– Думаете, я не понимаю? Вы же осуждаете меня, считаете мещанкой! Вы богема, а я… Я! – Ольга Борисовна даже немного заикалась от возбуждения. – Я же вижу, как вы смотрите на меня! С головой на блюде! Кранах! Ваша ирония насчет моего мужа неуместна! Он… он достойнейший человек – мой муж! – Вспомнив мужа, Ольга Борисовна едва не заплакала. – Да, я борюсь за него! Да! За семью! И вообще! За все нужно бороться, а не… не… по течению! За все! За дружбу, за любовь, за место под солнцем! Ничего не дается даром! Ни-че-го! – Она помотала пальцем перед носом художника. – Жизнь – это борьба! Это вам не плакаты по жэкам… мазать. А вы осуждаете! Вы… Да кто вы такой, чтобы… Видеть вас не могу! И ваши картины! На фоне яблок! В костюме Евы! Хотите… я разденусь? – С Ольгой Борисовной творилось что-то невообразимое.
– Не нужно, – сказал Вениамин Павлович, с любопытством на нее глядя. – У меня хорошее воображение.
Он пододвинул ей полный стакан.
– Да как вы смеете!! – Ольга Борисовна схватила стакан, отхлебнула и закашлялась.
– Закусывайте, а то, не дай бог, опьянеете.
– Ненавижу! Молчать! Вам и возразить нечего!
– Нечего, – признал он. – Кругом виноват. Возьмите кусочек, вот. И хлебушка. Молодец! Пить будете?
– Убирайтесь! Я не могу вас видеть! Вы… из… ив… изв-ра-щеец! – Она всхлипнула и расплакалась.
– Художники – ребята такие, – согласился Вениамин Павлович. – С ними ухо востро держать надо. А вот мы сейчас полегонечку, потихоньку – и в тенечек, на травку. Это у нас от свежего воздуха, кислородный шок. Отдохнем, придем в себя. А там и уха подоспеет.
Приговаривая, он вытащил Ольгу Борисовну из-за стола. Она сопротивлялась, кажется, даже попыталась укусить его за руку.
– Не хочу уху!! – выкрикивала Ольга Борисовна, отбиваясь. – И вообще мне домой надо!
Вениамин Павлович положил ее на спальный мешок, прикрыл кухонным полотенцем. И вернулся к прерванному позднему завтраку. Он жевал мясо и зелень, с удовольствием поглядывая на спящую Ольгу Борисовну. Пил вино. Когда закончилась бутылка, принес из машины другую.
…Ольга Борисовна проснулась на закате. Все вокруг было залито густым оранжевым светом. Она, охнув, поднялась. Болела голова. Горели плечи и спина. Во рту было омерзительно. И тем не менее хотелось есть. Она подошла к столу. В черной сумке на длинном ремешке, в бумажном пакете лежали хлеб и мясо. Она взяла пакет и пошла на берег. Уселась на песок и стала есть.
Она жевала и смотрела на реку. Вода полыхала огнем, небо из голубого стало синим. Осина на том берегу все еще держалась. Плескалась рыба. Большая черная мидия незаметно глазу передвигалась к воде. За ней в песке тянулась глубокая влажная борозда.
Поев, Ольга Борисовна пошла по берегу куда глаза глядят. Художника не было видно, видимо, он все еще ловил рыбу… Где-то там. Она смутно помнила, что они, кажется… поговорили. Она сказала ему все, что о нем думает. Как оказалась на спальном мешке, она не помнила.
«Терпеть не могу красное вино!» – сказала она себе, как будто оправдывалась.
…Когда она вернулась, у дома горел костер. На перекладине висел казан. Вениамин Павлович стоял рядом, мешал ложкой. Лицо у него было одухотворенным. Сильно пахло лавровым листом и дымом.
Ольга Борисовна переоделась и подошла к костру. Протянула руки.
– Накрывайте на стол! – строго сказал художник. – Посуда за занавеской.
Они в молчании ели уху. Ольга Борисовна наконец выдавила из себя:
– Вы извините… Я, кажется, наговорила лишнего.
Художник задумался. Поднял брови, вытянул губы трубочкой, покивал печально.
– Да нет, все правильно. Вы все правильно сказали. Я не борец. Я плыву по течению. Я шут, я циркач…
Ольга Борисовна взглянула подозрительно – издевается?
– А если серьезно… Знаете, ценности бывают разные. Мои… – Он не закончил фразы, обвел взглядом заросший дворик, деревья, костер.
– Это не ценности! – немедленно взвилась Ольга Борисовна. – Это просто… есть. Ценности нужно заработать. Ценности – это счет в банке, престижная школа для детей, хороший врач. Это картины в галерее, а не на полу под газетой! Ценности – это прочный мир. А ваш мир…
– А ваш мир прочный? – перебил он. – Зачем вам человек, за которого нужно бороться? Вы что, любите его?
– Люблю!
– Не врите! Он что, одна из ваших ценностей? Собственность?
– Не ваше дело! Вам не понять.
– Когда-то жены бегали в партком.
– Я бы не побежала!
– Конечно, нет. Вы умная женщина, вы бы не стали портить ему карьеру. Вы бы встретились с мужем любовницы…
– По-вашему, я должна ее жалеть? А что бы сделали вы?
– Не знаю. Да и не подходят вам мои рецепты.
– То-то. Может, я и не права, но…
– Вранья не хочется, – сказал он примирительно. – Последнее дело – вранье. Смотреть в глаза и врать…
Ольга Борисовна почувствовала, как защипало в глазах. Только не разреветься!
– Хотите вина? – спросил художник.
Она кивнула:
– Чуть-чуть.
Художник рассмеялся. Ольга Борисовна тоже рассмеялась и сказала:
– Мой муж уехал в командировку. Подозреваю, с вашей женой. А я тут с вами.
– Вот горе-то! Что же нам теперь делать?
Они посмотрели друг на друга и снова рассмеялись.
– За ценности! – сказал он, поднимая стакан.
– Аминь! – вырвалось у Ольги Борисовны.
* * *…Разглядывая себя в зеркале, Ольга Борисовна отметила, что загар ей к лицу. Она была дома, в своей розово-голубой ванной комнате с зеркальными шкафчиками и десятками нарядных баночек и флаконов. Глаза стали ярче, губы обветрились, даже обгоревший нос не портил впечатления. Руки же от мытья посуды…
Она улыбнулась, вспомнив, как спросила его, чем мыть, а он ответил – песком, не будем нарушать экологию. Песком и в реке. Надо было взять резиновые перчатки. Она рассмеялась, представив себе, как моет посуду в реке в резиновых перчатках…
Она сидела на краю ванны, полная воспоминаний… Звонок телефона вывел ее из транса. Это был Толя, муж.
– Оленька, ты как, моя хорошая? – закричал он радостно.
– Нормально, – ответила она ровно, чувствуя, как зазвенело в ушах от напряжения. – А ты?
– Работы до чертиков, – пожаловался он. – Страшно хочу домой. Соскучился по тебе, Олюшка!
Ноздри тонкого носа Ольги Павловны раздулись, и кончик его побелел от ярости. Она чувствовала, как темнеет в глазах от ненависти к мужу. Подонок! Соскучился он!
Ненавижу! Тебя и твою… Она вспомнила картину из хижины – девушка на крыльце, веснушки, беззаботная улыбка, прищуренные голубые глаза… в рубашке… своего мужа…
От радужного настроения не осталось и следа.
«Дрянь! – Она сжала кулаки. – Не отдам!»
Глава 11
Чай втроем
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала…
Николай Гумилев. «Дремала душа…»Виталий Вербицкий поднялся на второй этаж, медленно пошел по коридору. Он и сам не знал, почему старается ступать тихо, прислушивается и поминутно озирается. Комната Глеба была пуста.
– Чертов дом! – бормотал режиссер. – Недаром Жабик свалил… И врал, что видел… этого! Дятел! А Глебыч где? Куда делся? – Он остановился затаив дыхание – ему послышался звук – не то стон, не то шорох… – Да что же это такое… Глебыч! – закричал он. – Ты где?
Откуда-то снизу раздался неясный крик. Виталий попятился, еще секунда, и он бросился бы вон из проклятого дома, но тут он явственно услышал:
– Виталя, я на лестнице! Захлопнулась дверь!
– Какая дверь? – обрадовался режиссер. – Где?
– Последняя слева!
Вербицкий потянул за ручку, и дверь нехотя открылась.
– Ты чего, Глебыч? Она же не заперта!
Глеб выбрался наружу.
– Черт ее знает, Виталя! Не открывалась!
– Что случилось, Глебыч? С какого перепугу тебя туда понесло? Что там, кстати?
– Проверил дом… На всякий случай… – Глеб не собирался рассказывать другу о ночной истории. – Там чердак, дверь закрыта. Хотел открыть, но погасла свечка, и я… вот. Колено зацепил, черт! Этого только не хватало!
– Ты мне смотри, с коленями. Тебе танцевать! Нашел чего?
– Ничего. В одной конуре есть диван, так что милости просим, когда погонят.
– Привидений нету?
– Не видел, – сказал после паузы Глеб.
– Жаль, жаль… Где им быть, беднягам, в двадцать первом веке, как не тут? Последний приют.
– Виталя, а ты как вошел? – вдруг спросил Глеб.
– А ты чего не запираешься? – ответил вопросом на вопрос режиссер.
– Я заперся… Запер входную дверь на щетку!
– Глебыч, ты чего? Входная дверь была открыта!
– Но я же помню… – пробормотал Глеб.
– Пошли посидим! Не заморачивайся, нам ли воров бояться? Сейчас Жабик подгребет, забежал в сельпо к Валентине, соскучился. Кстати, Глебыч, рекомендую! Классная баба – добрая, веселая, жратвы завсегда принесет. Что с тобой, Глебыч? Как неродной, чес-с-слово! Случилось чего?
– Все в порядке, – ответил Глеб, мучительно пытаясь вспомнить, запер ли входную дверь. Он мог бы поклясться, что запер…
Внизу хлопнула дверь, раздался топот.
– Жабик! – обрадовался режиссер. – Комплект. Где парадная скатерть и столовое серебро?
Жабик оказался невысоким тощим парнем, большеротым, с круглыми зеленовато-желтыми глазами слегка навыкате. Жабик и есть.
– Рад, рад! – Он сердечно пожал Глебу руку. – Петр Зосимов. Как же, как же, наслышаны, прожужжены в ушах и проедены до дырок в мозгах! Насчет гениального таланта из-за бугра. Валентина интересуется, между прочим, спрашивала, надолго ли. Так что, уступаю пальму, так сказать. Как тебе в Приюте? Не страшно? – Что-то было в его голосе…
Глеб пожал плечами.
– А я скучаю… Мы называли его «Приют»! Дом, домина! И сердце ноет и болит! Лучшие годы отданы и проведены… Сколько воспоминаний, сколько выпито и ро́злито! Какие компании! Это же охренеть, сколько всего было! Я занимал партаменты с диваном… – он бурно вздохнул. – Эх, жизнь-жестянка! Ляля Бо тоже тут обиталась… пока не вышла замуж. Мы ее пугали привидениями, она визжала, как недорезанная.
– Ляля Бо? – переспросил Глеб.
– Сценическое имя, – хихикнул Жабик.
– На самом деле Ирка Евстигнеева, – объяснил режиссер. – Мамаша на свадьбе развлекала нас байками из ейного детства – оказывается, Евстигнеева, будучи младенцем, все время ныла и жаловалась: «Ляля бо!» То есть якобы наподдали ей. Так и прижилось в коллективе – Ляля Бо!
…Они снова хорошо сидели. Рот у Жабика не закрывался, анекдоты, дурацкие истории, театральный фольклор – все это сыпалось из него, как горох из рваного мешка. Виталя с отеческой гордостью подмигивал Глебу – вот, мол, мои кадры!
Глеб молчал, пил, оглушая себя водкой, полный беспокойства, причины которого не мог объяснить. Подумаешь, дверь! Ну, забыл, бывает, бывало и раньше. Какой идиот сюда полезет, брать здесь нечего. Дом… – Невольно он подумал о доме с большой буквы, как и Жабик… Дом! «Приют лицедея». Дом стоял заколоченный, Виталя оторвал доски, и он, Глеб, отпер дверь здоровенным ключом… Здесь никого не было… И нет! Он старался не думать о том, что дверь на чердак захлопнулась неким странным образом, и если бы не Виталя, он бы умер там с голоду. Что ты несешь, дурак, оборвал он себя. Выбрался бы! Выломал бы эту чертову дверь и выбрался бы!
– А чего Дом? Домина классный! Личность! – рассуждал уже изрядно на взводе Жабик. – Столько видел всего! Двести лет! Страшно подумать. Здесь любили, трахались, убивали, предавали… Жуть! Полно скелетов по шкафам.
– Какие шкафы, Петруччо! Ты чего? Здесь нет шкафов, здесь вообще ничего нет! – возразил режиссер.
– Фигура речи, Виталя. Не в шкафах, а в стенах – во сколько! – Он развел руки в стороны. – Скелеты в стенках… И в подвале!
– Так, этому больше не наливать! – скомандовал режиссер, накрывая стакан Жабика ладонью. – Не будем переводить продукт.
– Ни фига ты, Виталя, не понимаешь… матерьялист проклятый! А вот Глебыч меня… очень даже! Правда, Глебыч?
Он смотрел на Глеба своими круглыми выпуклыми глазами, и были в них ожидание, азарт, любопытство.
Глеб пожал плечами и взял стакан…
…Они долго прощались на крыльце, обнимаясь, клянясь в вечной дружбе, оглашая окрестности криками и будоража птиц. Потом Глеб запер дверь, хорошенько подергал за ручку и пошел к себе, заслоняя трепетный огонек свечи рукой. Он также запер дверь свой кельи… партаментов, как сказал Жабик, и закрыл окно. Разделся, лег и задул свечу.
И тут он снова услышал голос…
– Кто здесь? Кто вы? Вы человек? – спрашивало неведомое существо…
…Он так и не уснул до утра. Утром поднялся, поспешно оделся и уехал в город.
Он сидел в маленьком полутемном кафе, пил третью чашку кофе, допивал коньяк. Думал. Вернее, не думал вовсе, а сидел, тупо глядя на экран работающего в углу телевизора.
Кафе было почти пустым, лишь за столиком впереди сидела женщина. Глеб вдруг наклонился и негромко сказал:
– Простите, вы верите в привидения?
Женщина с удивлением обернулась. Это была Екатерина Берест…
Глава 12
Театр теней
Молодая женщина стояла в вестибюле, поджидая лифт, и от нечего делать рассматривала цветы в горшках на полу. Дом был приличный, снять квартиру здесь стоило немало. Горели бра, в вестибюле было светло. Бесшумно опустилась кабина, скользнула в сторону панель. Она вошла внутрь, нажала на кнопку третьего этажа.
Отперла дверь, вошла, щелкнула кнопкой, включая свет, прислушалась – ей почудился какой-то звук. Затем отправилась в спальню…
Через несколько минут она вышла из спальни, мельком взглянув на себя в зеркало в прихожей, и шагнула через порог гостиной…
…Она не сняла с шеи розовый шарф, что облегчило убийце задачу – ему оставалось лишь дернуть за концы шарфа, скрутить и затянуть. Женщина не успела даже вскрикнуть. Ломая длинные ногти, она рвала шарф с шеи. Через пару минут все было кончено. Убийца разжал руки. Ее тело тяжело опустилось на пол…
Убийца постоял над ней, словно раздумывал. Потом взял с журнального столика пульт, «побегал» по каналам, нашел музыкальную программу – показывали конкурс бальных танцев. Гибкая пара танцевала танго, он в смокинге, она в красном платье клеш ярусами…
Обойдя женщину на полу и стараясь не смотреть на нее, убийца вышел в прихожую. Прислушался, приложив ухо к двери. Вздрогнул, увидев свое отражение в стенном зеркале…
На лестничной площадке было тихо. Убийца осторожно открыл дверь, помедлил и побежал вниз. Он так спешил, что не стал вызывать лифт; кроме того, он не хотел поднимать шум. Дверь за ним захлопнулась…
На полу гостиной, у самой двери, в полосе света из прихожей, неподвижно лежала женщина… Молодая, с красивыми блестящими волосами, с веснушками на переносице. С розовым шарфом на шее. Громко работал телевизор, передавали конкурс бального танца. Экзотическая пара скользила по залу.
В прихожей было светло – убийца, уходя, не выключил свет.
В комнате стояла удивительная, потусторонняя тишина, которую нарушал лишь мерный скребущий звук – жесткая парчовая портьера слегка раскачивалась в потоке воздуха и скребла по полу…
Сквозняк раскачивал также незапертую входную дверь – убийца с силой захлопнул ее, она ударилась о косяк, но автоматический замок не сработал, и дверь осталась приоткрытой.
…Снаружи раздались шаги. Человек остановился перед дверью. Заметив, что она не заперта, удивленно замер и оглянулся; затем толкнул ее и вошел в квартиру. В прихожей горела неяркая лампа, освещая шкаф во всю стену с зеркалами и комод, на котором стояла ваза с сухими цветами. Из гостиной доносилась музыка. Человек, рассмеявшись, стремительно бросился в темную гостиную. Остановился на пороге. Скользящий взгляд споткнулся о неподвижную фигуру женщины, лежащей на полу у двери, и человек отпрянул, с шумом втянув в себя воздух. Долгий миг он рассматривал ее светлые волосы, блики от работающего телевизора на лице, руки, разбросанные ладонями кверху, острые коленки; взгляд его приковали три ярких предмета в полоске света: синий камешек на разорванной цепочке белого металла на полу, красная лакированная туфелька, отлетевшая под стеклянный журнальный столик, и ажурная белая шапочка…
Человек помедлил, словно раздумывая. Потом осторожно попятился, не выпуская женщину на полу из виду, и, стараясь ступать бесшумно, направился в спальню…
…Человек вышел из спальни спустя несколько минут. Остановился, как и тот, первый, и прислушался. Потом осторожно открыл дверь и выскользнул на лестничную площадку…
На сей раз дверь захлопнулась по-настоящему, перестало тянуть сквознячком, и тотчас же прекратился неприятный скребущий звук…
На экране по-прежнему танцевали мужчина и женщина – тот, кто приходил, так и не углубился в комнату, и телевизор продолжал работать. Страстное, зажигающее кровь танго, отточенные движения танцоров, летящие оборки красного платья, глаза в глаза, объятия, сильные руки…
Телевизор работал всю ночь, весь следующий день и следующую ночь. Танцы сменились программой для взрослых, затем старым фильмом, утренними новостями, передачей «Готовим вместе» и так далее. На полу лежала мертвая женщина с розовым шарфом на шее; голова ее была повернута – казалось, она смотрит на экран…
…В понедельник утром в дверь позвонили раз, другой, а затем в замочной скважине заскрежетал ключ. Дверь открылась. Женщина – немолодая, полная, одышливая – поставила на пол сумку с продуктами, сбросила туфли и босиком отправилась в ванную. Открутила кран, с наслаждением умылась. Потом сдернула с хромированных распялок использованные полотенца, сунула в стиральную машину и достала из стенного шкафчика свежие. Аккуратно развесила.