– Таня, ты слышала? Таня… Ты понимаешь?
У Татьяны глаза повлажнели, и вдруг зябко, страшно сделалось ей, она даже невольно обхватила себя за плечи.
– Неужели это стоит, Таня… стоит твоей души?
Наталья начала медленно спускаться по лестнице. На повороте обернулась к Нине Федоровне, которая стояла у открытой двери:
– В понедельник, к девяти утра, жду вас в отделении сельского района. Это на Сортировке. Одиннадцатый кабинет. И вашего сына прошу прийти.
– А я? – тихо спросила Таня.
Ей никто не ответил, Нина Федоровна, не глядя на нее, закрыла дверь, и последнее, что услышала Таня, было доносящееся из кладовки-лаборатории самозабвенное, сосредоточенное пение:
– Выйды, коханая, працэю зморэна, хоть на хвылыночку в гай!..
Наши дни
Лидок и впрямь оказался девушкой, вернее, молодой женщиной. Она, ничуть не смущаясь, сообщала всем свой возраст – 32 года, а также не скрывала имени и фамилии: Лидия Дуглас.
– Экая неожиданная фамилия! – удивилась Алена. – Откуда она взялась только? Прародитель у нее был шотландец какой-то, что ли?
– Я знал одного Дугласа, который был не шотландец, а цыган, – мрачно сказал Анненский. – Он спас мне жизнь и изменил всю мою судьбу.
– Почему вы так сердито об этом говорите?
– Потому что воспоминания о том времени не доставляют мне удовольствия. Че-е-ерт…
– Да что такое?
Анненский не ответил. Алена заглянула через его плечо и увидела, что он рассматривает фотографии, помещенные в галерее Лидии Дуглас. Правда, было совершенно непонятно, что могло вызвать его потрясенное восклицание. Лидия оказалась очень милой женщиной с русыми волосами, яркими глазами и прелестной улыбкой. Она улыбалась, стоя на лыжах, улыбалась, перепрыгивая через лужу и подобрав длинную черную юбку, так что открылись чудные длинные ноги в ажурных чулках, она дразнила лохматую собачонку и сидела на большом диване на фоне просторных книжных шкафов, обхватив за плечи красивую и очень похожую на нее немолодую женщину и мужчину цыганского типа с наполовину черными, наполовину седыми волосами.
– Они… – прошептал Анненский. – Это они! Александр Савельевич Дуглас, а ее звали Наталья Сергеевна. Как же фамилия… Наталья Сергеевна Родинцева.
– Это ее родители, – сказала Алена. – Она похожа на мать, а на отца не похожа совершенно.
– Насколько я помню, у Натальи Сергеевны была дочь, с Дугласом они просто работали вместе. Значит, потом поженились. Но в тот вечер на Ветлуге, кроме Дугласа, был еще один человек… Вот он.
Он нажал мышкой на еще одну фотографию – черно-белую – и увеличил ее. Это был тот же самый диван, те же шкафы, однако компания на диване была больше, и, судя по лицам Лидии, Натальи Сергеевны и Дугласа, фото было сделано лет десять назад. На диване вместе с ними теснились еще трое: очень привлекательный ясноглазый мужчина, полная, необычайно уютная женщина – этакий тип кустодиевской красавицы – и худенькая девочка лет пятнадцати, обещавшая стать в будущем такой же красавицей, только, может быть, менее полной.
– Вон он, Лосев, – сказал Анненский с улыбкой. – Если бы не Наталья Сергеевна, я бы человеком не стал. Если бы не Дуглас и не Лосев – меня бы вообще не было в живых. Можно сказать, я им всем на свете обязан. Я их добрым словом вспоминаю всегда, но таких, как я, у них было… каждый день у них были такие, как я! Они меня давно забыли, конечно, а вот я… Нет, я не лез им на глаза, я своей жизнью жил и даже, может, тоже про них забывал, но я всегда их помнил. Понимаете?
– Конечно, – сказала Алена. – Чего ж тут не понять. А как так вышло, что вам жизнь спасли? На вас напали?
Анненский не ответил и проговорил совсем другим тоном:
– Какая странная фотография.
– Почему?
– Потому что все эти – новые. А она – давняя.
– Ну и что такого?
– Не знаю. Очень странно, вот и все.
– Ну, может, эта фотография дорога ей как память.
– Вот именно, – проговорил Анненский тем же мрачным голосом, который наводил тоску на Алену. – Как память…
Дверь открылась, и вошел Чингисхан.
– Устали ждать, ребята? – спросил и дружелюбно подмигнул Алене. – Готова «Лада». Можете снова биться о борт корабля или «Лехуса», что уж вам в голову взбредет. Кстати, Елена Восхитительнейшая, когда станете сами ездить, не забывайте Петряя и его «Авторай».
– Не забуду, – сказала Алена, улыбаясь глазами. – Даже если не стану ездить – все равно не забуду.
– У тебя принтер работает, Петряй? – спросил Анненский. – Мне тут надо кое-что распечатать.
– Да конечно, печатай. – Он заглянул через плечо друга. – А это что за компания?
– Это мои друзья, – ответил Анненков. – Родственники, можно сказать. Только я их давно не видел, а теперь нашел. Я пока распечатаю, а вы Денису позвоните, – велел он Алене.
– Ах, вы еще и Дениса приведете? – возмущенно воскликнул Чингисхан. – Ну, ребята, вы совсем в моем офисе прижились.
– Извините, – смущенно пробормотала Алена, – мы сейчас уйдем, честное слово.
– О Елена, – сказал Чингисхан с придыханием, – если хотите, можете жить здесь. Не нравится здесь, поселю вас в своей квартире. Между прочим, не только Митяй не женат, но и я тоже. Но если он обитает в какой-то конуре в стиле ретро, то у меня сделан прекрасный евроремонт.
– Извините, – снова сказала Алена, но уже без смущения. – К сожалению, я терпеть не могу евроремонт.
– Понятно, – вздохнул Чингисхан, не теряя оптимизма. – Тогда… вместо моего непринятого сердца…
И он жестом фокусника выхватил из кармана красивое золотистое яблоко:
– Прекраснейшей! А?
1985 год
Таня Смирницкая была единственным ребенком своей матери. С отцом ее мама рассталась вскоре после Таниного рождения, и Татьяна по этому поводу ничуть не комплексовала и даже, когда подросла, едва ли не с удивлением смотрела на отцов своих подружек: настолько мало было этих отцов! Татьяна, однако, понимала, что ничего хорошего в этом нет: вон мама – всю жизнь как белка в колесе, уже кажется, что, даже если и колеса не будет, не перестанет бежать куда-то. И дело даже не в одних деньгах, которых, как известно, сколько бы ни было, всегда мало, а просто – такая уж она. Когда Татьяна узнала, что на студии телевидения, где работала мать, ей дали прозвище Шальная Пуля, она сначала обиделась до слез, а потом не сдержала улыбку, до того метко это было сказано. Мама будто и не устает, вечно мечется по заводам, ищет «проблемы», которые сделали бы передачу «острой», у нее дикая энергия, в доме всегда все намыто, наготовлено, сама выглядит как с картинки модного журнала, у Татьяны всего вдосталь, потому что мама ведет много передач, получает хорошие гонорары…
И все-таки, был бы отец, так, может, у матери хватало бы времени просто посидеть, повязать, почитать или поболтать с Татьяной, просто погулять… Но отец в Москве, у него другая женщина, и хоть он говорит, что Тане в случае чего московская прописка обеспечена, куда он ее пропишет, в свою однокомнатную хрущевку на Войковской, что ли? Еще неизвестно, как бы Татьяна ужилась с отцом и его новой женой. Мама говорит, он у той дамочки под каблуком, и Таня этому верит. Сейчас такие мужчины! Они слабее женщин, женщины сильнее их и потому хотят – или невольно так получается – подавить инициативу, самостоятельность не только у взрослых мужчин, но и у мальчиков, у мужчин будущих. Вот и воспитали своих сыновей неуверенными в себе, во всем привыкшими полагаться на мамочку.
Татьяна просто не могла вообразить рядом с собой такого рохлю. Пусть лучше он будет не очень красивый и грубый, только пусть он будет сильный и не такой, как все. Однако знакомые парни как-то невольно вызывали в ней желание заботиться о них. За это она очень скоро начинала чувствовать к ним неприязнь. И вот ей встретился настоящий мужчина, непохожий на прежних знакомых. Уверенный в себе, знающий, что ему от жизни надо. Он и ее в обиду не даст. И где он, куда пропал?
…Такого с Людой еще никогда не случалось. У нее вообще было крепкое здоровье, она даже простужалась редко, а теперь лежала пластом, перед глазами что-то раздражающе колыхалось, отгораживая от нее весь мир, а внутри не прекращалась изнуряющая дрожь. Что же с ней произошло? Почему она тогда выскочила из автобуса и бросилась сломя голову через дорогу? Если бы ей только показалось…
Как Танька могла? Разве так бывает? Разве так можно в жизни? Неужели это и есть любовь? Татьяна хоть и со странностями, но она же добрая, умная, а если кажется колючей, то просто так легче жить, когда заранее над всем смеешься и будто бы ничего не принимаешь всерьез. Но Люда ведь знала Таньку чуть ли не с первого класса и думала, что все-все в ней понимала.
Но как Танька могла до такой степени затаиться? Ведь ясно, что в поликлинике она узнала этих парней, а изобразила, будто обиделась. И зачем они только пошли туда!
Татьянина мать попросила передать врачу, о котором незадолго до этого делала передачу, фотографии, которые брала у него. Сама она уехала в командировку. Девушки пошли прогуляться, а заодно завернули в ту поликлинику. На улице стояла обычная изматывающая духота, а в поликлинике было хорошо, прохладно. Татьяна поднялась на второй этаж, а Людмила присела на стул возле регистратуры, радуясь холодку. Народу было совсем немного, не то что зимой, и естественно, Людмила сразу обратила внимание на двух парней, которые вошли в здание и, ничего не видя со свету, приостановились у дверей. У Людмилы была неплохая зрительная память, но странно: запомнив лицо того или иного человека, она потом с трудом припоминала, где встречала его, а оттого частенько попадала впросак. Лица этих парней тоже показались ей знакомыми.
Татьянина мать попросила передать врачу, о котором незадолго до этого делала передачу, фотографии, которые брала у него. Сама она уехала в командировку. Девушки пошли прогуляться, а заодно завернули в ту поликлинику. На улице стояла обычная изматывающая духота, а в поликлинике было хорошо, прохладно. Татьяна поднялась на второй этаж, а Людмила присела на стул возле регистратуры, радуясь холодку. Народу было совсем немного, не то что зимой, и естественно, Людмила сразу обратила внимание на двух парней, которые вошли в здание и, ничего не видя со свету, приостановились у дверей. У Людмилы была неплохая зрительная память, но странно: запомнив лицо того или иного человека, она потом с трудом припоминала, где встречала его, а оттого частенько попадала впросак. Лица этих парней тоже показались ей знакомыми.
Один из них был высокий, худой, зеленоглазый и светловолосый, другой – тоже светловолосый, невысокого роста, тихий, неторопливый. Его приятель в два шага-прыжка преодолел вестибюль и уже протягивал в регистратуру голубенький листок бюллетеня, а он еще только отходил от двери. В этот момент сбежала с лестницы Татьяна. Кудряшки ее дрожали, под светлой свободной блузой все колыхалось. Парень вежливо посторонился, мельком улыбнувшись, и продолжил свое неторопливое передвижение, а Татьяна, будто ее выключили, тоже пошла вдруг тихо-тихо, с глазами внезапно расширившимися, как от испуга.
– Отдала? – спросила Люда про фотографии.
– Нет, – ответила Татьяна, в руках которой, однако, ничего не было.
– Так где же они? – не поняла Люда.
– Кто? – спросила как во сне Татьяна, и Люда рассердилась:
– Кто?! Слоны! Ты что? Фотографии где?
– Отдала… – промямлила Татьяна, поворачиваясь, как подсолнух, вслед тому парню, и Люда недоверчиво подумала: «Влюбилась?! Неужели это бывает так?», а потом ей стало смешно, потому что если Татьяна и влюбилась с первого взгляда, то выглядело это у нее абсолютно по-детски, тем более что ничего особенного, с точки зрения Людмилы, в том парне не было. Другого, высокого, она нашла куда более симпатичным.
Люда посмотрела на него. Он как раз взял больничный лист и теперь прятал его в карман джинсов. Карман был тесный – парень, стараясь не помять листок, поднял худые плечи и страдальчески свел брови. При этом у него была какая-то извиняющаяся улыбка, и, увидев ее, Людмила вдруг вспомнила, где его встречала. Вот так же он улыбался там, на станции Линда, когда его друзья оставили наконец неразговорчивых девушек и подошли к Катерине Долининой, а Олечка, дочка Вали Сазоновой, вдруг с чего-то расплакалась в своей коляске, и этот парень, единственный из всей четверки, оглянулся. Люда вспомнила даже, что она подумала в тот миг, с неприязненной жалостью глядя на его пьяное, доброе, расплывшееся лицо: «Надо же… а улыбка какая хорошая…»
Но сейчас Люда не столько обрадовалась тому, что наконец-то ей встретились эти двое (второго она тоже тотчас вспомнила), сколько удивилась и испугалась. Она встревоженно посмотрела на Татьяну, в ее непривычно огромные, напряженные глаза, и поняла, что Татьяна тоже узнала этих парней, может быть, даже раньше, чем она сама.
Те шли к выходу. Высокий, все еще возясь со своим карманом, прошел первым, а тот, другой, обернулся и внимательно посмотрел на Таню.
– Это они? – возбужденно шепнула Людмила, хотя парни, конечно, никак не могли бы ее услышать.
Таня смотрела на нее с выражением затаенного опасения, непонятного Люде.
– У тебя той бумажки с телефоном нет с собой? – спросила Люда, роясь в сумочке. – Я свою куда-то задевала.
– Какого телефона? – голос Татьяны стал напряженным.
– Какого, какого… Натальи Сергеевны, какого же еще?
– Зачем? – совсем уж неприветливо произнесла Таня.
– Не строй дурочку! – Люда раздраженно пошла к выходу. – Это же они, сама видишь!
– Так сразу и доносить? – Голос Татьяны… или это не ее голос? Ну до того чужой!
– Танька, ты что? – Люда даже остановилась. – А если они преступники?
– А если нет?
– А если да? Наталья Сергеевна во всем разберется.
– Подумаешь, бомжиху какую-то… а теперь им всю жизнь!.. – Татьяна неожиданно всхлипнула.
– Танечка… – жалобно сказала Люда. Может быть, если бы Татьяна сейчас настаивала на своем, если бы… Но та махнула рукой и выскочила за дверь.
Люда растерялась. Она не поняла, что произошло с подружкой. За что та обиделась? Ведь если этих парней ищут, надо помочь их найти. Не виноваты – значит, ничего им не будет. Наталья Сергеевна ведь ясно сказала тогда: «Я бы очень хотела, чтобы эти ребята оказались ни при чем». Чего же Татьяна?..
Люда пожала плечами и вышла. На крыльце Тани не было. И на улице не было. След простыл. Люда пооглядывалась, пооглядывалась и снова начала искать телефон Натальи Сергеевны.
Телефон-то она нашла, но следователя не оказалось на работе. Люда, со свойственной ей тихой настойчивостью, звонила весь день, потом весь вечер – уже домой. И, выбегая к автомату, набирала заодно и Танькин номер. Никто не отвечал, хотя дважды телефон оказывался занят. «Странно…» – ничего не могла понять Людмила. В очередной раз вернувшись домой, она просмотрела телевизионную программу. Передачи, которую ведет Танина мать, сегодня нет… И вспомнила: да она же уехала, только завтра вернется! Но где Татьяна?
Уже в двенадцатом часу ночи Люда наконец-то дозвонилась до Натальи Сергеевны. Голос у той был усталый, печальный, однако от Людиного известия словно бы проснулся и помолодел. Когда, пообещав прийти к ней завтра, Люда повесила трубку, она еще какое-то время постояла, глядя в темноту тихого теплого вечера. Наталья Сергеевна нравилась ей: такая милая, глаза грустные, но красивые. На милиционера даже не похожа, дочка у нее забавная, Люда вспомнила их встречу в пионерском лагере и так, с улыбкой, набрала на всякий случай номер Татьяны.
На этот раз ей ответили – не скоро, но ответили. Голос у Татьяны был какой-то перепуганный.
– Да? Кто это?
– Что ты, Тань! Это я. Где ты была, я весь вечер названивала!
– А, так это ты… – начала было Таня и умолкла, будто спохватилась.
– Ты что, дома была? – немного обиделась Люда.
– Нет, я… пришла, а телефон звонит, я не успела.
– Ну ладно. Слушай, я сговорилась с Натальей Сергеевной. Она завтра нас ждет в десять часов.
– Зачем?
– Ну Таня! Насчет тех парней!
– О господи… Ну хорошо, завтра поговорим.
– Ты придешь?
Таня молчала. В трубке что-то шелестело.
– Таня!
– Куда от тебя денешься! – наконец-то ответила она.
– Странная ты какая-то, Таня. Я зайду за тобой, хорошо?
– Да. Ну пока.
Маме тогда Люда соврала первое, что на ум пришло. И хотела рассказать о случившемся – мама в любой ситуации правильный совет даст! – и колебалась: ведь с самого начала, не желая волновать, не рассказывала ей о вызове в милицию, обо всей этой жути, связанной с убийством Валиной соседки. Мама всегда так переживает! А еще Люда помнила: мама всегда, всю жизнь учила ее «не вмешиваться». Сейчас, получается, Люда как раз «вмешивалась». Мама этого не одобрит…
Утром позвонила Татьяне – телефон опять молчал. «Ну что за человек? Неужели уехала без меня?» В автобусе она нервничала. Остановились у техникума. Люда мельком глянула в окно и, не помня себя, бросилась к выходу.
– Чего сидела! Спать не надо в автобусе! – сердито бросали ей вслед пассажиры, которых она расталкивала, будто не видя.
Там, по противоположной, освещенной утренним солнцем стороне улицы, шла Татьяна. А рядом, обнимая ее за плечи, для чего ей, высокой, приходилось покорно наклоняться в его сторону, шел, с видом чуть усталым и небрежным, тот самый – маленького роста, из поликлиники.
Они шли рядом, и Татьяна улыбалась, она вся будто светилась и пела. Они шли от ее дома, и Люда вдруг догадалась: вчера вечером этот парень был у нее. И, наверное, ночью был…
Люда бросилась наперерез автобусу. Чего она хотела? Догнать их и сказать… Что сказать? О чем спросить?
«Разве так можно? Разве…» – подумала Люда, и тут же прямо на нее выскочила машина. Она еще успела отпрянуть, успела увидеть, что те двое, не оборачиваясь, по-прежнему обнимаясь, уходят… И больше ничего не видела.
Наш дни
– Я вас отвезу, как обещал, – сказал Анненский. – Вам в какую сторону?
– Вы не поверите, – усмехнулась Алена. – Я живу в районе «Этажей». Собственно, на Ижорской, напротив «Спара». Знаете?
– Знаю. Это мы мигом. Главное, на Лядова в пробку не попасть. Но погодите-ка, – спохватился Анненский, когда они уже сели в «Ладу». – Я там кое-что забыл.
И бегом вернулся в «Авторай».
Алене мигом стало не по себе. С опаской посмотрела на въезд во двор. Вот сейчас как ворвется тот безумный «Лексус», из него выскочит человек с «осой» и…
Скорей бы вернуться домой. Нет, надо по пути решить с Анненским, что же они все-таки будут делать с этим Внеформата и его шантажом. Пока же еще ничего не выяснено, и Денис что-то не звонит…