет продолжаться вечно. Я не знаю, насколько правдива остальная часть этого рассказа. По всей вероятности, кое-что несколько преувеличено. Как бы то ни было, история гласит, что господа из Штутгарта настояли, чтобы в воздухе у свиней была измерена температура тела, и не когда-нибудь, а непосредственно в разгар воздушного боя, по крайней мере немедленно после окончания. А также потребовали, чтобы за ними велось специальное наблюдение, результаты коего должны были быть записаны непосредственно во время полета. Парням это показалось несколько чересчур. Они, однако, оставили свои слова при себе, но, когда вернулись вечером на базу, в самолете не оказалось ни одной свиньи. Видимо, они презентовали их Черчиллю.
Профессора из Штутгарта были, мягко сказать, ошеломлены, визжали, что уничтожен их многолетний труд, и бегали по летному полю с таким видом, как будто война проиграна. Оно и понятно: бомбардировка Лондона, да и вся война, интересовала их гораздо меньше, чем температура гвинейских свиней. В конце концов Главный позвонил в Берлин, и через два часа эти господа со всеми своими шмотками и оставшимися свиньями уже ехали к себе в Штутгарт.
Раз уж зашел разговор о комиссиях, нужно упомянуть еще одних исследователей — из Дойчеферзухзанштальт фюр люфтфарт[27], расположенного в Адлерсдорфе. Они привезли на испытания летный комбинезон нового типа. Их непременно интересовало, как будет чувствовать себя летчик в новом костюме на разных высотах и не будет ли ему неудобно в каком-либо отношении, так что нескольких летчиков снарядили в полет над Францией и Бельгией в обновках. Почему бы и не полетать, если ребенку понятно, что над этими странами с летчиком ничего случиться не может, разве что кровь из носа пойдет.
А потом у нас еще были какие-то серьезные люди из Берлина, у которых были свои планы экспериментов, такие же бессмысленные, как у тех умников из Штутгарта. Это было прошлой зимой, нам тогда было совершенно нечего делать, так что поначалу это было для нас даже некоторым развлечением. Но очень скоро нам стало совсем даже не смешно. Это когда они начали испытывать на нас свои так называемые «упражнения храбрости». Их теория состояла в том, что храбрости можно научиться и что человека можно натренировать преодолевать свой страх.
Я полагаю, это совершенная глупость. В самом деле, можно научить кого-то прыгать в воду, даже если он немного этого боится. Я имею в виду, что если ты умеешь плавать, но все-таки боишься воды, то это значит, что твой разум находится в иррациональном состоянии и небольшая тренировка может здесь помочь. Но в конце концов, есть же разница между человеком, который умеет плавать и которому говорят прыгнуть в воду, и летчиком, одним из нас, который рискует жизнью во имя отчизны и даже не думает, есть ли у него шанс спастись, если он попадет в воду, в Канал например. Или, вообще говоря, когда он попадает в любую опасную ситуацию.
Я хочу сказать, или у тебя есть храбрость, или ее у тебя нет. Или ты готов рисковать своей жизнью, или нет. В этом разница между нами и другими нациями. Мы готовы рисковать своей жизнью, а другие нет. Я часто вспоминаю того усталого французского пленника. И как он сказал: «Они не хотели умирать». Этим сказано все; и именно поэтому мы лучше, чем другие, и заслуживаем наше место под солнцем.
Эти люди из Берлина сказали, что это не так, что они вполне могут представить себе человека крепких патриотических чувств, который был бы счастлив рисковать своей жизнью, но попросту не способен на это, потому что в последний момент ему попросту не хватает храбрости. Нет сомнения, эти господа знают, о чем говорят. Хотел бы я взглянуть на их кальсоны после прогулки с нами над Англией. Но они, вероятно, скажут, что, безусловно, хотели бы рисковать своей жизнью, но… Но по мне, они все просто трусы, потому что по-настоящему мужественный человек никогда не заводит разговор о храбрости. Люди иногда заходят слишком далеко со своими теориями. Это такой способ прятаться от жизни.
4 сентября 1940 г
Снова Лизелотта
Я вернулся на свою старую базу. Меня и некоторых остальных привезли на самолете. Это было довольно неожиданно. Еще утром я ничего не знал, а в обед ко мне подошел адъютант командующего и заговорил со мной об этом так, будто я уже в курсе. Я предполагал, что здесь из нас сформируют новый экипаж.
Когда я прибыл, Главный немедленно вызвал меня в кабинет. Он был очень приветлив. Сказал, что всегда с особенным уважением относился к нашему экипажу и что он крайне потрясен тем, что случилось. Он был совершенно искренен. В конце концов, мы не единственные, кого сбили. А потом он вдруг намекнул насчет Железного креста. Вот тебе на, а я думал, мне пока не за что.
Очень много новых лиц, старых почти не вижу. Некоторые, может быть, на задании, кого-то, возможно, перевели на другие базы.
Не хочу даже думать о своем новом экипаже. Все еще надеюсь, что это не будет старая команда. Когда к команде присоединяется пятый человек, он в самом деле как пятое колесо в телеге. Так было с Ломмелем. Гораздо лучше, если собирается новый экипаж. Тогда все заново знакомятся друг с другом и никто не чувствует себя лишним.
Как только я смог выйти из расположения базы, сразу отправился повидать Лизелотту. Спустился в деревню к зданию школы. Я был уверен, что она ждет меня там, потому что о моем прибытии должны были передать на базу по телефону или телеграфу. Так что девчонки должны были знать. Но ее там не было. Меня это несколько разочаровало, но я решил, что она, видимо, не знала, что я приехал.
Я пошел прогуляться в лес, туда, где, мы так часто были вместе, и надо же, через несколько минут увидел, что она идет. Меня охватила радость, я решил, что Лизелотта пришла сюда встретить меня. Но сразу понял, что ошибся. Она, оказывается, понятия не имела, что я вернулся.
Она была очень мила, поцеловала меня, но мне было ясно: что-то произошло. Правда, я почувствовал это сразу. Я знаю, что подобные штучки писатели часто вставляют в романы: когда люди сразу чувствуют: случится что-то плохое. На самом деле это ты потом пытаешься убедить себя, что все это заметил еще до того, как все случилось, хотя попросту не мог ничего заметить.
Но я заметил это сразу. Она нервничала и была чем-то смущена. Сказала, что ей очень жаль, но у нее совсем нет времени и она должна идти работать прямо сейчас. Я спросил, можем ли мы встретиться сегодня вечером, она ответила, что нет, она сегодня дежурная. И завтра она тоже дежурная и пока не может назначать свиданий. Я сказал, что раньше она всегда находила способ ускользнуть на часок; Но Лизелотта покачала головой и сказала, что теперь это невозможно, все изменилось. Их начальница стала гораздо строже. Пока я шел за Лизелоттой к школе, она рассказывала мне про свою начальницу, которая теперь постоянно следит за девочками и даже в свободное время заставляет что-нибудь делать: штопать, вязать или гладить белье. И она постоянно проверяет их кровати, смотрит, чтобы они стояли по струнке, были аккуратно заправлены и точно так, как остальные, и бог знает что еще. Я прямо спросил Лизелотту, нравлюсь ли я ей еще, но она опять покачала головой и сказала, что я не должен говорить о таких глупостях и конечно же все еще ей нравлюсь.
Я спросил, знает ли она, что нас сбили и что четыре моих товарища утонули. Она заметно побледнела и покачала головой. Некоторое время Лизелотта не могла сказать ни слова. Если бы я не видел в этот момент ее лица, никогда бы не поверил, что она ничего об этом не знала. Трудно поверить, что никто из ребят ей не рассказал и что ни одна девчонка на телефоне ничего не слышала. Дальше мы шли молча, и только перед зданием школы она повторила, что не знала ничего и что ей ужасно жаль. Потом она вошла внутрь.
Я этого не могу понять. Просто не знаю, что со всем этим делать. Она нравится мне так сильно, и я думал, что тоже ей очень нравлюсь, это было так похоже на правду, а теперь все по-другому.
Новости из Америки от наших корреспондентов всегда довольно забавны. А что по-настоящему серьезного может происходить в стране, которой управляет согласно демократическим принципам господин Розенфельд[28]. Что этому народу нужно, так это фюрер.
Как бы то ни было, на этот раз Розенфельду, кажется, конец. Скорее всего, выберут господина Уилки. Недавно он выступил с протестом против планов Розенфельда национализировать крупные промышленные предприятия, которые принадлежат противникам его безумных планов перевооружения. Это уже почти большевизм. Господин Уилки полагает, что именно в результате подобных мер стало неизбежным падение Франции.