Наступило молчание. Гэндальф, очевидно, ждал вопросов хоббита, а тому вдруг совершенно расхотелось их задавать. С необычайной остротой ему вдруг привиделась огромная, острая, смертоносная стрела, что по-настоящему живет лишь краткое мгновение перед тем, как поразить цель; и этой стрелой были они — Фолко Брендибэк и мирно храпящие бок о бок гномы. Они сами выбрали свою долю, и что толку теперь вести многоразумные и многоважные разговоры?! Что толку говорить с этим посланцем Валаров, если в ответ он все равно будет слышать только одно — Весы… Весы… Весы!
— Зачем ты пришел? — медленно начиная закипать, заговорил хоббит. — Что ты, великий, мудрый и всесильный, в сравнении со мной, маленькой песчинкой в море Смертных, что ты можешь сказать мне? И если ты так могуч, и если знаешь смысл нашего похода — почему бы тебе не сделать кое-что для Средиземья? Почему бы вашим хваленым Валарам не показать свою силу и свое могущество, обратив его на благие дела?! Почему бы вам самим не прикончить Олмера, золотоискателя из Дэйла, зачинателя новых кровавых смут в Средиземье? Для чего вы тогда вообще?! Вы, Великие и Сильные, убрались куда-то за горизонт, предоставив право копаться в этой жуткой каше нам, мало что понимающим, почти ничего не умеющим, кроме как отдать свои ничего не значащие жизни?!
Он выкрикнул это единым духом, сжимая кулаки и покрываясь холодной испариной; злые слезы некстати навернулись на глаза.
Олорин сидел, не меняя позы, да и зачем ему было ее менять — духи не устают; с замиранием сердца Фолко ждал ответа.
— Ты прав в том, что я не могу пойти против Закона Весов, — заговорил Олорин, и хоббит удивился бесцветности голоса гостя — словно и не было его вспышки, словно вообще ничего не случилось. — Но в остальном ты заблуждаешься, и опасно заблуждаешься! Примерно такие же рассуждения мне уже доводилось слышать.
— Знаю! В Нуменоре, незадолго до его Падения!
Казалось, Олорин был удивлен, недвижное доселе лицо, а точнее — маска, вздрогнуло, глаза впились в хоббита.
— Как это стало тебе известно?
— Нетрудно было догадаться, — буркнул хоббит. — Уж тебе-то должно быть известно, что голова у нас, невысокликов, порой соображает, и даже неплохо! Что же еще могли там говорить?
— Но я все же закончу, — овладев собой, невозмутимо продолжил Олорин. — Ты говоришь — где же эти Валары, почему не покончат со Злом. Да знаешь ли ты, что такое Зло?
— Зло — оно очень разное, и нелепо пытаться истребить его на вечные времена. — Злость снова прорезалась в голосе хоббита; казалось, не он, а кто-то другой, сильный и знающий, говорит сейчас его голосом; только что произнесенное им было изречением Элронда, записанное Бильбо в Ривенделле и переведенное им на Всеобщий Язык. — Не надо говорить мне, что Зло многолико и неистребимо, что Добро для одних оборачивается Злом для других, и так далее. Каждый встает на ту сторону, которая заставит молчать его совесть — если, конечно, у него есть выбор и есть совесть.
— Тогда я скажу тебе по-другому, — сказал Олорин. — Разве вы. Смертные, бессильные тряпичные куклы, какими забавляются ваши дети? Разве вы лишены разума, воли и тяги к свободе? Разве могут Валары распоряжаться вашими жизнями, разве могут направлять ваши пути против ваших же желаний и устремлений?! Один лишь раз Валары воззвали к Единому — когда был повержен Нуменор, стремившийся в безрассудной гордыне своей опрокинуть наш миропорядок. Поверь мне, все обитатели Благословенной Земли по сей день не перестают оплакивать те ужасные времена и гибель Великого Народа. И все Валары сожалеют и скорбят об этом. Кто же вы будете, если мы станем за вас расправляться со всяким, кто посягнет на мир и покой Запада? Пойми, невысоклик, Валары, о которых ты так страстно хотел узнать хоть что-нибудь — это лишь Силы Арды, Стихии, и не в их власти пасти народы железным посохом.
— Но в их власти — вздымать и рушить горы, изменять русла рек, покрывать лесами безжизненные пустыни, — возразил Фолко. — Что перед этой силой человек, гном или хоббит, что перед этой силой страны и королевства, крепости и армии, отвага и доблесть?
— Валары не властны над путями и судьбами Детей Единственного, — казалось, в голосе Олорина зазвучала усталость. — Именно потому, что Зло многолико и никто, даже Валары, не смеет судить о то, что есть Зло, а что — Добро.
— Так почему же ты три тысячи лет был Врагом Саурона?!
— Это другое. Саурон Великий — он прост, понятен. Всевластие ради всевластия — вот что было его целью. Ничего не нес он людям, кроме рабства и горя. Но на чью сторону прикажешь становиться мне в споре тех же басканов с дорвагами?
— Тот, кто первый напал! Тот и виновен, что тут думать?
— А если он лишь упредил нападение другого? Можно сказать, что виноват тот, кто первым замыслил… Короче, мы очень хорошо можем сказать, что Зло, когда говорим о насилии, убийстве, грабеже, обмане, лжесвидетельстве и так далее, но когда речь заходит о народах и государствах — тут бессильны даже Валары. Силы Арды лишь поддерживают равновесие в мире. И я пришел к тебе помочь в твоем пути.
— Ты знаешь, как убить Олмера?
— Почему эти слова Радагаста так засели у тебя в голове? Да, я сам советовал тебе держаться его, но никогда не думал, что он даст тебе такой прямой совет, более смахивающий на приказ. Я виделся с ним, мы говорили о многом. Он не знает, откуда сила Олмера, но я, кажется, догадываюсь. Не зря же я провел в Средиземье всю Третью Эпоху! К Олмеру медленно перетекает Сила Тьмы, но почему именно к нему и каким образом — кто знает?
Это предстоит решить тебе.
— Ну, а если я ошибусь? И вообще, почему я? Никаких колец я не подбирал, ни за каким драконьим золотом не гонялся — почему я? И правда ли, что, если нам посчастливится убить Олмера, Тьма отступит?
— Отступит, — серьезно кивнул Олорин. — Олмер — ее знамя, ее средоточие, он — острие ее копья. Но вот почему он стал таким и почему его сила возрастает все время, я не знаю.
— Тогда скажи, как относиться к словам Наугрима, и вообще, кто он такой? Я спросил его, но он почему-то не ответил.
— Разве ты не догадался? Он из рода Черных Гномов, той загадочной силы, перед которой я вынужден был отступить в свое время, не найдя с ними общего языка. А словам его нужно верить. Ты и впрямь вытащил себе удивительный жребий, и Олмер невольно сам помог тебе — подарил чудо из чудес, клинок Отрины, или Белег Анка по-эльфийски, Когти Мощи. Вот уж ума не приложу, зачем он это сделал! Из Благословенной Земли тоже видно далеко не все, так что не рассчитывай на мое всезнание.
— И я снова спрашиваю тебя, — устало понижая голос, сказал Фолко, — чем ты можешь помочь мне? Не можешь — так прощай, а можешь — помоги. Так говорят у нас. Не пойму я тебя, Гэндальф. Ничего по сути ты не сказал. Как шел я убивать Олмера, так и иду. Как не знал, что делать с Ночной Хозяйкой и прочими прелестями, что поджидают меня на Востоке, так и не знаю. К чему же вся наша беседа? Помощи я жду от тебя, помощи дельным советом! Что нам делать с Пожирателями Скал, которые ползут на Запад? Как противостоять внушаемому ими страху? Что делать, если мы погибнем и не выполним долга?
Собирать ли силы, просить ли помощи? Где, как, у кого? Перед тобой открывались ворота сильнейших крепостей Средиземья, и те, что были под твоей защитой, могли запросто говорить с королями и властителями. У них было Кольцо — зримое и ужасное доказательство, и они шли не вслепую, пока ты был с ними, и ты успел указать им верную дорогу. А что можем мы?!
Помоги нам, пойдем вместе с нами! А самое лучшее — если Валары не могут уничтожить одного-единственного Олмера, не духа, человека, ставшего, по твоим словам, острием Копья Тьмы, почему этого не сделать тебе? Ведь ты же в один миг можешь оказаться возле него…
— Я провел в Средиземье всю Третью Эпоху, — тихо сказал Олорин. — И за все это время не убил ни одного человека, даже если он служил Врагу.
— Понятно! Грязную работу должны делать другие?!
Фолко поднял глаза — и замер: у костра было пусто.
«Привиделось мне все это, что ли? — в недоумении ломал он себе голову, беспокойно ворочаясь на жесткой подстилке. — Что это было? Если Гэндальф… Нет, не похоже. Наверное, и впрямь Олорин, хотя, вразуми меня, Дьюрин, как сказали бы гномы, если я знаю, кто это такой на самом деле.
Нет, Гэндальф — тот Гэндальф — он бы не исчез. Он стал бы спорить, браниться и в конце концов просто взял бы за руку и повел — до тех пор, пока я бы не понял, куда надо идти самому. Наверное, Гэндальф — это все же не весь Олорин… а может, и нет, кто его знает. Гэндальф был, судя по Красной Книге, почти человеком… Только больше мог и знал больше — раз в сто. А потом ушел… И, наверное, это был все-таки Олорин, то есть — и хотел бы помочь, да не очень понимает как, а может, и я, глупый, не понял его… Помочь-то он хочет — это от Гэндальфа, да и Олорин сам всегда жалел обитателей Средиземья… Но вот Весы и всякие темные слова — что можно, чего нельзя — это от Олорина, как пить дать…»
— Ты почти прав, невысоклик, — вдруг раздался чей-то едва слышный вздох в окружающих зарослях — словно легкий ветерок пробежал по кронам.
Беспокойство как-то сразу унялось, и хоббит спокойно уснул.
* * *Наутро они обсуждали планы. Разведчики-дорваги говорили, что припасы у них не бесконечны и что, если они хотят хоть что-то выяснить, надо поворачивать на восток и переваливать через Опустелую Гряду — Келаст знал здесь тайные тропы. Эрлону было все равно, лишь бы поближе к врагам, чтобы поскорее посчитаться за все, однако гномы и хоббит сидели в нерешительности.
В самом деле, мешки с провизией через неделю-другую начнут показывать дно; дорога же к Дому Высокого и Тропе Соцветий займет несколько месяцев.
Они рассчитывали на охоту, но дичи в этих краях совсем не было. Наконец решено было рискнуть и приблизиться к становищам олмеровского войска, чтобы раздобыть пропитание, после чего уже пытать счастья в поисках Небесного Огня. У хоббита душа не лежала к этому, смутное и нехорошее предчувствие не давало покоя; но своих тревог он не сумел никому объяснить, даже Торину, и ему пришлось подчиниться. Они повернули на восход.
Глава 6. СЕРЫЙ ВИХРЬ
— Опять подковы, — мрачно изрек Келаст, склонившись над пересекающим едва заметную тропку ручьем.
Третий день шли они в глубь гор, вокруг становилось все сумрачнее и угрюмее. Леса исчезли; склоны покрывал густой кустарник, и Келасту стоило немалых трудов отыскать свою заветную тропу. Однако очень скоро выяснилось, что она облюбована не им одним: встреченные ими отпечатки были уже четвертыми. Остерегаясь засад, они, тем не менее, не могли никуда свернуть — кусты стояли стеной, оставалось надеяться на слух хоббита и опыт Келаста.
Они тронули поводья. Глубокое и узкое ущелье, по которому они ехали, плавно заворачивало на юго-восток, постепенно расширяясь; хоббит приободрился при виде чистого неба над головой, но радоваться пришлось недолго — ветер, дувший им в лицо, неожиданно донес звуки конского ржанья.
Кто-то еще был в этом ущелье — и двигался им навстречу.
Быстро, но без спешки, они свернули с тропы, укрываясь в зарослях.
Приученные, легли на землю боевые кони дорвагов; хоббит натянул лук, остальные обнажили мечи, Торин вытащил из-за пояса топор. Потянулись минуты ожидания… Еще два или три раза до их слуха доносились приглушенные голоса, даже смех, скрипели камни под чьими-то сапогами, но мимо них так никто и не прошел. Постепенно все вновь стихло.
Шло время, они недвижно лежали в кустах, и никто ничего не мог понять.
Были здесь люди или не были? Чьи это были голоса? Хоббит и Келаст проползли сколько могли вперед вдоль тропы — ничего. Ни людей, ни коней, ни следов, ни голосов.
— Что толку сидеть сиднем?! — зло плюнул Торин, когда они вернулись. — Идем вперед!
Осторожно, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, они продолжили путь.
Тучи разошлись, солнце палило, в долине не чувствовалось ни малейшего дуновения, и путники обливались потом, не решаясь расстаться с доспехами.
Среди зелени все чаще попадались голые серые куски скальных стен; склоны становились все круче, окружающие горы все выше. Наконец зеленые волны кустов разошлись; исполинские серо-синие склоны взметнули ввысь острые, точно мечи, вершины, и Келаст неожиданно остановился.
— Ничего не понимаю, — он утер пот, — этого раньше не было! Слышите?!
Не было раньше таких круч! Или я окончательно выжил из ума?
— Как не было? — медленно проговорил Торин. — Ты что, хочешь сказать, что не знаешь, куда нас завел?!
— Знал — до этой минуты. — Келаст угрюмо озирался.
Снова что-то горячее тревожно шевельнулось в груди хоббита. Он вытащил Клык, как он стал называть про себя чудесный кинжал, — по краям клинка горел мрачный багровый огонь, синие цветы казались окруженными темным пламенем.
— Враг близок, — едва выдавил он и облизнул пересохшие губы.
— Повернем или пойдем дальше? — обвел остальных тяжелым взглядом Торин.
Дорваги молчали, потупясь, один Эрлон с лязгом вогнал в ножны до половины обнаженный клинок и заявил, что он лично назад не повернет, когда до становища его кровного врага осталось всего ничего.
— Но нас могут перестрелять в этой ловушке, как куропаток, — скрипнул зубами один из дорвагов.
Фолко заметил, что все они смотрят на Келаста, очевидно, ожидая его решения.
— Нечего лезть на рожон, когда не знаешь даже, где он, — проговорил наконец Келаст.
Его товарищи поспешно закивали. Теперь настала очередь скрипнуть зубами Торину.
— Ты знаешь другую тропу за Гряду?
— Знаю, но до нее — дней пять ходу.
— Тогда поворачивайте назад, если хотите, — выдохнул Торин.
Фолко заметил, что бывалого тангара бьет мелкая дрожь. Хоббит и сам чувствовал, что лучше бы, конечно, повернуть, но что-то заставило их в тот день отбросить все страхи и, несмотря ни на что, упрямо лезть на тот самый рожон…
* * *Весь день они шли, хоронясь в зарослях, хватаясь за оружие при каждом подозрительном шорохе. Но в долине все было тихо — только шмели деловито жужжали среди цветов, нимало не заботясь о всяких там войнах. Постепенно долина стала расширяться, по склонам замелькали сосны, и к вечеру они ехали уже в густом красноствольном бору. Но от хоббита не ускользнуло, что и тут почти не было птиц; и вновь им встретились покинутые малым хлопотливым народом муравьев их высокие жилища. Среди деревьев все чаще стали попадаться мертвые, торчащие, точно обглоданные кости, стволы; на тропе то и дело встречались завалы; серо-зеленый мох уже глубоко въелся в кору павших деревьев; кроны над головой смыкались все плотнее и плотнее, в ряды сосен все чаще вонзались копья седых елей, лес становился гуще — и все больше и больше стояло и валялось в нем мертвых деревьев. Наступила странная, точно ватная тишина, которую страшно было потревожить звуком; они ехали в молчании. Небо вновь заволокли серые тучи, откуда-то слева потянуло знакомым запахом болота; не замедлили, явили себя и полчища комаров.
Тропа продолжала услужливо разворачивать перед ними свои изгибы, но у хоббита уже не оставалось сомнений, что она ведет в ловушку. Клык, казалось, ожил, просясь в ладонь; теперь края клинка казались раскаленными. Словно вязкая трясина затягивала их куда-то; но с каждым шагом в сердце хоббита росла и крепла та веселая предбоевая злость, что дает силы бестрепетно идти, веря в себя и друзей, на кажущуюся непреодолимой стену чужой стали; он хотел боя и ждал его, и это совсем уже было не похоже на хоббита.
Ближе к сумеркам лес поредел. Тонкие сухие лесины торчали тут и там из толстого слоя мхов; где-то неподалеку раздавалось журчание воды, по впадинам собирался туман. Зелени становилось все меньше, и наконец они очутились на обширной серой пустоши, утыканной сиротливо торчащими мертвыми стволами. Тропинка оборвалась, упершись в какую-то причудливую мшистую корягу, и они остановились в нерешительности. Фолко невольно прикрыл глаза, как делают уставшие после долгой и трудной работы, какой показался ему путь через долину. Они пришли.
Он смежил веки, покачиваясь в седле, пони беспокойно переступал с ноги на ногу, но пустошь не исчезла. Закрытыми глазами Фолко видел ее столь же ясно, как и открытыми, — только теперь в ее дальнем конце, там, где скалы угрюмо сдвигались, сжимая в своих объятиях мертвый лес, среди густого бурелома, он увидел небольшую серую фигурку. Как от удара, он вздрогнул и поднял веки — ничего. Вновь зажмурился — человеческий силуэт, тощий, словно палка, теперь не был неподвижен: он медленно вздымал руки, и в воздухе словно загудела противная, визгливая, точно надорванная, струна; хоббит ощутил толчок в грудь, как будто его кто-то ударил; испуганно заржали кони, беспокойно крутясь на месте; на миг оглянувшись, хоббит увидел, как страх исказил, изломал лица друзей, как один из дорвагов упал на одно колено, как пытается осадить храпящую и пятящуюся лошадь Келаст, как Малыш с дергающейся щекой пытается вырвать из ножен вдруг застрявший в них меч; было очень странно глядеть на все это, он словно сидел на представлении, разыгранном умелыми лицедеями: ему самому не было страшно, лишь рукоять Клыка вдруг стала очень горячей, так что жар чувствовался даже сквозь латную рукавицу; и тогда, не имея ни малейшего представления, что ожидает его впереди, кроме смутных слов Наугрима о Сером Вихре, хоббит крикнул друзьям:
— Не двигайтесь! Я сам!
Он соскочил с пони и пошел вперед, спотыкаясь, не глядя под ноги, чтобы не потерять своим внутренним взором фигуру, маячившую вдали, одновременно освобождая колчан.
— Куда?! — раздался за спиной суматошный вопль Торина.
Хоббит не обернулся — но внезапно ощутил, совсем близко, чье-то плечо.