Я осматриваюсь. В углу высокий симпатичный парень в очках и в серой футболке пялится на экран своего телефона. У меня занимает некоторое время, чтобы вспомнить его. Он был первым человеком, которого я встретила в Вуд-Вэлли: парень Килиманджаро в серой футболке. Тот, который провел лето, взбираясь по горам и строя школы в Танзании. Но сомневаюсь, что он НН – я представляю его более домашним, непохожим на того, кто провел лето, карабкаясь по горам – но этот парень стоит дальнейшего расследования.
– Кто это? – задаю вопрос Дри, показывая на парня в углу.
– Калеб. В прошлом году Агнес ходила с ним на бал, как с другом. Он классный. Зачем тебе?
– Пытаюсь выяснить, кто такой НН, – отвечаю я. Дри запрыгивает на один из шезлонгов для лучшего обзора вечеринки. Я пытаюсь стянуть ее вниз. Не хочу, чтобы он, где бы и кем бы он ни был, увидел, как она высматривает его в толпе. У Дри много замечательных качеств, но деликатность – не один из них.
– Ну, могу сказать, три четверти всех парней на вечеринке печатают в данный момент, – докладывает она. – Может, это и Калеб. Он немного странный.
– НН не странный, – говорю я.
– Естественно, – отвечает Дри. – Анонимно переписываться с кем-то целыми сутками совсем не странно.
НН: отличная попытка. я хорошо скрываюсь на самом видном месте. Я – бог камуфляжа.
Я: Прекрасно. Тебе весело?
НН: немного скучно, поэтому и пишу тебе.
Я: Знаешь, ты мог бы просто поговорить со мной ЛИЧНО вместо этого.
НН: когда-нибудь. не сегодня.
Я: У нас не было таких вечеринок в Чикаго. С настоящими группами.
НН: Тебе понравились «МегаО»?
Я: Считаю, они были восхитительны.
НН: эхх. раньше они были лучше.
Я: Кажется, я напилась.
НН: я тоже.
Я: Так давай встретимся. Ну же. Что такого может случиться? Ты даже не обязан разговаривать со мной…
НН: на что это ты намекаешь?
Я: Не знаю. Я же предупреждала, что напилась.
НН: старое как мир «я напилась» оправдание.
Я: Не оправдание. А объяснение.
НН: мне нравится, как ты аккуратно подбираешь слова.
Я: Не понимаю. В чем смысл?
НН: ?
Я: Всех этих разговоров. Ты стесняешься того, что я тебя увижу? Волнуешься, что мне не понравишься? Не понимаю.
НН: ничего из вышеперечисленного. мне просто это очень нравится. эта переписка в мессенджере работает. я слишком пьян, чтобы объяснить тебе сейчас.
Я: старое как мир «я слишком пьян» оправдание.
НН: обещаю, мы встретимся. скоро.
Я: Ты все время так говоришь.
НН: знаешь, о чем я думаю временами?
Я: О чем?
НН: локон, который постоянно падает тебе на глаза – это не до конца выстриженная челка? хочу получить шанс заправить его тебе за ухо. хочу, чтоб у меня была такая возможность. я хотел бы встретиться с тобой, и когда почувствую себя настолько комфортно рядом с тобой, то смогу это сделать.
Я: Ты такой странный.
НН: ты не первая говоришь мне об этом.
Я: А я первая скажу, что мне это в тебе на самом деле нравится?
Я снова кидаю взгляд на Калеба, пытаясь вообразить слова НН, вылетающими изо рта этого парня, пытаясь представить, как он совершает романтический жест, убирая мои волосы за ухо. С пониманием того, что такой жест требует определенной степени близости. Неа, картинка не клеится. Вместо этого я представляю Калеба будущим президентом братства, который покрикивает на своих собратьев, прихлебывая пиво. Выходит НН, вероятнее всего, не парень Килиманджаро в серой футболке. Но кто он, черт возьми?
– Я пьяна, – заявляю Дри и Агнес.
– Ты уже говорила нам это, – отвечает Дри. – Миллион раз.
– Простите. Наверное, я из того типа пьянчужек, которым нравится оповещать об этом остальных, – мямлю я.
– Очаровательно, – говорит Агнес своим обычным сухим тоном. – Я тоже немного пьяна. Но не в хлам, как ты.
– Я не в хлам, – возражаю. Опускаю взгляд. Я пьяная в хлам? Все вроде ровно, за исключением моих мыслей, которые беспорядочно плывут в голове. Я напивалась раньше, хотя обычно только вдвоем со Скарлетт. Наверно, мой предел – два спецкоктейля от Агнес.
– Да вы обе в хлам, – заявляет Дри. Она забрасывает руки на наши плечи, за что я благодарна, поскольку это помогает мне сохранять равновесие.
– Как вы думаете, возможно ли влюбиться в двух парней одновременно? – задаю я один из тех неловких вопросов, который никогда бы не задала, будучи трезвой. Вероятно, мне больше не следует пить.
– Возможно. Я раньше могла влюбиться в пять парней одновременно, – говорит Агнес. – Мне нравилось иметь несколько вариантов. Оптимизировать шансы на успех.
– Так кто тебе нравится? Очевидно, НН, но кто еще? Пожалуйста-пожалуйста, только не говори, что Лиам.
Я уже собираюсь громко заявить, что это Итан, и наконец-то узнать все сплетни, ибо прекрасно знаю, что Дри ничего в себе не держит: она бы рассказала мне всю историю его жизни, каким он был в шестом классе, есть ли у него девушка, придурок ли он. Может, она даже поможет нам передвинуться поближе, чтоб я могла поздороваться с ним. Потому что наш единственный контакт произошел, когда он прошел мимо меня после шоу – кинув «привет», что было ни дружественно, ни грубо и не являлось даже приглашением продолжить разговор – таким же способом он отделывается от всех остальных. Мне казалось, мы прошли этот этап. Наверное, я ошибалась.
Когда слово почти срывается с языка, – «Итан» – прекрасное слово, не так ли? – ко мне подлетает Джем.
–Ты! Держись подальше от моего парня, шалава! – выплевывает она прямо мне в лицо и смотрит на меня так, будто баран на новые ворота – до сего момента у меня никогда не подворачивалась возможность использовать этот фразеологизм.
– Эмм… – мычу я. Хотелось бы мне повернуть время вспять и не пить те два напитка, потому что я с трудом понимаю происходящее. Почему Джем кричит на меня? Я привыкла к ее пассивно-агрессивным нападкам, произнесенным сквозь зубы, на которые делаю вид, будто их не слышу. И когда она кричит мне в лицо, я так поступить не могу. И шалава? Серьезно? – Чего?
Хочется стереть с лица ее дыхание, отдающее луком и алкоголем. Хочется оказаться подальше отсюда, возможно в кровати. Калифорния утомительна.
– Держись. На. Хер. Подальше. От. Лиама, – рявкает Джем, а потом взмахивает волосами, как в каком-то дешевом девчачьем фильме и уходит, задрав нос. Беру слова обратно. Она не великая актриса. Слишком уж переигрывает.
Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, были ли свидетели сей беседы, но здесь только я, Дри и Агнес в нашем маленьком кругу на огромном заднем дворе.
– Святые угодники, что это сейчас было? – спрашивает Агнес, начиная хихикать.
– Не смешно, – отвечаю я, хотя лучше бы так и было. – Че за фигня?
– Джем сходит с ума с тех пор, как ее отца взяли под арест в прошлом году. Кажется, об этом писали во всех газетах, – говорит Агнес. – Конечно, она и до этого была малоприятной особой, но с той поры стала совсем безумной сучкой. Слышала, ее отца могут посадить в тюрьму.
– За что его арестовали? – спрашиваю я, хотя мне неинтересно. Ненавижу ее. Ни одна печальная история Вуд-Вэлли не вызовет во мне жалости.
– Ее отец приставал к проститутке, – отвечает Дри. – А еще было какое-то мошенничество с налогами.
– Правда? – спрашиваю я.
– Без разницы, – отвечает Агнес.
– Ответь мне, – спрашивает Дри, и я слышу мольбу в ее голосе, – перед этим ты собиралась сказать, что тебе нравится Лиам?
– Нет, конечно же, нет, – говорю я, но не могу понять, поверила ли она мне.
Я: Я ПЬЯНА.
Скарлетт: Я тоже.
Я: Тебе весело?
Скарлетт: ОТПАДНО.
Я: Да, мне тоже.
Даже не смотря на пьяный угар, я понимаю, что лгу. Руки дрожат. Зубы стучат. Хочу домой. Нет, дома больше не существует. Понижаю свои запросы. Хочу в кровать.
Я вижу Итана еще один раз, перед нашим уходом с вечеринки, по пути к выходу. Он лежит в шезлонге в одиночестве. Я практически уверена, что он спит.
«Хорошо, – думаю я. – Ему это необходимо».
Мне стоит больших усилий сдержаться и не убрать волосы с его лба.
ГЛАВА 19
Я: Три истории: 1) У меня болит голова. 2) Комната кружится. 3) Больше никогда не буду пить.
НН: 1) я собираюсь большую часть дня провести, играя в Xbox, с периодическими паузами на поедание пиццы, предпочтительно с баклажанами, – и я выслушал много дерьма на этот счет, но мне все равно. пусть осуждают. не нравится мне пепперони. никогда не нравился и не понравится. 2)я проснулся рано и все утро слушал Flume. 3) мама до сих пор спит, будто это она подросток в нашем доме.
Я: Ты же американец?
НН: да, а что?
Я: ПЕППЕРОНИ! Не любить пепперони – все равно что не любить яблочный пирог.
НН: эта аналогия будет в академическом тесте?
Я: Ты в младшем классе?
НН: успокойся, Нэнси Дрю.
Я: Сегодня делаю домашку. Эти расчеты меня заколебали.
НН: а ты глянь, сколько удовольствия приносят.
Я: Заткнись.
НН: тебя это задело? извини.
Я: Кажется, я совсем недавно упоминала, что ты странный?
НН: вроде припоминаю, что ты говорила нечто подобное.
Я: Чуть позже мне надо на работу. У тебя есть работа?
НН: неа. родители не разрешают. вместо этого дают карманные деньги и добиваются того, чтобы я сосредоточился на учебе.
Я: Как это по-вуд-вэльски с их стороны. Рада, что они одобряют твое пристрастие к Xbox.
НН: знаю, мы все кажемся тебе забавными, и я более чем согласен, что это так. где ты работаешь?
Я: Не уверена, что хочу тебе рассказывать.
НН: ?
Я: Слишком по-сталкерски.
НН: вчера ты умоляла меня о встрече, а сейчас говоришь, что узнать, где ты работаешь, – слишком по-сталкерски?
Я: Я не умоляла.
НН: прости. плохой выбор слов. просила.
Я: Отгадай.
НН: где ты работаешь?
Я: Ага.
НН: ладно, но разреши для начала задать пару вопросов. 1) тебе нравится эта работа? 2) ты приходишь домой грязная?
Я: 1) На самом деле, да, мне она очень нравится. 2) НЕТ!
НН: кофейня?
Я: Неа.
НН: «ГЭП».
Я: Ты прикалываешься надо мной?
НН: нет! почему?
Я: Неважно.
НН: понял. на секунду я забыл, что ты книжный червь. «Barnes&Noble». я угадал??? Ведь точно угадал.
Я: Почти. «Купи книгу здесь!» на Вентура. Тебе следует туда заглянуть.
НН: такая непостоянная. теперь ты хочешь, чтоб я зашел?
Я: Быть может, да. А быть может, и нет.
• • •
Я: Так...
Скарлетт: Если хочешь узнать...
Я: ХОЧУ-ХОЧУ.
Скарлетт: Моя плева цела.
Я: Вообще-то ты могла бы выразиться не так наглядно.
Скарлетт: Знаю, но было бы не так весело.
Я: У меня похмелье.
Скарлетт: У меня тоже. А еще на лице раздражение от щетины Адама. Думаю, он много практиковался после того поцелуя с тобой.
Я: С чего такие выводы?
Скарлетт: Подруга, ЭТОТ ПАРЕНЬ УМЕЕТ ЦЕЛОВАТЬСЯ.
Когда я спускаюсь вниз, то застаю на кухне отца в фартуке, с надписью «СУЧКА БОССА», который, как предполагаю, принадлежит Рейчел, хотя также может быть и Тео. На заднем фоне играет музыка – что-то из кантри – чрезмерно сентиментальная ода пикапам и коротким джинсовым шортам. То, что Скарлетт называет МДБ – Музыкой Для Белых.
– Будешь блинчики, дорогая? – спрашивает отец с раздражающим утренним энтузиазмом. Папа так неправильно смотрится на кухне. Он никогда не пек блинчики. Это всегда было маминой задачей. Сироп и мука застыли на идеальной мраморной столешнице. Чувствует ли он себя здесь как дома, настолько комфортно, чтобы жарить и подавать блинчики босиком? Мне неловко, когда я пользуюсь микроволновкой. Не хочу оставлять преступные брызги на ее стенках и любые другие доказательства моего существования.
– Эм... – Смогу ли я съесть завтрак так, чтобы меня не вырвало? Выбора у меня нет. Я никогда не отказывалась от углеводов, и не хочу, чтобы у отца возникли подозрения о том, что я пила.
– Конечно, – отвечаю я. Чего не говорю вслух, так это: «Что происходит?», «Мы остаемся?», «Ты внезапно стал по-настоящему счастливым или просто притворяешься?». – Ты приготовил завтрак? Это наверно впервые.
– У Глории выходной.
– Точно.
– Послушай, нам надо поговорить, – заявляет он. Желудок сводит судорогой, и содержимое прокладывает себе путь наверх. Очевидно, представление на кухне – это печальный подарок перед отъездом. Отец и Рейчел расстались, и мы уезжаем. Они закончили то, что в первую очередь и не должно было начинаться. Вот зачем это псевдовеселое представление: задобрить меня перед плохими новостями. Я кладу голову на прохладную столешницу. Да пошло оно все. Кому какое дело до того, узнает ли папа, что я напилась? Он виноват в гораздо большем количестве прегрешений. На его счастье, у меня никогда не хватало сил всерьез взбунтоваться. Я просто обязана выиграть награду «Актриса года», и получить статуэтку маленького храброго золотого человечка или какую-нибудь тарелку, которую можно повесить на стену.
Должно быть, этот завтрак что-то вроде последнего прощания перед тем, как мы отправимся в дорогу. Такое чувство, будто отец наконец-то использовал свой последний шанс воспользоваться плитой, модными сковородками и органическим выжатым кокосовым маслом в бутылочке с дозатором. Стоит ли мне убежать обратно наверх и помыть руки тем нежным мылом с монограммой, на котором до сих пор висит ценник. Почувствовать сто долларов в мыльном мире.
– Держи, это поможет успокоить желудок. – Папа кладет стопку идеальных кругляшей на тарелку и ставит передо мной. Пахнут они удивительно – не сами по себе, а как образ. Как версия аромата для ароматической свечи с запахом блинчиков. – Только скажи мне, что ты не была за рулем прошлой ночью.
– Конечно, нет. Дри вела, – отвечаю я.
– Дри?
– У меня есть друзья, пап. Не удивляйся. Неужели ты думал, будто я больше ни с кем никогда не заговорю? – Понятия не имею, почему я завелась, но не могу остановиться. На этот раз слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать, а не наоборот.
– Нет, я лишь... я счастлив за тебя, вот и все. Знаю, было непросто.
Я смеюсь – даже не смеюсь, а скорее отвратительно ржу. Нет, было непросто. Ничего не было просто долгое, очень долгое время. Даже прошлой ночью моя первая попытка повеселиться с момента нашего переезда закончилась тем, что блондинка-социопатка обозвала меня шалавой.
– Полагаю, я это заслужил, – говорит отец.
– И что теперь? Мы уезжаем?
– Что? Нет. Почему ты это спросила? – спрашивает папа, и его удивление выглядит неподдельным. Разве отец не понимает, что весь Лос-Анджелес слышал его ссору с Рейчел? И на следующий день он практически признался в том, что все это было громадной ошибкой? Не осознает, что я провела всю неделю, психологически подготавливая себя к очередному переезду?
– Вы с ней поссорились.
– Это просто спор, Джесс. А не конец света.
– Но она сказала...
– Иногда, я забываю, что ты просто подросток. Но я помню, каково это – всё кажется значимей или, не знаю, как-то серьезнее в твоем возрасте.
– Только посмей быть снисходительным, – огрызаюсь я. Тон мой резок, и конечно же я лицемерю, когда обвиняю его в том, что он снисходительно со мной разговаривает, и при этом веду себя как типичный подросток. Прекословя и надувая губы.
Да пошел он.
Серьезно.
Пошел. Он.
Отец вздыхает, будто я невыносима, словно я единственная, кто не понимает смысла.
– Она сказала «уходи и не возвращайся». Я слышала ее.
– Перестань говорить «она» и «ее». Рейчел. Ее зовут Рейчел. И люди говорят глупости, когда злятся.
– И люди совершают глупости, когда скорбят. Например, женятся, переезжают в другой конец страны и плюют на собственного ребенка.
– Прекрати.
– Что прекратить? – Теперь мой голос сорвался на крик. Не знаю, когда я потеряла контроль. Потому что вот он. Выпущенный гнев – цельный и нерушимый. Горячий и неуправляемый. Плацентарный.
– Хочешь уехать? Ты об этом говоришь? – спрашивает отец.
Думаю о НН, о Дри и Агнес, об Итане с его синей электрогитарой и пренебрежительным «привет». Нет, не хочу уезжать, но и так чувствовать себя я не хочу. Будто пришелец в чьем-то доме. Даже если меня сегодня вырвет, что в данной ситуации более вероятно, чем нет, то я не желаю беспокоиться о том, как почистить туалет Рейчел. Не хочу жить с постоянной угрозой выселения.
Нет, ничто из не имеет значения. Чего же мне на самом деле хочется? Дать отцу по лицу – кулаком в нос, раздавить до хруста, чтобы он истекал кровью. Нанести сильный удар и увидеть, как он сложится пополам, повизгивая и выкрикивая «прости меня».
Это чувство так ново. Такой гнев. Я всегда находила способ избежать боли и никогда не позволяла ей целиком поглотить меня, как сейчас.
Теперь мой отец совсем не выглядит учтиво, как накануне вечером или как он ведет себя на протяжении последних нескольких лет. И почему только я одна постоянно вынуждена идти на уступки?
– Я ничего не говорила. Забудь, пап. О чем ты хотел поговорить? – Руки сжимаются в настоящие кулаки. Я же могу доверять себе и удержаться от реального причинения вреда, ведь так?