Так они оба дурачились, танцевали, опять ели и опять пили, болтая о всяких пустяках. Издалека, намеками старались узнать мнение друг друга, не говорили ни да, ни нет, но дело двигалось вперед с такой быстротой, что уже около полуночи у Кланьгиса вырвалось:
— Вы пошли бы за меня?
— Ну, об этом еще нужно подумать.
— Конечно. Как же иначе.
Это была сама жизнь, немного примитивная и грубая. Но в большой жизненной гармонии нужны и грубые аккорды. Эльза была замечательная женщина — краснела, когда это было необходимо, и становилась игривой, когда серьезность уже неуместна. Кланьгис совсем не был стар. Что значат какие-то пятьдесят лет? Эльзе уже исполнилось двадцать семь. В Зитарах все равно не жизнь, а идти в услужение к чужим людям — фи…
Но вот в буфет вошел Янка, он, видимо, кого-то искал. У Эльзы мигом исчезло хорошее настроение, и она отвернулась к стене.
— С вами что-нибудь случилось? — озабоченно спросил Кланьгис.
— Ничего. У меня, наверно, что-то попало в зуб. Немного заболел.
Янка постоял у дверей, зло усмехнулся и вышел в коридор. У Эльзы прошла зубная боль.
— Не перейти ли нам в заднюю комнату? — предложила она. — Здесь слишком много ходят. И как будто сквозит…
— Можно, — согласился Кланьгис. Они перебрались со своими приборами в более тихое место. Там их никто не беспокоил, и Янка больше не появлялся.
И чего он искал в буфете и в коридорах, в то время как оркестр в зале играл один танец за другим? И зачем он вообще пришел на этот вечер? Рудис Сеглинь сразу же занялся выпивкой и сейчас пел соло, остальные молодые рыбаки ему слегка подтягивали. Янке не хотелось пить. Как странно: он не видел друзей детства больше четырех лет, но всех их вспомнил и узнал. А они не узнавали его. И когда им сказали, кто он такой, долго его разглядывали, шептались между собой и по одному подходили поговорить. Люди попроще — те, кто пахал землю и работал веслами, — скорее узнавали его. Самыми забывчивыми были те, кто учился в рижских гимназиях или были студентами. Сами они не подходили, а когда Янка приближался к ним и называл свою фамилию, они долго припоминали.
— Янка Зитар? Ах, да, кажется, мы когда-то были знакомы. Не учились ли мы в одном классе в прогимназии? Ах, вы уезжали в Россию? Да, теперь я вспоминаю…
Несколько вежливых фраз, у всех один и тот же вопрос — и стереотипный конец: «Прошу извинить меня. Очень жаль, что нет времени поговорить подольше… но надеюсь, что мы еще встретимся в другой раз».
Они уходили не оглядываясь. И можно было уверенно сказать, что этот другой раз никогда не наступит. Вначале они будут избегать его, позднее, когда станут искать сближения, Янка не захочет с ними встречаться. Если друг детства говорит «вы» — значит, вы стали чужими. Запомни это хорошенько, Янка, иначе тебя сочтут навязчивым, а ведь ты не желаешь быть таким.
Эта метаморфоза его изумила, впервые приходилось переживать подобное. Как могут стать чужими люди, которые вместе росли, играли, строили планы на будущее? И неужели все это только потому, что после совместного обучения в школе один ходит белоручкой с портфелем, а другой рубит деревья и носит грубую одежду? Янка в то время еще не понимал некоторых элементарных законов жизни, поэтому случившееся огорчило его. И как немного нужно для того, чтобы все стало иначе, — только лучшее платье, белый воротничок и немного денег в кармане.
Грустно размышляя, он одиноко бродил на празднике, мешая всем и опротивев самому себе. В перерыве между танцами он встретил в коридоре Миците и Марту Ремесис. Они спешили в дамскую комнату, раскрасневшиеся и возбужденные от танцев.
— А, ты тоже пришел! — удивилась Миците.
— Друзья затащили, — похвастался Янка. У него ведь был не один друг, а много.
Марта остановилась и хотела было заговорить с Янкой, но Миците не позволила:
— Пойдем же, нам нужно спешить, иначе набежит народ и до зеркала не доберешься.
— Ох, верно! — опомнилась Марта. — Ну, сегодня вам нечего жаловаться на скуку — так много старых знакомых, — улыбнулась она.
Издали она еще раз оглянулась на Янку и опять улыбнулась.
В два часа Янка оделся и ушел с вечера. «В первый и последний раз», — решил он. На душе стало веселее, и он, посвистывая, пошел домой. У имения, где дорога поворачивает к взморью, остановился: идти домой или дождаться Миците, как договорились?
«Лучше все-таки дождусь, а то подумает, что я обиделся и убежал домой».
Он не хотел показать, что обращает внимание на такие пустяки. Поднял воротник и, чтобы не замерзнуть, стал ходить взад и вперед. Вдали шумело море. Зимней ночью звезды яркие, некоторые из них белые, другие красноватые и зеленые. «Которая из них моя?» — думал Янка.
— Ах, ты еще здесь? — удивилась Миците, когда Янка, кашлянув, подошел к ним на перекрестке. — Мы думали, что ты уже давно дома.
— Я только что вышел, — соврал он, хотя уже целый час дрог на улице.
С Миците была Марта.
— Иди в середину, — сказала Миците. — Проводим Марту до аллеи Ремесисов и потом пойдем домой.
— Но вам же это не по пути, — возразила Марта.
— От Ремесисов мы можем пройти прямо лугами, через реку, — сказала Миците. — Там, вероятно, возчики сена уже проложили дорогу.
Девушки подхватили Янку под руки, и веселая троица, громко болтая, отправилась в путь.
— Ты сегодня хоть раз танцевал? — спросила Миците у Янки.
— Еще как — глазами! — отозвался он.
— Куда же ты исчез, когда объявили дамский вальс?
— Как исчез? Я все время там вертелся.
— Почему же Марта не нашла тебя? Искала по всем уголкам, а ты словно в воду канул.
— Миците! — укоризненно воскликнула Марта.
— О, пардон! Я выдала секрет. Он еще, пожалуй, возомнит о себе.
Держась друг за друга, они шли, толкаясь, чтобы согреться. Один раз Миците нарочно поскользнулась и упала в занесенную снегом канаву, увлекая за собой всех.
— Какой ты неловкий кавалер, — упрекнула она Янку. — Как можно такого приглашать на дамский вальс? Он свальсирует еще обоих на пол. Хоть бы помог дамам подняться.
Так они резвились до самой аллеи Ремесисов. Марта, правда, несколько раз пыталась начать серьезный разговор, но Миците тут же придумывала какую-нибудь очередную проказу. У Ремесисов залаяли собаки. Марта освободила локоть Янки и простилась:
— Всего хорошего, до свидания.
— Ты слышал: до свидания! — подтолкнула Миците Янку. — Она хочет еще видеть тебя. Ну, поблагодари же, скажи, что тебе это доставит большое удовольствие.
— А если мне это действительно доставит удовольствие? — отпарировал Янка.
— Гм, да. Тогда дело принимает серьезный оборот, — зубоскалила Миците. — Где двое счастливы, там третий лишний.
— Миците, ты сегодня невыносима! — воскликнула Марта и, тихо засмеявшись, убежала. «Как эти две столь разные по характеру девушки могут дружить?» — подумал Янка, глядя вслед Марте.
— Куда нам теперь идти? — спросил он.
— Разве ты забыл, где мы живем? — удивилась Миците.
Оставшись наедине с Янкой, она вела себя не так шумно. Она тихо взяла Янку под руку и, успокоившись, шагала рядом по луговой дороге. У нее, очевидно, были какие-то свои думы, и потому до самой речной заводи она не промолвила ни слова. Янка тоже не знал, о чем говорить.
Когда они миновали заросли ольшаника, Миците остановилась и стала всматриваться в темноту.
— Это не наш сарай вон там, направо? — заговорила она.
— Где? Ничего не вижу.
— Пойдем посмотрим.
Дороги тут уже не было. Они пошли по рыхлому снегу. Шагах в тридцати от дороги стоял старый сарай с сеном.
— Наш, — сказала Миците. — Ты еще не ездил за сеном?
— Нет, не ездил. Может быть, сено раньше завезено.
— Вероятно. Но мы сейчас посмотрим.
Конечно, они могли это сделать. Дверь сарая оказалась не запертой, а лишь заложенной снаружи тяжелым деревянным засовом. Янка легко отодвинул его. Миците вошла первой. Там лежало еще много сена.
— Янка, куда ты делся? Я не вижу тебя!.. — тихо вскрикнула Миците.
— Я здесь.
— Да где же? Дай руку.
Она опустилась на сено. Янка сел рядом.
— У меня руки теплее, чем у тебя, — сказала она.
— У тебя перчатки плотнее, — ответил Янка.
— Ты думаешь, это зависит от перчаток?
— От чего же еще?
— Тогда ты ничего не понимаешь.
Минуту царило молчание. «Почему она не собирается идти домой?» — думал Янка. В сарае было теплей, чем снаружи, пахло душистым сеном.
— Ты мне вчера не ответил, целовался ты когда-нибудь? — спросила Миците.
— Почему это тебя так интересует?
— Так просто. Разве это плохо?
— Конечно нет.
— Тем белее. Значит, ты можешь сказать.
— Ну, хорошо, чего там скрывать. Да, целовался.
— А это приятно?
— Разве ты сама не знаешь?
— Но я хотела узнать, как это происходит с другими.
Опять наступила пауза. «Надо бы идти», — думал Янка.
— Янка!
— Да, Миците.
— Ты можешь поцеловать меня. Я никому не скажу.
Ей было восемнадцать лет, она пятый год училась в средней школе. Но иногда взрослые люди ведут себя как дети.
— Если ты этого хочешь…
— А ты сам нисколько?
Он поцеловал ее. Она захотела еще раз поцеловаться. И не как-нибудь, а по-настоящему, по-особенному, как целуются в фильмах кинозвезды.
— Ты когда-нибудь это видел, Янка?.. Я ничего не скажу… Куда ты пошел?
— Я думаю, нам пора идти.
— Стряхни с меня сено.
Она больше не взяла Янку под руку и до самого дома молчала. Шла быстрыми шагами впереди Янки и, когда он что-нибудь говорил, отвечала коротко и сухо, словно нехотя:
— Да… Нет… Вот как…
В корчме еще продолжалось праздничное веселье. Елка, зажженная для званых гостей, потухла, теперь слышалось пение, угощение шло за счет гостей. Наружная дверь не была заперта, потому что время от времени кто-либо из гостей выходил во двор полюбоваться звездами. Никем не замеченные, Янка и Миците прошли в дом. Янка сразу же отправился в свою каморку, а Миците — на хозяйскую половину. Общество этих забулдыг совсем ей не нравилось, несмотря на то, что они были друзьями отца и лучшими его клиентами.
— Сегодня не придется поспать, — сказала Миците матери.
— Скоро разойдутся, — успокоила ее Анна.
— Но я не могу слушать их болтовню, — не унималась Миците. — Хвастовство пьяниц — самая отвратительная вещь на свете.
— Так-то оно так. Мне и самой другой раз надоедает. Да ведь что поделаешь, — вздохнула мать.
— Знаешь что? Я лучше пойду поболтаю с Янкой. Только не говори папе, что я дома, он еще вздумает показывать меня гостям.
— Нет, нет, не скажу. Но разве ты есть не хочешь?
— Дай что-нибудь, я захвачу с собой.
Минутой позже она, не постучав, вошла к Янке, неся в одной руке блюдо со сладкими пирогами, в другой — полбутылки вина.
— Там настоящий ад, — сказала Миците. — Я посижу здесь, пока они не уйдут. Возьми ватрушку. Это вишневая наливка, такая густая, что губы липнут.
Она опять была весела и любезна. После поздней прогулки по морозному воздуху ужин пришелся весьма кстати. Наливка оказалась не только сладкой, но и крепкой, возможно, в нее добавили немного спирта.
— О чем ты вечно думаешь? — спросила Миците, когда разговор оборвался по вине Янки.
— Неужели действительно похоже на то, что я думаю?
— Я часто это замечаю. Ты, наверно, мечтаешь о той, которую когда-то поцеловал.
Нет, об этом он сегодня совсем не думал: Айя — это не Лаура, и Миците ничего не знала о них.
— Может быть, я думаю о тебе, — ответил он шутливо.
— Тогда ты, вероятно, представил на моем месте ее? Я тебе не запрещаю, думай что хочешь, но ведь со мной ты можешь хоть немного поговорить.
Разговаривать с Миците он, конечно, мог, но вообразить на ее месте Лауру… Лучше бы она не напоминала — сразу стало грустно.
— Знаешь что? Мы лучше закроем дверь на ключ, — предложила Миците. — Забредет еще какой-нибудь забулдыга, его не выставишь потом.
Она сама встала и закрыла дверь. Потом, сев на козлы, где была устроена постель Янки, начала поигрывать носками туфель, любуясь своими маленькими красивыми ногами.
— Кто спит за этой стеной? — спросила она.
— Никто. Там кладовая.
— А с другой стороны?
— Там лестница на второй этаж. Разве ты не знаешь расположения дома своего отца?
— Я хотела проверить, знаешь ли его ты, — тихо засмеялась она. — Сейчас при огне у тебя, вероятно, не хватило бы духу поцеловать меня. Ты и в темноте был не очень смел.
Только одно у нее было на уме.
— А у тебя хватило бы?
— Зачем спрашиваешь? Попытайся. Но нет, лучше все-таки потушим огонь.
Заметив, что Янка колеблется, она опять встала и сама погасила огонь. В темноте послышался сдержанный смех девушки. Но это была не Лаура, все ее намеки проходили мимо сознания Янки. Он даже не пытался понять их. Ясно, что так мог поступить только последний глупец. Миците это и заявила ему:
— Ты дурак. Скучнейший и наивнейший парень из всех, кого мне приходилось видеть.
Когда он и после этого ничего не понял, она стала нервничать.
— Ты еще помчишь библейский рассказ об Иосифе и жене Потифара? [21]
— Да, и что же?
— Хочешь быть таким, как Иосиф? А мне больше нравится царь Давид.
Они беседовали на библейские темы до тех пор, пока в сенях не послышался пьяненький разговор уходящих гостей и хриплый голос Мартына Зитара не поставил над всеми сегодняшними событиями точку:
— До свидания, друзья!
Другому, не совершившемуся событию поставило точку гневное сопрано Миците:
— Чучело! Я этого не забуду.
Не объяснив значения этих слов, она шумно, намеренно грохоча, открыла ключом дверь и вышла, оставив растерянного Янку в темноте.
Наутро трактирщик Мартын имел с племянником не совсем обычный разговор, смутивший последнего больше, нежели странное поведение Миците накануне вечером.
— Ты у меня, парень, берегись, чтобы я тебя с волчьим паспортом из дому не отправил, — пригрозил Мартын, лично явившись в каморку Янки.
— За что же? — удивился Янка.
— Ну, не притворяйся, не притворяйся, — прошипел Мартын. — Миците все рассказала.
— Да что все-то?
— Ах ты, щенок этакий! Он еще делает вид, что ни «а», ни «бе» не знает. Скажи мне, зачем ты девочку повел в сарай? Чего ты к ней приставал? Закрыть на ключ дверь, погасить лампу, а потом вести такие разговоры! Смотри, как бы я тебе не оторвал уши!
— Я ничего не понимаю…
— Выходит, Миците врет? — Мартын вспылил еще больше. — Посмей только еще приставать к ней! Из жалости я поселил тебя под моей крышей, а у тебя на уме всякие пакости. Я с тебя теперь глаз не спущу. Как только замечу что-нибудь, выгоню вон!
Сказав это, он удалился.
Немного погодя и Анна, встретив Янку, огорченно покачала головой:
— Как тебе не стыдно. Ты ему доверяешь как родному, а он…
Никто больше не хотел разговаривать с Янкой, и весь праздник в корчме царила угрюмая тишина.
Янку душила злоба. Если бы Миците была парнем, он бы поколотил ее, но она была девушкой и могла безнаказанно ходить куда хочет и делать что ей вздумается, защищенная преимуществами своего пола от всяких неприятностей.
Встречаясь с Янкой в присутствии других, она принимала гордый и оскорбленный вид и даже не смотрела в его сторону. Но если вблизи никого не было, она весело и вызывающе усмехалась ему. «Это за то, что ты такой, — казалось, говорила ее озорная улыбка. — Я озорная, и я так поступаю, и ничего ты со мной не сделаешь».
С ней действительно ничего нельзя было поделать. Она женщина, существо, которое берегут и лелеют. Сердиться не имело смысла, поэтому Янка, позлившись некоторое время, перестал расстраиваться и отнесся к происшедшему юмористически. Это просто веселое происшествие, где нет ничего серьезного.
5Сразу же после праздников Янка отослал в несколько редакций свой «новый урожай»: по рассказику — в две газеты и несколько стихов в журнал. Если б это напечатали, на небосводе латышской литературы должна была показаться новая звезда, ничуть не бледнее ранее взошедших светил. Следует лишь немного подождать, пока почта и редакторы выполнят свои обязанности. О, как они обрадуются, вскрыв пакеты Янки:
— Смотрите, у нас появился новый талант! Побольше бы таких…
Жирным шрифтом будет напечатано имя автора (псевдоним, конечно), и широкий круг читателей сразу почувствует, что у этого молодого писателя совсем другая хватка, чем у остальных.
А пока Янка опять занимался обычной работой — студил руки в холодной морской воде, обдирал в кровь пальцы, развязывая замерзшие узлы на сетях, и его одежда пропитывалась кисло-соленым запахом рыбы. Но дух его, словно голубь, витал над поверхностью вод, над буднями и всеми житейскими трудностями. Янка жил надеждами и считал дни.
«Теперь мои рукописи уже на столах редакторов. Сейчас их вскроют и прочтут. Сегодня их, наверно, уже набирают. Завтра-послезавтра я найду в газетах что-нибудь приятное».
Ничего он не дождался. Его рассказы не были напечатаны ни через неделю, ни через месяц. И напрасно искал он ответа в отделе редакционных писем. Видимо, его произведения сочли настолько глупыми, что редакторы даже не ответили. Только толстый журнал отозвался на посланные Янкой стихи. Но какой это был ответ! Имели ли они право так ответить молодому таланту: «Оставьте Пегаса в покое. Неужели вы не замечаете, что в ваших стихах есть все, кроме поэзии?»
Его, правда, немножко обескуражил насмешливый тон ответа и молчание остальных редакторов. Но разве это может напугать сильного молодого человека? Ничуть. Если б ему не предстояло в скором времени идти на военную службу, он бы им показал, как пишет Ян Зитар. Только терпение, терпение и настойчивость. Он как-нибудь соберется с духом и сам придет в редакцию — головы ведь не снимут.