- С Ивом все в порядке, - просто сказал брат Кадфаэль. - Его встревожили слова брата Элиаса, сказанные во сне: ему показалось, что это признание в убийстве, но это не так. - И Кадфаэль рассказал ей все. А почему бы и нет? Она становилась у него на глазах взрослой женщиной, связанной обязательствами и долгом, которые внезапно осознала и стоически приняла на себя. - Теперь у него с сердца упал камень, - заключил монах свой рассказ, - Правда, он боится, что не найдут настоящего убийцу.
- Ему нечего этого бояться, - сказала Эрмина и взглянула на монаха с улыбкой, но это была совсем другая улыбка, одновременно скрытная и доверительная, - Божий суд безупречен, было бы грехом в этом сомневаться.
- По крайней мере, он теперь с готовностью поедет с вами, - небрежно заметил Кадфаэль. - У вашего Оливье теперь есть почитатель, который последует за ним на край света.
Взгляд ее блеснул, и при свете пламени в глубине зрачков заплясали огненные искры.
- Таких почитателей у него двое, - сказала она.
- Когда же предстоит ваш отъезд?
- Откуда вы знаете? - спросила она, не удивившись и не напугавшись, но с легким любопытством.
- Разве такой человек оставит свою работу незаконченной и позволит другому сопроводить к дяде подопечных, на поиски которых он был послан? Конечно, ваш рыцарь собирается завершить свое задание сам.
- Вы не встанете у него на пути? - Но, спросив это, она тут же отмахнулась от этой мысли рукой, державшей иголку. - Простите! Я знаю, что нет. Вы ведь его видели, и вы умеете разбираться в людях. А Оливье настоящий мужчина! Он передал мне через Ива, что придет завтра после повечерия, когда все улягутся спать.
Кадфаэль поразмыслил над этим и рассудительно посоветовал:
- Я бы отложил ваш отъезд до того времени, когда братья поднимаются к заутрене. Тогда у ворот нет привратника, он вместе со всеми будет в церкви. Вы с мальчиком сможете поспать несколько часов, перед тем как скакать верхом. Я бы вас разбудил и вывел за ворота. А когда он приедет после повечерия, я проведу его внутрь, и он подождет, пока не придет время отъезда. Доверите ли вы мне это?
- С благодарностью, - ответила Эрмина, не колеблясь. - Мы сделаем так, как вы советуете.
- А вы, - спросил брат Кадфаэль, наблюдая, как удлиняется шов, стежок за стежком, - будете ли вы готовы, как Ив, уехать отсюда завтра после полуночи?
Эрмина задумчиво взглянула на него, ничего не скрывая, но ни в чем не признаваясь, и в ее глазах снова заиграли красные отблески пламени.
- Да, я буду готова, - сказала девушка, и, взглянув на шитье, лежавшее у нее на коленях, добавила: - Моя работа здесь будет закончена.
Глава пятнадцатая
Ночь была ясная и тихая, на небе сияли звезды, и чуть подмораживало. На рассвете показалось солнце, и уже вторую ночь подряд не выпадал снег. Сугробы стали уменьшаться еще до начала оттепели. Это была мягкая оттепель, без бурного таяния снега. Хью Берингар вернулся поздно вечером, после того как удостоверился, что разбойничья крепость выгорела дотла, и вывез оттуда все добро. В камерах с односкатной крышей, стоявших вдоль частокола, нашли останки двух пленников, которых замучили, заставляя отдать все ценное, что у них было. Трое других выжили. Их теперь лечили в Ладлоу, куда Жос де Динан также доставил в цепях сдавшихся бандитов и посадил под арест. В отрядах Берингара и Динана было восемнадцать раненых, много солдат с легкими царапинами и ни одного убитого. Победа могла обойтись гораздо дороже.
Приор Леонард разгуливал по двору обители, залитому холодным, но ослепительно ярким солнечным светом. Он сиял от облегчения: их край избавлен от чумы, пропавшие брат с сестрой водворены за монастырские стены, а брат Элиас чудом уцелел и лежит в своей постели. Теперь он будет жить так сказал брат Кадфаэль. Элиас смотрел на всех ясным терпеливым взглядом, принимая увещевания со смирением и радостью. Разум его исцелился, и тело тоже скоро поправится.
Вскоре после мессы стал приходить народ за своими уведенными бандитами лошадьми - несомненно, то же самое было и в Ладлоу, куда многие устремились в надежде найти своих коров и овец. В некоторых случаях, наверное, будет более одного претендента, возникнут споры, станут призывать в свидетели соседей. Но тут всего несколько лошадей, и хитрецам не на что рассчитывать, так как лошади так же хорошо знают своих владельцев, как и хозяева - своих лошадей. Даже у коров в Ладлоу можно будет кое-что узнать об их владельцах.
Джон Друэль пришел в числе первых, проделав пешком весь путь из Клитона, и ему не пришлось ничего доказывать, так как коренастый карий конь навострил уши и заржал, едва хозяин показался на конном дворе. Они кинулись друг к другу, и лошадь нежно щипала Джона за ухо, а Джон трепал ее по шее и, оглядев с головы до ног, прижался к ее морде и заплакал. Это была его единственная лошадь, и она стоила ему целого состояния. Ив увидел, как пришел Джон, и кинулся за Эрминой. Вдвоем они выбежали его встречать и отдали все ценное, что у них оставалось.
Потом пришла женщина из Уитбейча за кобылой своего покойного мужа. Худенький серьезный мальчик из того же манора робко спросил о рабочей лошади из горного табуна, и лошадь, поколебавшись, поскольку это был не сам хозяин, наконец признала ребенка почти человеческим вздохом.
Только когда закончился обед в трапезной и брат Кадфаэль снова вышел во двор, где снег сверкал под лучами солнца, приехал Эврар Ботрель. Он проехал мимо сторожки, спешился и огляделся, ища, к кому бы обратиться. Ботрель все еще был бледным и худым после лихорадки, но движения его стали энергичными, а глаза ясными. Он стоял откинув голову и обводя двор властным взглядом. Ботрель даже нахмурился, что к нему не бросился грум, чтобы подхватить уздечку. Это был молодой человек с прекрасной фигурой, красивым лицом и волосами такими же светлыми, как грива его коня. Он знал, что красив, и явно любовался собой. Такая внешность и хорошее происхождение могли пленить любую женщину. Что же мог совершить молодой человек с такими достоинствами, чтобы утратить расположение Эрмины? Она сказала, что реальность грубо вторглась в ее идиллические фантазии. Что же конкретно она имела в виду? Об этом размышлял брат Кадфаэль, издали глядя на Ботреля.
Приор Леонард - сама доброжелательность - прошел по двору своей нелепой походкой и, с лучистой улыбкой поздоровавшись с приехавшим, проводил его на конный двор. Один из людей Хью, увидев, что оседланная лошадь Ботреля осталась без внимания, подошел принять поводья, и тот, бросив их ему, как слуге, ушел вместе с приором.
Он приехал один. Если он действительно приехал за украденной лошадью, ему придется вести ее за собой.
Брат Кадфаэль задумчиво взглянул на странноприимный дом и увидел, что Эрмина в своем крестьянском платье показалась в дверях и быстрой легкой походкой направилась в церковь, неся под мышкой какой-то сверток. Темная арка входа поглотила ее, так же как ворота конного двора - ее бывшего жениха. Ив сейчас, конечно, сидит с братом Элиасом, ревниво и усердно ухаживая за своим подопечным. Теперь мальчик вне опасности: и разбойничьи стрелы, и меч Левши не страшны ему больше.
Кадфаэль не спеша пошел к церкви, и при этом так рассчитал, чтобы встретиться с Эвраром Ботрелем и Хью, которые вместе вышли из конюшни и теперь направлялись к сторожке. Они тоже не торопились. Эврар оттаял и улыбался: помощник шерифа был не последним человеком в графстве. За ними грум вел прекрасную гнедую кобылу с каштановой гривой.
Дойдя до того места, где их пути пересеклись, Кадфаэль остановился перед открытой дверью церкви, и они тоже остановились. Ботрель узнал монаха, который когда-то перевязал ему рану в маноре Ледвич, и снова поблагодарил его.
- Надеюсь, ваше здоровье полностью восстановилось, - вежливо ответил Кадфаэль. Он покосился на Берингара, любопытствуя, заметил ли тот лошадь, на которой приехал сюда Ботрель и которую сейчас прогуливал по двору человек Хью, любуясь ею и трепля ее по шее. От глаз Берингара обычно ничего не ускользало, но сейчас лицо его оставалось непроницаемым. Кадфаэля охватило волнение. В этой игре для него как будто не было роли, однако какой-то инстинкт заставлял втягиваться в сложную интригу, которую он сам пока еще не до конца понимал.
- Благодарю тебя, брат, я действительно уже почти поправился, жизнерадостно ответил Ботрель.
- Не стоит меня благодарить, это такая малость, - сказал Кадфаэль. Но поблагодарили ли вы Бога? Это был бы ваш ответ на милость Божью за то, что вам сохранена жизнь и возвращена такая ценная собственность, как эта прекрасная кобыла. После всех ужасов, когда погибло так много народу, честных людей и невинных девственниц. - Он стоял лицом к открытой двери церкви и уловил в темноте какое-то движение, затем все снова замерло. - В благодарность войдите и помолитесь за тех, кому меньше повезло, - и за ту, которая лежит там в гробу, готовая к погребению.
Испугавшись, что сказал слишком много, брат Кадфаэль с облегчением увидел, что Ботрель, уверенный в себе и спокойный, поворачивается к дверям церкви, с легкой улыбкой человека, потакающего монаху, который действует из самых лучших побуждений. Он, конечно, согласен сделать безобидный жест, не придавая этому особого значения.
- Весьма охотно, брат! - Почему бы и нет? Много мертвых осталось на попечении властей после этих разбойничьих налетов с вершины Кли, так что же удивительного, если кто-то до сих пор лежит здесь в гробу? Беспечно поднявшись по каменным ступенькам, Ботрель вошел в сумрачный холодный неф. Кадфаэль следовал за ним по пятам. Хью Берингар, нахмурив темные брови, дошел до порога и встал в дверях, широко расставив ноги и загораживая выход.
После сверкающего снега и солнечного света они на минуту ослепли в полумраке церкви. В большом холодном здании горела только одна лампада вдалеке, на высоком алтаре. Кроме того, слабый свет проникал в узкие окна, и его лучи ложились на плитки пола.
Внезапно красный огонек лампады погас. Скользящей походкой, невидимая в темноте девичья фигурка стремительно и бесшумно приближалась к Эврару Ботрелю, протянув руку, как будто обвиняя. В полумраке Ботрель не сразу понял, что происходит, пока на нее не упал бледный луч. И тогда он увидел стройную монахиню-бенедиктинку в низко надвинутом капюшоне и измятой рясе, к которой пристала солома. На ее правом плече и груди виднелись засохшие следы крови. При тусклом сером свете видна была каждая складка, каждое пятнышко, появившееся на рукаве, когда он навалился на нее и она отчаянно боролась: у него тогда открылась свежая рана. Не издавая ни звука, она летела к нему по выложенному плитками полу.
Резко попятившись, он наткнулся на брата Кадфаэля и, издав приглушенный стон ужаса, поднял руку, чтобы перекреститься. Из-под низко надвинутого капюшона сверкнули огромные глаза, и она продолжала приближаться к нему.
- Нет, нет! Отойди от меня! Ты мертва...
Это был сдавленный стон - такой, какой, наверное, издала сестра Хилария, стиснутая его руками. Но Кадфаэль услышал, и этого было довольно. Уже в следующее мгновение Эврар пришел в себя и перестал отступать. Они чуть не столкнулись, когда девушка вышла на свет и стала осязаемой и уязвимой.
- Что это за дурацкая игра? Вы что, держите тут сумасшедших? Что это за существо? - резко спросил Ботрель у Кадфаэля.
Она откинула капюшон, сняла плат монахини и встряхнула головой. Густые черные волосы рассыпались по плечам, упав на запачканную рясу сестры Хиларии, и Ботрель увидел яростное мраморное лицо и горящие глаза Эрмины Хьюгонин.
Он был так же не готов к этому явлению, как и к предыдущему. Возможно, считал ее мертвой и надежно погребенной под сугробами в лесу - ведь он не получал о ней никаких известий. Возможно, он решил, что теперь она ничего не может ему сделать - по крайней мере в этом мире, а о том он мало беспокоился. Эврар отступил от нее на шаг, но дальше отойти не смог, поскольку между ним и открытой дверью стояли Кадфаэль и Хью. Но он мужественно овладел собой и взглянул на девушку с обиженным и недоуменным видом, возражая против такого странного обращения.
- Эрмина! Что это значит? Раз вы живы, то почему не известили меня? Разве я это заслужил? Вы, конечно, знаете, что я замучил себя и всех своих домочадцев, разыскивая вас?
- Я это знаю, - ответила она, холодная, как лед, в котором была погребена сестра Хилария. - Но если бы вы меня нашли и никого не было бы рядом, я отправилась бы по тому же пути, что и мой дражайший друг, сестра Хилария, поскольку вы уже знали, что я никогда не выйду за вас. Брак или могила - третьего пути для меня не было. Ведь я могла рассказать слишком многое, что опасно для вашего спокойствия и чести. А я не сказала ни слова против вас или в свою защиту, поскольку сама все затеяла и так же виновата, как вы. Но теперь, когда я столько узнала, и за нее - да, за нее, я тысячу раз обвиняю вас, насильник, и называю вас, Эврар Ботрель, убийцей моей милой Хиларии...
- Вы не в своем уме! - с негодованием воскликнул он. - Кто та женщина, о которой вы говорите? С того дня, как вы меня покинули, я лежал в лихорадке. Все мои домочадцы это подтвердят...
- О нет! Нет! Только не в ту ночь! Вы поскакали за мной, чтобы вернуть меня ради своей чести и заставить молчать, либо женившись, либо убив. Не отрицайте! Я видела, как вы скакали! Вы думаете, я так глупа, что понадеялась обогнать вас пешком? Или так испугалась, что обезумела и помчалась зигзагами, как глупый заяц, оставляя для вас четкие следы? Я оставила следы только до леса, на дороге к Ладлоу, - вы полагали, что я побегу туда. А потом я вернулась окольными путями и полночи пряталась среди древесины, которую вы сложили, чтобы трусливо строить ограждения. Я видела, как вы уехали, Эврар, и как вернулись, и ваша открывшаяся рана кровоточила. Я убежала, только когда вас уложили в постель и метель немного утихла, а до рассвета оставалось не более часа. А пока я от вас пряталась, вы убили ее! - выкрикнула Эрмина, вспыхнув, как костер из хвойных веток. - На обратном пути вашей безрезультатной погони вы увидели одинокую женщину и отомстили ей за все, что я вам сделала и чего вы не смогли сделать со мной. Нет, это мы ее убили! - воскликнула Эрмина. - Вы и я! Я тоже виновна в ее гибели!
- Что вы такое говорите? - спросил Ботрель, призвав на помощь все свое мужество. Если бы она бушевала, ему было бы легче разбить ее обвинения, но даже в ее холодной уверенности он пытался найти для себя точку опоры. Конечно, я поехал вас искать, как же я мог оставить вас замерзать в такой мороз? Я упал, поскольку ослабел от раны - она снова открылась и кровоточила, - да, это правда. Но что до остального... Я искал вас всю ночь, сколько мог выдержать, и не останавливался ни на минуту. А если я вернулся домой с пустыми руками и истекая кровью, разве можно меня в этом обвинять? Я ничего не знаю о женщине, о которой вы говорите...
- Ничего? - переспросил Кадфаэль у него за плечом. - Ничего не знаете о хижине пастухов, находящейся рядом с дорогой, по которой вы ехали, возвращаясь из Ладлоу в Ледвич? Ничего не знаете о молодой монахине, спавшей там на сене и укрытой плащом доброго человека? Ничего не знаете о застывшем ручье, подвернувшемся вам по пути домой после того, что вы совершили? И ваша рана открылась не от падения, а оттого, что монахиня доблестно боролась за свою честь, когда вы обрушили на нее свою ярость и похоть за неимением другой добычи, более лестной для ваших амбиций. Ничего не знаете о плащах и рясе, спрятанных в соломе? Хотите свалить это преступление на тех, кто повинен во всех злодеяниях в этих краях? Во всех, кроме этого!
Холодный полумрак, убрав тени, превращал их фигуры в мраморные изваяния. А снаружи светило полуденное солнце. Эрмина стояла неподвижно, как статуя, высеченная из камня, в молчании глядя на троих мужчин, застывших рядом с ней. Она сделала все, что должна была сделать.
- Это глупости, - отмахнулся Эврар. - Я ехал забинтованный после ран, полученных во время налета на Каллоулис, и кровь просочилась сквозь повязку, ну и что с того? Была вьюга и снегопад, и я упал. Но эта женщина, монахиня, и хижина пастухов - мне это ничего не говорит, я никогда там не был, я даже не знаю, где это...
- Я там был, - прервал его брат Кадфаэль, - и нашел в снегу лошадиный помет. Высокая лошадь, оставившая на грубых досках под карнизом клок своей гривы. Вот он! - В руке у него были волнистые пряди цвета примулы. - Мне приложить его к вашей лошади, которая ждет во дворе? И сопоставить вашу рану с кровавым пятном на рясе, которая перед вами? У сестры Хиларии не шла в этом месте кровь. А вашу рану я видел и знаю. Эврар на долгий-долгий миг замер, вытянувшись, как марионетка на ниточках, между девушкой, стоявшей перед ним, и мужчинами позади. Затем съежился и обмяк и, издав стон отчаяния, рухнул на колени на плитки пола в нефе, прижав кулаки к сердцу. Светлые волосы упали ему на лицо, став почти бесцветными в солнечном луче, падавшем из окна.
- О Господи, прости, Господи, прости... Я только хотел заставить ее замолчать, а не убивать... Я не хотел ее убивать...
- Возможно, это правда, - сказала Эрмина, которая, сгорбившись, сидела в зале у огня. Бурный приступ рыданий прошел, и осталась лишь огромная усталость, - Возможно, он не собирался ее убивать. Может быть, то, что он говорит, - правда.
Преодолев отчаяние и стараясь облегчить свою участь, Ботрель наконец заговорил. Он рассказал, что, возвращаясь домой после поисков Эрмины, вынужден был укрыться от вьюги в хижине, не думая там никого увидеть. Но там была спящая женщина, и он накинулся на нее от гнева на всех женщин, вызванного побегом Эрмины. А когда она проснулась и стала бороться, он был, возможно, излишне груб. Но он не собирался убивать! Только хотел заставить замолчать, набросив ей на лицо полы рясы. Только в этот момент он понял, что перед ним монахиня. А когда она осталась лежать, безжизненная и неподвижная, и ее не удалось оживить, он снял с нее одежду, спрятал под солому и, забрав с собой тело, довез его до ручья, полагая, что и эту жертву припишут разбойникам, разорившим Каллоулис.