Они провозились несколько часов. Наконец, все сети были вытащены, и солидный улов кильки погрузил лодку глубоко в воду. Под парусом нельзя было идти — лодка могла зачерпнуть. Поэтому, подкрепившись хлебом и холодным кофе, парни опять взялись за весла.
Пока выгружали рыбу и развешивали на кольях сети, наступил вечер. Усталый Янка шагал через дюны к дому. В сапогах хлюпала вода, обветренное лицо горело как в огне. Сочельник…
В трактире уже были зажжены лампы и присяжные пьяницы сидели за столиками. Приказчик в лавке еле успевал отпускать товар — сегодня было много покупателей. В освещенных окнах соседних домов виднелись девушки, греющие на лампах щипцы для завивки волос. Люди готовились к празднику.
Янка тяжело шагнул в кухню, бросил на скамью мокрую кошелку:
— Вот рыба.
Под ногами образовались лужицы воды. Толстая кухарка, взглянув на ноги Янки, проворчала что-то насчет половика. В этот момент из соседней комнаты показалась чья-то голова: белое, круглое, довольно миловидное личико, два блестящих вопрошающих глаза и удивленно открытый маленький рот. Янка некоторое время смотрел на нее. В дверь просунулось круглое плечо девушки, и губы ее задрожали от сдерживаемого смеха. Ни слова не говоря, Янка повернулся и вышел из кухни.
«Это, вероятно, Миците, — подумал он и обрадовался тому, что не поздоровался с ней. — Ты мне не хозяин и не начальник. Учи алгебру, барышня».
А в столовой барышня жаловалась матери:
— И это мой двоюродный брат! Он ведь совершенно не умеет вести себя. Если придется встретиться с ним в обществе…
Анна с нежностью смотрела на свою любимицу.
— Что поделаешь, милая дочка. Он не получил хорошего воспитания. Все равно что из лесу пришел. Тебе не мешало бы немного подучить его.
— Но сегодня-то, надеюсь, мне не придется идти с ним в церковь?
— Он останется дома.
2В тот вечер Янка действительно остался дома. Если бы он даже захотел, все равно никуда не попал бы — об этом позаботилась семья трактирщика.
Не успел Янка переодеться в сухое, как его уже разыскивал дядя Мартын.
— Поди помоги внести в погреб ящики с пивом.
Грузовик доставил с пивоваренного завода пиво на праздник. Когда ящики были снесены в погреб, Анне потребовался помощник. И кто же, кроме Янки, мог ей помочь. Он рубил корм свиньям, посыпал песком дорожки во дворе, носил в кухню воду и дрова, бегал в лавку за пряностями. Но когда Мартын решил, что Янка должен сегодня помочь и в трактире (гостей было много, в конюшне полно лошадей приехавших в церковь прихожан), парень взбунтовался и заявил: — Я не пойду в трактир таким пугалом. — И не пошел. Мартын хотя и проворчал, что это глупая гордость, но настаивать не решился. Янка поужинал на кухне и ушел в свою каморку. Теперь он догадывался, почему его сегодня так загоняли: Мартын боится, как бы он не вздумал пойти в церковь на елку, а там будет барышня Миците со своими подругами, и родственник в потрепанной одежде мог бы шокировать ее. Работай, парень, дома! Работа услаждает жизнь. Ты не барин.
Он закрыл дверь на ключ и достал бумагу. Вспомнил Лауру и не мог написать ни единой строчки. Может быть, и ей приходится переносить всякие унижения и служить у чужих людей? Вспоминает ли она когда-нибудь Янку? Ждет ли его, или новые события, новые мысли уже смели вое образы прошлого? Хоть бы скорее уйти на военную службу.
Фыркали лошади, звенели бубенцы. Скрипел снег под полозьями саней, спешащих домой. Причетник тушил в церкви свечи. Холодные звезды сияли над белой землей. Смех во дворе, голос Миците, и ласковый вопрос Анны:
— Ты не замерзла, детка?
Потом они сидят за столом, трое Зитаров — отец, мать и дочь. Миците рассказывает о том, что видела в. церкви, родители слушают и улыбаются. Завтра к Миците придет подруга, и обе отправятся на вечеринку. Они здесь пользуются таким успехом, что от парней отбою нет. Ухаживает за ней и Ян Ремесис. Он изучает медицину и пишет стихи. Их иногда даже печатают в календарях и школьных журналах. Вот что значит образованность и хорошее воспитание.
А четвертый Зитар сидит в своей каморке в мрачном раздумье. Он тоже пишет стихи, но их нигде не печатают, и поэтому он ничтожество, незаметная пылинка. У тех троих стол ломится от праздничных угощений, они даже не в состоянии съесть все, несмотря на очень хороший аппетит. Возможно, именно поэтому Анна вспоминает наконец о Янке.
— Пожалуй, следовало бы позвать? Что он там один сидит в своей каморке. Как ты думаешь, Миците?
— Позови, я ничего не имею против. Все равно когда-нибудь надо знакомиться.
Анна встает и уходит, Миците смотрится в зеркало. Дверь в каморку Янки закрыта, и Анне приходится постучать.
— Кто там? — слышится раздраженный возглас Янки.
— Это я, — отвечает Анна. — Не придешь ли ты, сынок, поужинать с нами?
— Спасибо. Я поел с работниками.
— Ах вот как. Ну, может, ты просто зайдешь поболтать немного? Мы одни.
— Я еще не брился. К парикмахеру некогда было пойти, а своей бритвы нет.
— Ах вот что. Тогда ничего не поделаешь. Но ненадолго все же ты мог бы выйти. Своих нечего стесняться.
— Спасибо, тетя, я лучше лягу спать.
И в подтверждение своих слов Янка гасит в каморке огонь — в замочной скважине не видно света. Анна, вздохнув, уходит.
— Не хочет идти. Он ведь очень стеснительный.
— Ну, упрашивать его мы не пойдем, — говорит Мартын. — Миците, не покажешь ли ты свои отметки?
Миците краснеет как маков цвет.
— Нельзя ли отложить это на завтра? Я совсем не помню, куда я засунула свой табель.
Какая глупая фантазия у родителей и учителей — дважды в год проверять табель, особенно если по некоторым предметам плохие отметки. За предметы, в которых Миците делает успехи, отметок не ставят: ты можешь танцевать как сильфида и выписывать коньками самые сложные фигуры — они не считают это образованием. Хорошего мужа можно найти и без алгебры и логарифмов.
— Все же, Миците, покажи лучше сейчас, — настаивает отец. — У меня сегодня есть время.
Нечего делать, Миците достает табель. Но, пока родители изучают его, у нее начинает болеть голова.
— Мама, у тебя нет какого-нибудь порошка?
Порошок находится, но от этого отметки в табеле не улучшаются. Насколько возможно бережно любящий отец спрашивает:
— Как ты, Миците, думаешь — не придется ли тебе остаться еще на год в этом классе?
— Если б у нас был другой учитель математики, я бы уже давно перешла, — отвечает Миците. — А этот настоящий черт.
Виноват учитель. Миците всегда оказывается права. И дружная семья приходит к выводу, что это просто преступно разрешать подобным инквизиторам мучить молодежь. Такой одаренный ребенок, а ей не дают хода. Ну, где же тут справедливость? Где благородство? Ну, отдохни, деточка… Возьми еще пирожок с вареньем.
3В воскресные дни и в праздники трактир у большака не выделялся ничем: то же самое пиво, что и в обычные дни, те же посетители и одна и та же цена. Только одеты здесь все немного лучше. И Мартын Зитар нацепляет часовую цепочку на красивый жилет. Черный бархатный жилет с белыми перламутровыми пуговицами — это выглядит очень благообразно. По воскресеньям Мартын закручивает кончики усов кверху и сморкается в носовой платок; он расходует несколько носовых платков в день, нос у него солидных размеров, но в будни Мартын не занимается такими пустяками.
Ежегодно в первый день рождества в трактире зажигали елку для приглашенных гостей — завсегдатаев трактира, которые больше оставляли там денег. Всякую голытьбу нечего удостаивать приглашения за хозяйский стол. Обычно резали индейку, жарили рыбу и на козлы ставили бочонок домашнего пива — так выходило дешевле. Но, как правило, этого не хватало. Когда бочонок хозяина опустошали, у гостей начинало шуметь в голове и они наперебой заказывали по полдюжины, по дюжине пива за свой счет. В итоге елка вполне себя окупала, как и все, к чему Мартын прикладывал свою ловкую руку. Хозяин получал большое моральное удовлетворение, а еще большее — его гости: Мартын Зитар поступал как порядочный человек, он угощал!
Утром в первый день рождества Рудис Сеглинь принес Янке домотканый костюм. Ворот на френче застегивался, поэтому галстук не был нужен.
— Заходи за мной, — сказал Рудис. — Я буду тебя ждать до семи часов.
— Там видно будет, — ответил неопределенно Янка.
Он попросил у приказчика бритву и побрился. Волосы тоже просили ножниц, но парикмахер был далеко, и вряд ли у Янки хватило бы времени сходить к нему.
— Молодой, сходи принеси дров, — первой обратилась к нему кухарка.
— Хорошо, старая, — ответил он и отправился. После этого она его больше не звала молодым.
— Ты сена дал лошадям? — спросил дядя.
— Молодой, сходи принеси дров, — первой обратилась к нему кухарка.
— Хорошо, старая, — ответил он и отправился. После этого она его больше не звала молодым.
— Ты сена дал лошадям? — спросил дядя.
— Сынок, нужно сколоть лед со скамейки у колодца, — ласково сказала Анна.
И за это — целая пригоршня пряников и несколько больших орехов. Наслаждайся и думай о Вифлееме [20], пока у судомойки не накопилось полное ведро помоев:
— Сходи-ка вынеси на помойку.
Но хоть один благородный поступок все же был совершен в тот день: Янку пригласили к обеду за хозяйский стол. Здесь же, наконец, состоялось его знакомство с двоюродной сестрой.
— Как ты вырос, — произнесла Миците.
— Ты тоже не стала меньше, — ответил Янка.
— Поговорите по-английски, — торопил Мартын, жаждавший триумфа. Но Миците первая не начинала говорить, а Янка считал, что даме надо отдать предпочтение.
— Ты много в Сибири волков убил? — шутила Миците.
— Ни одного. Только зайцев и куропаток.
Разве с таким пошутишь? Он совсем не понимает юмора. И обед проходит тихо, без разговора на английском языке. Немного погодя Миците удается втянуть Янку в беседу, и она выясняет, что двоюродный брат не знает ни одного модного танца. Она показывает ему свои книги, пригласительный билет на вечер гимназистов и набросок ее портрета, сделанный каким-то странствующим художником. Она очень удивлена, что Янка в Петрограде был даже в опере.
— Будущей осенью я поступлю в консерваторию. Хотя мне некоторые советуют учиться скульптуре.
У нее так много талантов, что неизвестно, который лучше развивать. Результаты, вероятно, во всех случаях будут одинаковы.
Болтая с Янкой, она принимает лукавый вид, даже начинает кокетничать, будто он не родня, а посторонний юноша. У нее пухлые губки, смелый и вызывающий взгляд; когда отец и мать уходят в соседнюю комнату, Миците просит у Янки руку — она погадает. И она гадает, совсем близко подсев к Янке.
— Ты когда-нибудь уже целовался? — спрашивает Миците.
— А если и целовался? — смеется он.
Завитые волосы Миците щекочут Янке кончик носа, и он чихает. Миците усмехается и изучает его ладонь. Руки ее горячи, и от одежды струится сладкий аромат.
— Ты был когда-нибудь влюблен? — спрашивает опять Миците.
— Пожалуй, да.
— Кто она — блондинка или брюнетка?
— Хорошо не знаю.
— Она была ласкова с тобой?
— Что значит быть ласковой?
— Ты, наверно, ничего не понимаешь в любви.
— А ты?
— Не думай, что я тебе расскажу. Вам нельзя доверять. Все сразу своим друзьям передадите. Мне твой брат Ингус нравился.
— Чем?
— Он нравился всем девушкам.
— И чтобы нравиться девушкам, мне тоже нужно быть похожим на Ингуса?
— Ну конечно. Он был красивый парень, романтик. Ты никогда таким не будешь.
— Почему же?
— Я это вижу.
Она встает, идет к зеркалу и некоторое время изучает свое лицо. Потом оборачивается и лукаво улыбается: вот какая я, пойми меня. Ты рос в лесу и ничего не знаешь о жизни, а у меня есть опыт. Если б ты был чуточку подогадливее, милый братец… Ну, это мы еще увидим. Зитары не умеют сдерживать себя, а ты умеешь. Какой же ты Зитар? Твой отец был настоящим мужчиной. Или ты думаешь, что я не видела, как он приходил сюда, в корчму?
Потому ли, что Миците понравилось болтать с двоюродным братом, или по случаю первого дня праздника, но Янку не беспокоили всю вторую половину дня. Его ничего не заставляли делать — пусть сидит в комнате и занимает кузину. Под вечер пришла подруга Миците — Марта Ремесис, и Янка должен был познакомиться с ней. Она ровесница Миците, учится с ней в одной гимназии и к тому же соседка. Обе девушки крепко дружат. Но Марта — полная противоположность Миците: она более хрупкого сложения, мечтательна, беспричинно восхищается многим; разговаривая, опускает глаза и, когда к ней обращаются, краснеет и улыбается. В ней нет чувственности Миците. Изредка она украдкой посматривает на Янку, о чем-то думает и при этом краснеет.
— Вы были так далеко и видели полсвета, — говорит Марта. — Это, вероятно, очень интересно.
— Я по крайней мере об этом не жалею, — отвечает Янка.
— Уважаемый господин брат, не будешь ли ты так любезен и не оставишь ли теперь нас одних, — прерывает Миците их разговор. — Мне пора собираться на вечер. Вы успеете поговорить в другой раз.
Янка уходит в свою каморку и чувствует себя как-то странно, не как обычно. Он словно ноющий зуб: собирается болеть, но острой боли еще нет.
Одевшись на бал, Миците влетает в каморку Янки.
— Ты, наверно, сегодня никуда не пойдешь? Вечер окончится около трех часов ночи, а в это время темно, как в яме. Ты не можешь прийти к имению встретить меня? Прихвати маленький фонарик.
— А если кто-нибудь будет тебя провожать?
— Я совсем не хочу сказать, что ты обязательно должен прийти. Но если бы ты захотел… Ян Ремесис остался в Риге, иначе он тоже был бы на вечере. Ты знаешь — у имения, где дорога поворачивает к взморью!
— Придется пойти.
— Хорошо. Я скажу маме, что ты встретишь меня.
Девушки уходят. Янка расхаживает по каморке, изредка поглядывая то на бумагу, что стопочкой лежит на столе, то на одежду Рудиса Сеглиня. Она лежит на кровати. «К черту, что я — пес какой-нибудь? Вечер устраивается для всех, независимо от того, приглашает ли меня Миците с собой или только велит подождать у дороги».
Янка, обозлившись, начинает поспешно одеваться.
4Зал, где устраивался бал, помещался в верхнем этаже волостного общественного здания. Там же находился буфет, ибо в афишах было сказано: «Большой буфет и хороший духовой оркестр!» Триста гостей толклись в тесных помещениях, поднимая пыль и вдыхая ее. Самые видные семейства сидели в первых рядах. Временами раздвигался ситцевый занавес, и зрители могли видеть сцену и людей, которые что-то там делали. Какой-то фокусник показывал всякие чудеса: глотал шпагу, разрезал на куски своего ассистента и потом невредимым вытаскивал из ящика. Услаждали глаза зрителей и разными фокусами с водой и огнем. А когда публика достаточно натерпелась всяких страхов, появились два клоуна, которые весело дурачились и пели двусмысленные песенки.
Вы думаете, этим все кончилось? Нет, спорту тоже было отведено место в программе. Жители побережья увидели двух сильнейших в мире людей. Один орудовал неслыханными тяжестями: лежа на спине, он держал на груди восемь подростков (взрослые стеснялись выходить на сцену), поднимал двухпудовые гири с такой легкостью, точно это были тыквы, и делал упражнения с полыми шарами. Второй силач был искусным борцом.
— Кто хочет, выходи на французскую борьбу! — обратился он к публике. — За жизнь я ручаюсь, но здоровье не гарантирую.
Понятно, ни у кого не хватило смелости выйти против этой груды мускулов. В конце концов, быть его противником вызвался силач, поднимавший тяжести. Они боролись ровно двадцать минут, пока не проломили пол на сцене. Публика засмеялась. Тогда борец рассердился и одним махом положил на обе лопатки силача, поднимавшего тяжести. Оркестр заиграл туш, и под гром аплодисментов занавес медленно задернулся. Распорядители вынесли из зала скамейки, уборщицы подмели пол. Какой-то мужчина ходил по залу с бумажным пакетом в руках и посыпал пол тальком.
Пожилые люди отодвинулись в сторону, молодежь заволновалась, и девушки поспешили в дамскую комнату попудриться. Сейчас должен был начаться бал.
В помещении буфета за отдаленным столиком сидели Эльза Зитар и мельник Кланьгис. Кавалер угощал свою даму пирожными.
— Может быть, еще полдюжины? — спросил Кланьгис, когда первые шесть пирожных были уничтожены.
— Нет, благодарю вас, господин Кланьгис, — улыбнулась Эльза. — Тогда я не смогу танцевать.
— Но бутылку вина мы еще можем выпить, — не унимался Кланьгис. — Вино согревает кровь.
— Ну, у вас еще хватает своего тепла, — пошутила Эльза.
— Вы думаете? — мельник был польщен и постучал ложечкой о тарелку. — Бутылку вина и бисквиты!
Так вел себя человек, у которого не было жены, а кошелек полон денег. Будем наслаждаться жизнью, будем пить и есть! О! Он был весьма остроумен и весь вечер говорил двусмысленности, но Эльза тоже за словом в карман не лезла. Оба они знали, чего хотят, и хорошо понимали друг друга. Только ничего определенного еще не было сказано.
— Господину Кланьгису не скучно на мельнице?
— Как когда. А разве молодой женщине не скучно все время торчать рядом с хмурым братом и старым батраком?
— У меня есть сын.
— Гм, да. У меня сына нет.
— Но у вас еще может быть.
— Вы думаете? Если вы дадите мне взаймы своего. Прошу вас, выпьем этот бокал за сыновей!