Скорей бы вернуться домой. Нет, надо по пути решить с Анненским, что же они все-таки будут делать с этим Внеформата и его шантажом. Пока же еще ничего не выяснено, и Денис что-то не звонит…
Телефон зазвонил, и Алену буквально подкинуло на сиденье. Нервы просто никуда.
Ну еще бы, будут, наверное, никуда!
– Да, Денис, слушаю.
– Пробил я тот ваш номер, – высокомерно сказал хакер-поэт. – Номер МСС, прямой московский.
– Московский? – повторила Алена.
– Да. Принадлежит он женщине. Татьяне Лесковой. То есть твой Внеформата – это женщина.
– Женщина?!
– Получается так. А что? Тебе мало мужчин? У тебя появился еще один, я так понял? Этот брутальный уголовник, который мне порол всякую хню, твой новый любовник? Передай ему, что я сделал это не потому, что испугался. Я сделал это ради тебя, а не ради него. Так и передай.
И Денис отключился.
Вот балда! А номер-то так и не назвал!
Алена перезвонила ему, но получила ответ, от которого ей захотелось сделать то, чего она никогда не делала принципиально, – ругаться матом. Ответ был таков: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
– Придурок, – зло сказала Алена. – Нет, ну не придурок ли?!
– Кто? – спросил Анненский, который как раз в это время открыл водительскую дверцу.
– Да Дениска!
– Что, не пробил номер?
– Пробил, да толку-то?
– В каком смысле?
– Ну, он только сказал, что пробил его и что номер московский, а сам номер не назвал и отключился. Подите, типа, вы все, не боюсь я вас, отстаньте. Ну не придурок ли, в самом-то деле?
– Придурок, – кивнул Анненский. – Только не он, а я.
– Это еще почему?!
– Да потому, что совсем забыл – номер того «Лексуса», ну, который около «Этажей», тоже был московский! Так что можно было ожидать…
– Да, не зря я Москву не люблю, – усмехнулась Алена. – Но, в принципе, московский телефон или нет – ну что это нам дает? Ничего. Был бы хоть чебоксарский, тогда всю эту историю как-то можно было бы с тем «Лесом» авторемонтным увязать. Хотя…
– Что?
– Понимаете, Денис сказал, что Внеформата – это женщина. Номер, с которого шантажист выходил на форум, зарегистрирован в сети МСС как прямой московский…
– Женщина?! – изумленно перебил Анненский. – Не могу сказать, чтобы я очень хорошо их знал или понимал, женщин-то, но сегодня на нас с «осой» напал явно мужчина. Да, хлипкий, да, невысокий, но это мужчина. Он же простоволосый был, и в какое-то мгновение, когда он чуть наклонился, чтобы голову просунуть в салон, я ясно разглядел на его голове плешь. А женщин плешивых не бывает. В смысле, мне не приходилось таких наблюдать.
– Мне тоже, – согласилась Алена. – А впрочем, я плеши не разглядела. Но мне тоже кажется, что это мужчина. И по телефону мне явно мужчина звонил, и стилистика его постов очень мужская. Но, может быть, «Лексус» покуроченный все же блондиночке принадлежит? Может быть, это она – москвичка?
– Эта шалава? – с откровенным сомнением спросил Анненский. – Нет, готов спорить: барышня местного разлива.
– Согласна на все сто процентов, – кивнула Алена. – Судя по выговору – и правда местного. Но она вполне могла выйти за москвича, ну, за этого плешивого, вот он и воспользовался ее телефоном.
– Всякое могло быть, конечно. Но что-то не похожа она на жену. Шалава, я же говорю. У мужиков на это дело взгляд наметанный. Однако возможно, что плешивый – и в самом деле москвич, который ездит в Нижний по делам, а заодно и совмещает полезное с приятным. Дает девушке покататься на своем роскошном «лексе», потом ставит ей фингалы и, пока внедорожник премиум-класса рихтуется, ездит на ее старой модели, на которой на каждом шагу выпадают аэрбеги, возможно, отлаженные по дешевке и абы как в одной подпольной фирме.
– Ездит из Москвы в командировки и берет с собой телефон жены, потому что своего нет? – недоверчиво улыбнулась Алена. – Хотя я тоже не верю, что блондинка наша и есть та самая Татьяна Лескова, поэтому вы, скорей всего, правы. И знаете, в связи с этими аэрбегами его выпадающими… ничего в этом деле не понимаю, конечно, но все же явно их делали в какой-то подпольной шарашке очень на скорую руку. Если бы не просто шесть или даже больше лет с тех пор, как закрыли ту фирму «Лес», о которой нам рассказывал Чингис… в смысле, Петряй, прошло, я бы подумала, что все сходится. Ну, этот бывший хозяин фирмы назвал ее «Лес» по фамилии этой женщины, Татьяны Лесковой.
Тут она наконец-то заметила, что Анненский сидит, как будто окаменел и онемел одновременно. Хотя первое без второго не бывает.
– Что с вами?
– Татьяна Лескова, – выдавил он. – На ее имя записан телефон, что ли?!
– Ну да. А я разве не сказала? Вот вам и «Лес»!
– Лес… «Лехус»… – пробормотал Анненский. – Да что ж это такое?!
– Да что случилось-то?
– Это не в честь Татьяны Лесковой – «Лес». Это в честь его самого, Лехи Лескова. Вы сейчас назвали фамилию – и… и все вспомнилось! Я не узнал его. Я помнил его таким, каким он был двадцать четыре года назад. У меня просто не могло уложиться в голове, что у Лехи может быть плешь! Тогда у него не было плеши…
– Да вы о чем? – чуть не крикнула Алена, пугаясь этого его странного, надломленного голоса.
– Я понял, кто такой Внеформата. О да, он всю жизнь себя таким считал… вне формата, вне правил, вне законов, ему было все позволено! Я знаю, почему он не выстрелил в нас там, в машине. Он не вас испугался. Это от неожиданности, но не из-за вас. Он узнал меня… Вернее, вспомнил!
– Вы с ним знакомы?
– Были. Я почти уверен, что это он убил Лосева.
– Какого Лосева?!
– Помните черно-белое фото примерно десятилетней давности в галерее Лидии Дуглас? Оно потому такое старое, что одного из тех, кто на нем снят, уже нет в живых, обновить фотографию не было возможности. А оно и правда ей дорого, потому что там снят старый друг ее семьи. Никита Лосев. Следователь прокуратуры. Я уверен, что тот случай на автостоянке, о котором писала Лидия, подстроил именно Бугорок. Что это Бугорок его убил. Расквитался и за крушение «Леса», и за тот случай на Ветлуге.
– Какой еще Бугорок?! – возопила Алена, решительно ничего не понимая в происходящем. – Какая Ветлуга?!
– Лесков. Лешка Лесков. Лес. «Лехус». Поэтому и машины у него этой марки… Погодите, мне нужно позвонить.
– Куда?
– Я возвращался в офис Петряя, чтобы найти адрес и телефон Лидии Дуглас по электронному справочнику. Нашел. Я хотел с ней повидаться, с ее семьей. А сейчас понял, что медлить нельзя. Мне нужно позвонить как можно скорей, чтобы она предупредила своего отчима. Нет, но Татьяна Лескова… да, кажется, ту девушку звали именно Татьяной… Неужто она и в самом деле так сильно его любила? Дождалась, пока он выйдет из тюрьмы, была с ним все это время? Прошло двадцать четыре года! Как странно… Что вы за существа такие, женщины? За что вы любите мужчин? Убийца, один из самых жестоких людей, которых я только знал. И дождаться его, и отдать ему в руки свою судьбу. И… за что?
– Я не знаю, – честно сказала Алена. – Я только знаю, что любовь – это самое подлое, самое жестокое, что есть на земле. Это хуже СПИДа. Это неизлечимая болезнь. Она ломает человека и меняет всю систему его ценностей. Она отравляет ему кровь. Именно поэтому любят чаще всего не за что-то. Любят вопреки. Вопреки разуму.
– А, все это теории, – отмахнулся Анненский, и Алена Дмитриева, которая когда-то, не столь давно, проверяла эти теории на практике, промолчала. Потому что здоровый больного не разумеет, пока сам не заболеет и даже вовсе не умрет… как умерла она.
– Сейчас вот там встану, в «кармане», и позвоню Лидии, – предупредил Анненский, но до этого «кармана» оказалось не так просто добраться. Площадь Лядова была одним из тех мест Нижнего, которые могли по праву гордиться количеством и качеством заторов. Вот и сейчас они очень запросто могли угодить в один из таких заторов, если не успеют проскочить. Поэтому, конечно, Анненскому было не до звонков. И он даже досадливо дернулся, когда телефон зазвонил в сумке Алены.
1985 год
Вечер как бы застыл на полдороге. Раскаленное марево, весь день дрожавшее над утомленной, обмелевшей, молочно-теплой рекой и вольно обнажившимися косами, теперь одело все кругом золотистой, мягкой, полупрозрачной дымкой, за которой медленно и неохотно наливалось вечерней синевой небо, огненным яблоком катилось за горизонт солнце, а белые, прохладные сугробы облаков никак не таяли даже в такую жару. Вечер медлил, оглядываясь на уходящий день, и Дима, остро чувствуя это чуть ли не впервые в жизни, думал в то же время, что вечер не иначе в союзе с ним, потому что если и случится что-то страшное, то, наверное, теперь уж в темноте. Если бы он мог сейчас вернуть…
– Черкес! – перебил его мысли голос Бугорка, который все так же лежал у костра. – Хочешь искупаться?
У Димки перехватило дыхание.
– Да ну, какой интерес, мелко тут, ил один. Черт знает сколько идти, пока на хорошую воду выйдешь, – лениво ответил Черкес.
Бугорок встал. Димка подумал было, что он сейчас бросится на Черкеса, но нет – Бугорок медленно обошел костер и приблизился к «трону». Здесь когда-то росла удивительная ива – в четыре ствола. Один ствол Бугорок и Кролик подрубили, повалили вершиной на землю, стесали круглый бок, чтобы удобнее было сидеть. Так они и посиживали здесь: на стволе Кролик, Черкес и Юрка, а Бугорок – на комле, опираясь на три оставшихся ствола.
И сейчас он развалился на «троне» и, простирая руку, будто бы смешливо, но с не очень-то скрываемой злостью, повелел:
– Черкес! Искупнись-ка! И Кролик с тобой окунется!
– Мелко! – услышал Димка чужой – нет, оказывается, свой голос, но Бугорок не унимался:
– Ничего, течением вынесет на глубину.
А Черкес, который ничего не понимал в этом разговоре, но хорошо знал, что долго спорить с Бугорком не стоит, уже покорно раздевался. Вот, в застиранных трусиках, худой и смуглый, поджимаясь на галечной полоске, медленно пошел к воде…
– Ну! – подстегнул Бугорок. – Я тебе помогу.
Димка встал. Начал расстегивать рубашку. И сам пропустил, не отфиксировал сознанием тот момент, когда его подобравшееся в долгом ожидании опасности тело метнулось к Бугорку, опрокидывая его с «трона», заламывая ему руки, чтобы не дать им сорвать с ремня охотничий нож.
– Кро-лик! – хрипанул было Бугорок, но тут же ловко выгнул дугой свое небольшое, но сильное тело, ударил Димку коленом в пах, и не успел тот крикнуть, как оказался прижатым к земле, с заломленной шеей, задыхающийся под тяжестью двух тел, потому что на него набросился и Черкес.
– Черкес… – мучительно выдавил Димка. – Беги… он тебя… – На это ушли все силы, какие были, и он сник.
Но все-таки он был в сознании, просто от небывалого напряжения помутилось в голове. Однако он чувствовал, как ему связывают руки и ноги и, приподняв, тащат, потом прислоняют к стволу. Мысли немного прояснились, но Димка не спешил поднимать голову – пытался сообразить, что теперь делать. Он и подумать не мог откупиться от Бугорка раскаянием, послушанием, да и бесполезно это, но как успеть дать понять Черкесу об опасности, какие найти быстрые слова? И до чего больно стянуты за спиной руки! Он вспомнил, как недавно просил у кого-то жалости. Никто его не пожалеет, потому что он сам не жалел никого…
В шею его, ниже левого уха, ткнулось что-то холодное и острое. Он медленно поднял голову, открыл глаз и увидел Бугорка, который осторожно покалывал его ножом, а сзади маячило белое лицо Черкеса, будто бы размалеванное угольными полосами бровей и пятнами глаз.
Бугорок не ждал, что Кролик еще способен сопротивляться, и убрал нож. Димка опрокинулся на бок и резко перекатился в сторону, выкрикнув:
– Он убил женщину на Линде, он тебя хочет убить, чтобы ты не сказал!.. Беги!..
Бугорок прыгнул на него, но, хоть Кролик и был связан, они еще какое-то время катались по сухой и жесткой траве, и Димка в бросках и рывках даже ухитрился сбросить слабые путы с ног. Теперь он пинком отшвырнул Бугорка, изогнувшись, вскочил, на миг застыв от резкой боли в пояснице, и побежал на непослушных ногах к Черкесу, опять крича:
– Беги, беги, да беги же ты!
Заломленные за спину руки мешали ему выпрямиться, и в голову опять вплыла муть, и он не поверил, что это Черкес преградил ему дорогу, ударил и, когда он упал, плюхнулся ему на ноги, прижимая их к земле. Тут подоспел и Бугорок.
– Падаль! Падаль! – Димка задыхался. – Он же убьет тебя!
– Нет! – взвизгнул Черкес. – Не надо! Бугорок! Не надо! Я за тебя!
Бугорок утомленно прикрыл глаза. На его белом, впалом от усталости виске забилась голубая жилка, но рука снова крепко держала нож. А Черкес, подпрыгивая на Димкиных ногах, машинально сжимая их, кричал, мешая слезы и слова:
– Бугорок! Лешенька! Миленький! Я за тебя! Не убива-а-ай!..
Он уткнулся в Димкины поднятые колени и завыл. Димка зажмурился от отчаяния и ненависти, но тут же открыл глаза, услышав толос Бугорка:
– Заткнись! А ты говори, где Степец! Ты его спрятал? Где?
И он пнул Димку под ребро. Димка застонал, и за этим стоном последовал новый удар, еще более острый и резкий, и новый приступ боли, совсем уж непереносимой. И он закричал, широко раскрывая глаза, которые, казалось, тоже кричали.
Вдруг тяжесть свалилась с его ног, и он смог повернуться, прижаться боком к земле. Это влажное – почему, ведь такая сушь? – прикосновение на миг утишило боль, прояснилось в глазах, и Димка разглядел Черкеса, прижатого к земле каким-то смуглым человеком, а другой, худощавый, скручивал руки Бугорку, и бешеные, белые глаза того были последним, что увидел Димка.
…А Юрка Степцов рано завалился спать, потому что его мутило теперь не только от несвежего пива, но и от голода и страха. Он долго крутился, наконец уснул на нарах, припорошенных мягким, старым, уже утратившим аромат сеном. И ежик, которого любопытство заманило в зимовьюшку, долго смотрел на его вялое во сне, успокоившееся лицо черненькими бойкими глазками, перебирая лапками и подергивая носиком, словно морщился осуждающе.
Наконец-то стемнело.
Наши дни
– «Номер засекречен», – прочла Алена на дисплее. – Что бы это значило, как вы думаете?
– Это он, – тихо сказал Анненский. – Это он звонит…
– Внеформата? Этот ваш… Лесков?! Не может быть.
– Легко проверить, – сказал Анненский. – Ответьте.
– Я боюсь.
– Ничего, – пробормотал он успокаивающе. – Во-первых, я с вами. Во-вторых, даже Бугорок не умеет убивать по телефону.
– Ну, будем надеяться, – с нервным смешком проговорила Алена и нажала на зеленую полосочку, что означало – ответ. И сразу же включила громкоговоритель, что, собственно, уже вошло у нее в привычку.
– Алло?
– Привет, писательница Дмитриева, – проговорил знакомый голос, от одного звука которого Аленин рот вдруг наполнился отвратительной, металлического привкуса, слюной.
«Меня сейчас вырвет!» – испугалась Алена, выхватила пакет с одноразовыми платками, прижала к лицу нежно пахнущий календулой белый шелковистый квадратик… Стало чуть легче. Только стыдно перед Анненским, который смотрел на нее со странным выражением. С жалостью, что ли?! Вот еще не хватало!
От злости стало еще легче. Она убрала платок.
– Откуда вы взяли мой мобильный? – спросила она, с трудом выговаривая слова.
– Да ну, велика трудность, – хмыкнул Внеформата. – Позвонил в твою писательскую организацию. Они там все в тебя до жути влюблены. Сначала, когда я представился поклонником твоего творчества, уверяли, что знать не знают телефона. Потом я отбросил притворство и сказал, что намерен вчинить тебе иск за искажение фактов и клевету. Мигом телефон вспомнили!
Алена подумала, что в другое время непременно над этим посмеется.
– Узнала то, что меня интересовало? – донеслось сквозь шум в ушах. – До вечера не так много времени осталось.
– Пока еще нет, – быстро сказала Алена. – Но я ищу. Я стараюсь узнать…
– Что стараешься – хорошо, – усмехнулся Внеформата. – Плохо, что врешь. И что меня дураком считаешь – плохо. Я ведь следил за тобой все это время и сейчас слежу. Кто рядом с тобой в машине сидит? «Лада» автошколы «Мотор», ты на месте инструктора, а за рулем – кто? Думаю, это именно тот человек, которого я ищу. Как его зовут? Кто он?
Алена взглянула на Анненского. Тот напряженно смотрел на нее. И Алена поняла, что им обоим одновременно пришло в голову: даже если Внеформата – тот самый Лесков, тот самый Бугорок, он еще не вполне уверен, что человек, сидящий рядом с Аленой, – тот самый мальчишка, каким он был двадцать четыре года назад. До шока поразившись этой встрече в первый миг – и это, очень может быть, спасло жизнь Анненскому, а то и всем прочим, кто сидел в «Ладе», – он теперь усомнился. Конечно, он следил за ними… Следит и теперь.
Они были накрепко зажаты в потоке машин, медленно, словно нехотя, обтекавших их с двух сторон. Бежево-серебристого «Лексуса» не было видно. Но это не значит, что его нет. Да и вообще, Внеформата мог пересесть в другой автомобиль. И тогда он вообще неопознаваем, он может в любой миг оказаться рядом и…
Алену снова замутило. Может быть, от того, что «Лада» двигалась неровными толчками. Может быть, от страха. Ей было стыдно, что она так боится, но она боялась.
Однако об этом никто не узнает, кроме нее. Никто и никогда! Гордыня… сокрытый движитель его, вернее, ее. В смысле, Дракона. В смысле, Алены Дмитриевой.
Ни с того ни с сего она вспомнила, как Чингисхан решительно сказал: «Не сочетается. Елена Прекрасная – да. Алена… нет! И не просите».
Это было полезное воспоминание. В том смысле, что опять стало легче, словно от мимолетного аромата календулы.
Нет, это просто уму непостижимо, чем только не питаются душа и физиология женщины, даже такой, грубо говоря, умной и, мягко выражаясь, взрослой, как Алена Дмитриева!