В будни, когда Маша преподавала в гимназии Ржевской, в Мелихове за хозяина был Павел Егорович. Управитель он был жестокий, однако работники выходили у него из повиновения, пререкались и пьянствовали. Пятнадцатого декабря, поморозив на кухне тараканов, он вставил двойные рамы и написал Маше полное негодования письмо: «У нас новости: Роман с женою поссорился, а Она закапризничала, не пошла коров доить, нужно было просить и умолить Анютку, чтоб пошла подоить коров, а Машутку — чтоб кур и уток покормила, хлеб в печь сажала старуха [Марьюшка] со слезами. <…> Что же это такое происходит, неужели можно позволить дать волю прислуге и работникам, чтобы они не слушали тех, кто находится в доме? <…> Роман был прежде снисходителен, когда ему не давали воли и послабления, а теперь он зазнался, стал лицемерить, узнал слабую струну Антоши, при тебе он старается угодить и понравиться, а когда ты уедешь, совсем делается другой. <…> Где безначалие вкоренится, там всегда бывает беспорядок и неустройство. За всю неделю не могли навоз вычистить из конюшни два здоровца, поденщицу взял. Сидим без дров, и в комнатах холодно стало»[335].
Антону Павел Егорович со своими деспотическими замашками тоже действовал на нервы. Александру он жаловался, что отец «по-прежнему жует за обедом мать и длинно рассуждает об орденах».
Когда Антон возвращался в Мелихово, мир и порядок в доме восстанавливался, однако он предпочитал возиться не с прислугой, а в саду: обрезать малину, присыпать навозом спаржу, выхаживать заболевшую Хину. Работники его, Иван, Роман и его брат Егор, никогда не слышали от него грубого слова. Антон подолгу бродил в лесу. Павел Егорович пометил в дневнике 8 октября: «Ясное утро; ходили с таксами на охоту, но барсука в норе не нашли».
Левитан, все еще погруженный в душевную тоску, иногда сопровождал Антона в этих вылазках, но ружье оставлял дома. Он был тронут вниманием Антона и благодарен за его визит в Горки. Антон подарил ему экземпляр «Острова Сахалин», надписав: «…на случай, если он совершит убийство из ревности и попадет на оный остров». В конце июля Левитан писал Антону: «Несмотря на свое состояние, я все время наблюдаю себя и ясно вижу, что я разваливаюсь вконец. И надоел же я себе, и как надоел. Не знаю почему, но те несколько дней, проведенных с тобой у меня, были для меня самыми покойными днями за все лето». В октябре Левитан провел в Мелихове два дня.
Другие тоже нуждались в поддержке Антона. Ему снова пришлось хлопотать перед Сувориным за Мишу. Тот и сам обращался к нему с просьбой о переводе в Ярославль, но сделал это довольно бестактно, так что брату пришлось за него извиняться. Суворин пошел в министерство и добился для Миши должности начальника второго отделения ярославской казенной палаты, о чем сообщил Антону телеграммой, прибавив: «Скажите merci, ангел мой». Из Углича Миша уезжал не один. Там он встретил и полюбил Ольгу Владыкину, служившую гувернанткой у богатого заводчика. Ольга приняла предложение Миши, хотя ее задело, что он объявил о помолвке лишь после того, как получил благословение Антона. Счастливый Миша расщедрился и решил уступить Маше 1600 рублей — весь будущий доход от опубликованного им словаря для сельских хозяев «Закром». Брата Александра снова одолели семейные проблемы: Антона не приняли в гимназию без метрики, а Коля озорничал: выбросил «для собственного удовольствия» со второго этажа кошку. Александр воззвал о помощи к Ване и Соне: «Не возьмешь ли к себе на выучку моих поросят? <…> Как только я вышел из дому, так они — уроки к черту, берутся за шапку и марш. <…> Лучше деньги тебе, чем чужому. Николай <…> полезен, умеет ходить в кабак за водкой»[336].
Ваня ничего против не имел, но Соня дала на это согласие лишь через два года.
К осени Чехов восстановил дружеские связи с поклонниками мужского пола, хотя Билибин был недоволен, что к нему обратились только по делу. На записку Щеглова, присланную после полуторагодового молчания, Чехов ответил столь сердечно, что тот в восторге воскликнул: «Для Вас, только для одного Вас открыты всегда как мое сердце, так и мой [гостиничный] номер». В дневнике он 10 октября сделал запись: «Три человека, свидание с которыми заставляет биться мое сердце: А. П. Чехов, А. С. Суворин, В. П. Горленко». Однако назначавшаяся несколько раз встреча в том году так и не состоялась, и разочарованный Щеглов уехал к себе во Владимир.
В течение нескольких лет Чехов откладывал встречу с Толстым, но в августе все-таки побывал в Ясной Поляне, где провел полтора суток, хотя Лев Николаевич для частной аудиенции теперь был не более доступен, чем Папа Римский. Антон не хотел, чтобы к писателю его в качестве трофея доставил Сергеенко или иной толстовец. Доступ к Толстому даже близких людей контролировал его последователь В. Чертков; визит Антона был организован при посредстве журналиста М. Меньшикова[337]. Антона Толстой пожаловал не дружеской беседой, но аудиенцией. На следующее утро состоялась читка нового романа Толстого «Воскресение». Антон оставил без комментария толстовское вегетарианство и анархизм и лишь заметил, что срок, полученный Масловой за соучастие в убийстве, неправдоподобно мал.
Участвуя в составлении книг для народа, Толстой читал Чехова и высоко оценил многие из его рассказов, хотя и не за то, что в них нравилось самому Антону. Он осуждал Чехова за «отсутствие миросозерцания» и весьма проницательно заметил, что «если бы можно было соединить Чехова с Гаршиным, то вышел бы очень крупный писатель». Впрочем, как человек Чехов очаровал Толстого: «Скромный, тихий <…> И ходит как барышня». Вернувшись в Мелихово, Антон отнюдь не ощутил себя мусульманином, совершившим паломничество в Мекку, но сохранил в душе восхищение писателем. Возможно, еще и потому, что увидел, с каким обожанием относятся к Толстому дочери, которые (как писал он Суворину) в этом смысле, в отличие от невест и любовниц, никогда не обманываются. Поездка в Ясную Поляну стоила Антону свирепой простуды — правую половину его головы сковала сильнейшая боль, па которую не подействовали ни болеутоляющие, ни хина, ни мази, ни даже вырванный зуб. Чехов пришел в себя лишь через две недели, а годом позже глазной врач установил, что причиной невралгии стала привычка Антона щуриться из-за близорукости.
Толстовцем Чехов так и не стал. В письме Суворину от 1 декабря он признался: «Если бы в монастыри принимали не религиозных людей и если бы можно было не молиться, то я пошел бы в монахи». Однако общественная деятельность Толстого его вдохновила. По возвращении из Ясной Поляны он дал поручение брату Александру, в то время редактировавшему журнал «Слепец», устроить в приют слепого солдата, пришедшего к Толстому просить милостыню. Всю осень и зиму Антон снабжал сеном корову школьного учителя Михайлова, строил крестьянам новую школу, определял на учебу таганрогских родственников Володю и Сашу, упрашивал Сытина взять под свое крыло журнал «Хирургическая летопись», издававшийся профессором Дьяконовым. Немало молодых писателей, таких как уроженец Таганрога А. Гутмахер или букинист Н. Свешников, своими публикациями были обязаны хлопотам Антона.
В декабре Антон две недели провел в «Большой Московской гостинице», где работал над «Домом с мезонином». Там же оказались поэт Бальмонт с Иваном Буниным, в ту пору начинающим литератором, а позже ставшим Чехову родной душой и верным товарищем. Бальмонт спьяну ухватил чужое пальто и был остановлен коридорным: пальто принадлежало Чехову. Возрадовавшись, что есть предлог познакомиться с Антоном, друзья отправились к нему в номер. Того на месте не оказалось, и Бунин украдкой перелистал лежавшую на столе рукопись повести «Дом с мезонином». Лишь спустя годы он признался в этом Чехову.
Прогуляв всю ночь на юбилейном обеде в «Русской мысли», Антон, предвкушая «адскую скуку», вернулся домой 17 декабря в 6 часов утра. Между тем в Мелихово съезжались домашние и друзья. Приехала Маша, за ней — Ваня, правда не с женой, а с Сашей Селивановой. В сочельник получить отеческое благословение на брак явился Миша. Павел Егорович благодушествовал — накануне был починен самовар и куплен новый умывальник: «Утреня в 7 часов. Обедня в 10 часов. Обедали без Батюшки, Учитель, Гости и своя семья. День провели хорошо, приходили Мальчики, потом Мужики с Поздравлениями. Прислуга получила подарки хорошие».
Приезжал доктор Савельев, таганрогский земляк. Антону же хотелось не праздновать, но работать, однако своим недовольством он поделился лишь с Сувориным: «Целый день еда и разговоры, еда и разговоры».
Часть VII Полет «Чайки»
Я подумал, принц, что если люди вас не радуют,
то какой постный прием найдут у вас актеры.
[У. Шекспир. Гамлет. Акт 2, сцена 2]Глава сорок девятая Столичная интермедия: январь — февраль 1896 года
Я подумал, принц, что если люди вас не радуют,
то какой постный прием найдут у вас актеры.
[У. Шекспир. Гамлет. Акт 2, сцена 2]Глава сорок девятая Столичная интермедия: январь — февраль 1896 года
Первые дни нового года выдались в Мелихове морозными. Гостей отправляли в Москву, Антон собирался в Петербург. К Чеховым заглянул сосед Семенкович — Антону понравился рассказанный им анекдот: его дядя, поэт Афанасий Фет, до того ненавидел Московский университет, что, проезжая мимо него, всякий раз останавливался, открывал окно кареты и плевал в его сторону.
Но ни мелиховские крестьяне с их новогодними поздравлениями, ни жаждущие общения соседи уже не занимали Антона — вместе с Ваней он выехал в Москву, где пересел в петербургский поезд и по прибытии в столицу поселился в гостинице «Англетер». Игнатий Потапенко на глаза не показывался — его держала на коротком поводке вторая жена. В один из вечеров, который случайно оказался свободным, Антон с позволения Александра сводил в театр его несуразную супругу Наталью. В другие вечера Антон мелькал кометой в созвездии актрис. С Клеопатрой Каратыгиной он посмотрел «Бедность не порок» Островского в Суворинском театре. Вот что она запомнила: «[Чехов] поймал меня за кулисами — потащил: „Пойдем смотреть!“ <…> В передней ложе сидит перед нами Суворин в пальто, шапке и с палкой. Стучит, бурчит, я предчувствовала дикую выходку и умоляла Чехова меня выпустить, но он уверял, что будет занятно, и убеждал сидеть. Пасхалова по ходу пьесы сидела на авансцене спиной к ложе Суворина. Слышим: <…> „Ах, мерзавка, ах, мерзавка! Чего она головой вертит? Сейчас схвачу ее за косу!“ Чехов успел схватить его за рукав пальто… Я струсила, вылетела из ложи, и потом мы так с Чеховым хохотали, что он уверял, что у него селезенка лопнет»[338].
Но вскоре Клеопатра, как и Наталья, была покинута ради более изысканного общества. Влекомый злорадным любопытством, Антон 4 января побывал на бенефисе Лидии Яворской — она играла в «Принцессе Грезе», переведенной специально для нее Татьяной Щепкиной-Куперник. Это было последнее Татьянино подношение: Яворская, теперь обрученная с князем В. Барятинским, желала перечеркнуть свое лесбийское прошлое. Пообедав в компании удрученного болезнями Григоровича, Антон сходил с Сувориным в театр. На следующий вечер он рассердил Сазонову, заявив, что Яворская в образе принцессы Грезы похожа на прачку, которая обвила себя гирляндами цветов. Досталось и Татьяне: «У нее только 25 слов. Упоенье, моленье, трепет, лепет, слезы, грезы. И она с этими словами пишет чудные стихи».
Блеснув остроумием перед барышнями, Чехов отправился в ресторан с Потапенко, Амфитеатровым и Маминым-Сибиряком. Суворин не смог присоединиться к ним, на что Антон ответил с сожалением: «А вы отличный товарищ. Вы за всех платите». Суворин чувствовал, что Чехов от него отдаляется, — иные же считали, что Антон заражает его своим либерализмом и разобщает с нововременцами. Секретарь редакции Б. Гей сказал как-то Чехову с негодованием: «Зачем это вы вооружаете старика против Буренина?» Чтобы не нарываться на дальнейшие конфликты, Антон поехал в Царское Село обедать с Маминым-Сибиряком.
В обществе Мамина, нового приятеля, Антон чувствовал себя прекрасно. Но критические выпады в адрес актеров не добавили ему друзей в театральном мире. Лишь Яворская оставила их без внимания. Весь январь она писала ему нежные записочки и встречалась с ним за чаем у Суворина и наедине. К тому времени она оставила театр Корша, а также его постель и теперь старалась угодить петербургским театралам. Однако поперек дороги у нее стоял Суворин, которому претила ее лживость и алчность, хотя того факта, что своей сомнительной репутацией она вызывает у публики повышенный интерес, не мог отрицать ни один театральный антрепренер. Первое столкновение произошло 11 января. Яворская не явилась на репетицию пьесы, автором которой была Сазонова. Суворина по этому поводу подняли с постели. Дрожа от ярости, он взялся писать ей записку, но не смог найти нужных слов. Тогда Антон стал диктовать ему нечто примирительное: «Вы обидите автора и товарищей, если не приедете». Сазонова письмо забраковала и продолжила сама: «Пьеса должна идти завтра. Прошу Вас заняться ролью и завтра в 11 часов пожаловать на репетицию». Премьеру пьесы отменять не пришлось. Сазонова простила Антону его малодушие по отношению к Яворской: «Чехов хвалит мне пьесу. Я так тронута, что готова броситься ему на шею»[339].
Антону надо было возвращаться в Мелихово: на 22 января была назначена свадьба Миши с Ольгой Владыкиной, и его отсутствие было бы воспринято как оскорбление. Наталья, по слонам Александра, полагала, что Антон «внезапно уехал либо от женщин, либо к женщинам». Чехов действительно старался не попасться на глаза Лидии Авиловой, к которой он внезапно потерял интерес, но в Москве никто из женщин его не ждал.
В Мелихове его с нетерпением дожидался брат Георгий, который привез из Таганрога сантуринского вина и маринованных мидий, чтобы отпраздновать Антонов тридцать шестой день рождения. Роман, чеховский строптивый работник, к обеду подстрелил зайца. В отсутствие Антона стычки слуг с господами возобновлялись, и Павел Егорович фиксировал их в дневнике. Так, 4 января Роман «учинил скандал», а б января работника Ивана уволили за пьянство. Вместо него наняли Александра Кретова, который кончил тем, что соблазнил горничную. Хорошие новости состояли в том, что отелилась рыжая корова, а в Лопасне открыли и освятили почтовое отделение. Теперь с Божьего благословения гости могли к сроку предупреждать хозяев о приезде. Тетя Марфа попыталась пошутить в письме Антону: «Поздравляю тебя с Новым годом, с новым счастьем, с новой невестой. Я тебе уже нашла невесту, 50 тысяч приданого»[340].
Свой день рождения Антон провел в хлеву, помогая разродиться рябой корове; на улице было 25 градусов мороза. На следующий день он поехал проводить до Москвы кузена Георгия, а Лидии Авиловой послал письмо с извинениями и обещанием повидаться с ней в следующий приезд в Петербург. В столице без Антона скучали. Суворин, по словам Александра, был настолько мрачен, что к нему никто не решался подойти; он даже поссорился со своими закадычными друзьями — ядовитым Бурениным и ловкачом Сыромятниковым. Жену Александра Антон обидел тем, что не оценил ее стряпни, мало уделил ей времени и не подарил обещанного щенка. Александр намеревался отправить Наталью в Москву продавать книги и уверял Антона, что его нечестивая жена не осквернит своим присутствием свадьбы Миши: «Она у меня — трус и едва ли решится совершить поездку solo от Лопасни до Мелихова».
Потапенко от присутствия на торжестве решил отказаться и писал из Москвы Антону: «Имел я намерение приехать в Мелихово, но предстоящая там свадьба становится мне поперек дороги. Я уверен, что это торжественное событие принесет Михаилу Павловичу maximum счастья, какой только доступен человеку на земле, и заранее воздаю хвалу избраннице его сердца, но, сам не обладая этим maximum'ом, я стараюсь избегать этих зрелищ. <…> Приезжай сюда, Антонио, ибо мне хочется тебя видеть. Алексей Сергеевич прислал на вокзал мне записку, в которой просит привезти тебя в Петербург. <…> Я уезжаю непременно в четверг».
Венчали Мишу и Ольгу в церкви села Васькино. Со стороны невесты на свадьбу приехал лишь Ольгин брат. Семейное празднество не развеяло скуки, и, покинув занесенное снегами Мелихово, Антон поехал в Москву на встречу с Потапенко, а затем на три недели в Петербург.
В этот приезд Антон остановился у Суворина в Эртелевом переулке, и тот заразил его своей хандрой. Встретив Чехова, Суворин 27 января отправился с ним в долгую прогулку по Петербургу и по дороге вспоминал свой молодой задор и яркий успех своей нигилистической книги «Всякие». Антон спросил его: «Отчего бы вам не подарить мне эту книгу?» — на что Суворин ответил, что давным-давно все роздал. По дороге им встретился букинистический магазин, и, заглянув в него, Суворин обнаружил экземпляр «Всяких», подаренный им адвокату, который защищал его в суде. Надписав том, Суворин подарил его Чехову.
(Сазонова, побывав на спектакле, в котором играла ее дочь, записала 2 февраля в дневнике: «Любочка бледна, неинтересна, платье со сцены не хорошо, пьеса не имеет успеха. Николай, ожидавший чего-то блистательного, сидит сам не свой. Каждый промах дочери ему нож в сердце». В театре были и Суворин с Чеховым. Сазоновой показалось, что Антона что-то гнетет, и объяснение этому она попыталась найти в рассказе «Ариадна», приписав автору состояние рабской зависимости от женщины, которое испытывает его герой: «Должно быть, какая-нибудь жестокая женщина насолила ему, а он, чтобы облегчить душу, описал ее».