Максим опять отвлёкся от дороги и посмотрел на неё. На короткий, ничтожный миг у него в глазах потемнело: узкий невысокий коридор, стены из сырого, пугающего неожиданными выступами и углами камня, ослепительный факел, чадящий сизым, стелющимся под неровным потолком дымом. Пахнет плесенью, влагой и ядом. Она оборачивается к нему, на мгновение жёлтый свет факела пробирается сквозь накидку и освещает её лицо…
Да, так было. Только тогда её звали по-другому.
Максим потряс головой, чтобы прогнать наваждение, вернуться к снегу, к колонне, в которой он уже двигался минут двадцать, к умной и красивой женщине, во всём повинующейся своему эгоизму. Женщине, которая не может вспомнить время, когда она была совсем другой: тёплой, отзывчивой, а потому – счастливой.
– Если ты меня соблазняешь, то в этом нет необходимости: я был сражён, когда ты укладывала шубу в спальник. И теперь, после твоей победы, хотелось бы знать, что будет дальше?
Светлана прерывает возню со своими волосами, чтобы подарить ему ещё один насмешливый взгляд:
– Зачем думать о том, что будет? Почему бы не радоваться тому, что есть?
– Зная о том, что будет, то, что есть, не радует.
– Поэтому ты такой мрачный?
– Я не мрачный. Я – сосредоточенный.
– И на чём же ты сосредоточился? На дороге?
– Нет, – он пытался отвечать раскованно и непринуждённо, но растущая уверенность, что вот сейчас, в эту секунду судьба делает решительный поворот, сковывала; холодным камнем тянула под сердцем: – Я сосредоточен на тебе. У тебя неприятности?
– Не думаю, – её голос прозвучал натянуто, будто и она почувствовала дыхание необратимости. – Не уверена, что ты поймёшь.
– А ты попробуй, – поддержал её Максим. – Рискни.
– Мне как-то предложили работу. Не очень красивую. Нужны были деньги, я и согласилась. Потребовала аванс. Мне его выплатили.
– А с работой не справилась?
– Я – математик, – волосы были забыты; она говорила медленно, тщательно отмеривая каждое слово. – Требовалось расшифровать сообщение. Морочилась месяц, зашла в тупик. А в контракте отрицательный результат не был предусмотрен. Я должна была справиться.
Он посмотрел на неё. Светлана сидела прямо, беспомощно сложив руки на коленях, глядя перед собой куда-то сквозь стекло, сквозь заснеженную дорогу. И ему было совершенно ясно, что это ловушка. Кто-то с ювелирной точностью составил план, который учитывал всё: и его одиночество, и его темперамент. Этот кто-то безошибочно нашёл в самых укромных уголках его души восторженного романтика и безудержного авантюриста. Потом распределил роли, и артисты безукоризненно выполнили свою работу.
Совпадений не бывает… таких, во всяком случае.
И ещё он понял, что принимает этот вызов.
Это не поворот в судьбе, это сама судьба.
– Сколько тебе заплатили?
– Три тысячи.
Он усмехнулся. Ему нравилась эта игра. Светлана сказала правду, думая, что он отнесёт эти деньги на дешифровку, с которой она не справилась. На самом деле, это обыкновенная зарплата – по штуке в месяц, чтоб войти в роль, плюс столько же премиальных, в случае успеха.
Надо же: как достали! И как красиво! Без сучка и задоринки. И какая точность: знают, что он не сорвётся с крючка, даже когда поймёт, что происходит. Неужели дело в Светлане? Тщательно отработали всех его женщин и подобрали безоткатную отмычку? Личико, в которое он готов смотреть, даже когда нож будет приставлен к горлу? Наркотик, которым он будет дышать, даже в твёрдой уверенности, что катится к пропасти? А он-то думал, что есть только один специалист по таким вещам. Он сам…
"Встретились два великих комбинатора…" ну-ну.
– Что собой представляет шифр?
– Зачем тебе? – Светлана честно отрабатывала свои деньги, но прекращать игру раньше времени не было смысла. – Что ты в этом понимаешь?
– Может и ничего, – он пожал плечами. – Но впереди ещё час пути, не считая дороги по городу. Какая разница, о чём говорить? Или это великая тайна?
– Нет, не тайна. Четырёхмерный массив чисел, всего что-то около десяти тысяч знаков…
– И какие методы раскодировки ты перебрала?
– У меня было два фильтра: Иезуит и КП-СС для двойных ключей. Только всё без толку!
– И никакой периодичности?
– Массив разбит на блоки от семидесяти до сотни строк. Я пыталась найти закономерность. Ничего!
– Интересно взглянуть…
И в самом деле: интересно, кто за этим стоит? Он перебирает в уме имена и лица, их не так уж и много…
– Я покажу тебе, – с надеждой пообещала Света. – Как приедем, покажу. Ты в этом разбираешься? Я уже хоть у чёрта готова просить помощи, только бы отвязаться.
– Ну что ж, – он глубокомысленно кивнул, – попроси.
От размышлений его отвлёк ярко-красный трейлер "Coca-Сola". Кабина разукрашена, в зеркало заднего вида даже не разобрать марку тягача, но и так понятно, что импортный – прёт не разбирая дороги. Моргая левым поворотником и фарами, пытается одним махом обойти всю колонну.
Максим посмотрел вперёд. Дорога шла на подъём, перед ним и под ним белая шестёрка тяжело тянула гружёный прицеп, укрытый порванным в нескольких местах брезентом, – здравствуй, младший брат! Дальше дорога была свободна.
Максим опять глянул в зеркало: "Coca-Cola" по-прежнему кого-то обгоняла, но до него ещё далеко. Скорость – шестьдесят. Успеем!
Максим надавил на газ, выходя на обгон.
– Наверное, здорово так жить – дом на колёсах: каждый день из окна новые виды, полное самообеспечение, ни от кого не зависишь…
– Это что-то вроде "неуловимого Джо"?
Он смотрел в правое зеркало, ждал, когда буксируемый джип поравняется с шестёркой, и можно будет вернуться в свой ряд. До вершины холма ещё далеко, встречного транспорта нет, на спидометре – семьдесят.
– Как это?
– В смысле, что "на фиг никому не нужен".
– А-а! – она рассмеялась. – Я этот анекдот знаю.
Он вернулся в свой ряд и посмотрел в левое зеркало на настигающий красный трал.
Уже видно, что это "Volvo". Ну, что ж: большому кораблю – большое плавание.
Максим разогнался до семидесяти пяти, вершина холма рядом, и, хотя встречных нет, чувствовалось, что "Volvo" колеблется – идти на обгон или подождать.
– Вот так бы и ехать с тобой всю жизнь…
– Так поехали.
– Ты меня совсем не знаешь.
– Как поедем, так и появится возможность узнать.
– Вот-вот, – она кивнула. – У всех у вас – одно на уме.
– А у вас, значит, разное? Сегодня у тебя есть возможность начать сюжет, а не сыграть эпизод.
Светлана повернулась к нему, и Максим немедленно перевёл взгляд на её лицо. Он никак не мог понять какого цвета у неё глаза: вроде бы – голубые, но с каким-то тёмно-серым отливом на периферии зрачка. Да! Иногда хроматический астигматизм может довести до белого каления.
– И какой сюжет мы с тобой будем играть?
– А какой бы тебе хотелось?
Он с сожалением вернулся к дороге в полной уверенности, что это именно та женщина, которой всегда удавалось излечить все его душевные раны, чтобы тут же прикончить ударом ножа в спину. Гладкая, ухоженная кожа, чуть вздёрнутый кверху нос, густые брови… На этот раз у неё азиатские глаза и полные губы.
– У меня есть выбор?
– Всегда есть выбор. Как меню в ресторане. Мне, пожалуйста, вот это и это. А на десерт любовь, такая, чтоб розы посреди снега, и слёзы на кончиках ресниц, и тревожная пустота там, где минуту назад билось сердце…
– А счёт потом выпишут?
– Обязательно. И оплату взыщут, не спрашивая.
– Тогда что-нибудь особенное.
– Чтоб кровь стыла в жилах?
– Вот-вот. Как насчёт спасения человечества?
– Даже не знаю. У людей столько спасателей…
– Предательства, измены, романтическое путешествие на белом пароходе. И что-нибудь ещё, жуткое. Должно быть так страшно, чтобы на испуг даже не оставалось сил…
– Чёрный экстрим? – уточнил Максим. – На американских горках всегда садишься спереди?
Светлана веселилась, а Максиму было грустно. Вот так и дети играют с огнём.
Весело, беззаботно. И всегда пропускают миг, когда игра выходит из-под контроля: безобидное пламя спички превращается в ненасытного всёпожирающего монстра.
– Ты даже представить не можешь тоску сельской школы. Изо дня в день одни и те же лица, одни и те же стены, и даже небо всегда одинаково тяжёлое…
– И как же будете платить, сударыня?
– А что вас интересует?
– То, чего у тебя больше всего.
– А чего у меня больше всего?
– Пока не знаю. Обычно человек копит то, что любит, что ему нравится.
– Да? – она мило вскинула брови. – Тогда, может, что-нибудь другое?
– "Никогда не достигнете благочестия, если не будете расходовать то, что любите", – назидательно процитировал Максим.
– Ладно, – она беспечно махнула рукой. – Забирай, что есть. Для такого дела не жалко. Но всё-таки, что-то не верится, что ты – обычный рейнджер-молоковоз. Что ты в этой глуши потерял? Что здесь такого интересного?
– Люди, – Максим благоразумно сразу перешёл к последнему вопросу. – Я интересуюсь людьми.
– Ого! А у меня специализация поуже: я интересуюсь только мужчинами… и танцами… -… И чужими секретами. Меняемся? Я научу тебя водить машину, а ты меня – танцевать.
– Зачем тебе танцевать?
Хороший вопрос. И как теперь выкрутиться, если что такое дискотека знаешь только по рассказам дочери?
Грузовик выскочил на вершину холма, и Максим немедленно сбросил скорость. Если бы кто-то спросил "почему?", вряд ли Максиму удалось бы ответить что-нибудь внятное. Да, он знал этот участок трассы: за этим холмом последует глубокий спуск, потом метров сто горизонтального участка и снова длинный затяжной подъём.
И дорога скользкая. Нет. Не так. Не просто скользкая. Лёд – это тебе не мокрый асфальт пополам с грязью. Тут нечто особенное.
– Знаешь, чем отличается туман от гололёда?
– Ого! – улыбнулась Светлана. – Ты начинаешь учёбу?
– Туман – это когда всё можешь, но ничего не видишь; а лёд – это когда всё видишь, но ничего не можешь.
"Не нравится мне это!" – добавил он уже про себя и начал плавно притормаживать.
Сзади раздался негодующий рык "Volvo". Водитель автопоезда, то ли в самом деле сильно отставал от расписания, то ли вконец угорел от мощи своей машины: не желая сбрасывать скорость и плестись вслед за КАМАЗом, тянущим на буксире аварийный джип. Он дал ещё один протяжный гудок, включил дальний свет, заморгал левым поворотником и пошёл на обгон.
Максим невозмутимо продолжал торможение.
Кабина "Volvo" поравнялась с ним. Максим был на одной высоте с водителем тягача: молодой парень весело покрутил в воздухе рукой: давай, мол, быстрее…
Максим только пожал плечами: дорога в завтрашний день – забота индивидуальная, в этом деле случайных попутчиков быть не может.
– Почему мы останавливаемся? – спросила Света.
Как можно объяснить ничем не подкреплённые интуитивные решения? Что он может ей ответить? Что давно не было встречного транспорта? Что лучше сто раз притормозить, чем один раз остановиться? Что тому, кто боится – бояться нечего?
Как ЭТО можно объяснить человеку, прочно вцепившемуся в "сегодняшнее здесь"?
Человеку, никогда не покидавшему скорлупу окружающей его реальности? Человеку, не осознающему всю иллюзорность прочности этой скорлупы…
Когда они миновали высшую точку холма и подобрались к спуску, перед ними открылось дно балки. И несколько машин, под разными углами перегородившими дорогу у самого спуска. И колонна грузовиков на следующем холме, вразнобой моргающая аварийными огнями, и ярко-красный автопоезд "Coca-Cola", уже сломанный: тягач под одним углом, прицеп под другим, ножницами несущийся на несчастные машины.
– Идиот! – выругался Максим.
Он почувствовал ужас водителя "Volvo". Его панический страх. Тоску. Все ошибки уже сделаны. Всего минуту назад. Сколько минут нам отмеряно в этой жизни? Что такое минута? Меньше, чем ничего! Сколько их тратится впустую: с раздражением затянувшегося ожидания; с нетерпением близости развязки. Но вот она – эта минута!
Прошла и сгинула.
И ничего не поправить…
Максим заехал на обочину, остановился, включил аварийку и выскочил из кабины.
Водителю "Volvo" до его новой жизни оставались считанные мгновения. В этой жизни теперь будет разбитая машина, и не одна… потерянный товар, больница. Муторная тяжба с хозяином груза, да и не только с ним.
Тридцатитонные ножницы стремительно неслись на кучку застывших автомобилей, от которых в разные стороны разбегались чёрные точки – люди. Ещё миг, и они встретились. Красная коробка прицепа смялась, начала заваливаться на бок, из неё, прорывая тентованную крышу, вываливались ящики…
Максим почувствовал на плече руку.
– Откуда ты знал? – Светлана смотрела насторожено: ни тени насмешки, ни намёка на озорство.
На ней всё та же белая рубашка. Шерстяной плед вместо юбки намотан на бёдра, соломенные волосы свободно развеваются на морозном ветру.
– Ты с ума сошла, – теряя контроль, закричал Максим. – Живо в машину! Замёрзнешь!
IY
– Максим?
Голос мне знаком. Я поворачиваюсь и смотрю, как остролицый парень неуверенно идёт в мою сторону.
– Максим! – парень широко разводит руки в стороны, и я узнаю его.
Делаю шаг навстречу:
– Герман! Чёрт меня подери!
– Тысячу лет!
Мы обнимаемся. Я искренне рад. Герман, так Герман. Далеко не худший вариант. И всё объясняет. Герман и в самом деле знает обо мне многое. В любом случае достаточно, чтобы "подцепить". Кроме того, мне приятно, что сбылось самое заветное желание у парня – стать боссом. Амбиций у Германа – что блох у дворняги.
Да только в те времена боссом был я, а меня отодвинуть было невозможно.
Это теперь всё по-другому…
– Дружище, – его голос слегка дрожит от волнения. – Я ведь тебя со спины совершенно не узнал! Такой широкий! Поздоровел… новая причёска…
Я смотрю, как пятеро молодцов пытаются затолкать джип в гараж.
– Герман, скажи им, чтоб прекратили этот цирк. Я не сбегу, я не обижен и мне интересно. Пусть садятся в машину и заезжают, я всё равно не поверил в эту поломку.
Герман мягко усмехается и хлопает меня по плечу:
– Всё, – кричит он парням. – Хватит…
Они сперва вроде бы не поняли, потом с облегчением выпрямились, заулыбались.
– И кто тут теперь здесь главный?
Герман неожиданно тускнеет, отводит глаза.
– Можно я пока не буду отвечать на этот вопрос?
– А ты уже ответил…
Итак, в "главных" опять не Герман. У парня снова не сложилось. Вот это и есть худший вариант. Я чувствую, как лютая злоба поднимается изнутри, бурлит в жилах, стучит в висках. Ничего не забылось, ничего не прошло…
– Ну, хотя бы ещё пять минут, а? – он просительно заглядывает мне в глаза. – Чтоб как раньше?
Я молча смотрю на него. "Как раньше"… Насколько люди не меняются с возрастом, настолько изменчиво их отношение друг к другу.
– Ничто никогда не будет как прежде, – говорю и сразу чувствую сожаление.
И ничего тут нельзя поделать. Дети растут и до самой смерти играют во взрослых.
И никому не хватает мужества признаться: да, я по-прежнему тот ребёнок, что играл в кубики и ломал игрушки. Только теперь не играю, а взаправду ломаю и калечу судьбу. Свою и чужую…
– Сам-то, почему не за старшего?
– Не получилось, – с тоской признаётся Герман и переводит разговор на безопасную тему. – Ты догадался, когда меня увидел?
– Нет, – отвечаю так, будто мой ответ имеет какое-то значение. – Светлана слишком поспешила с вербовкой.
Он кивает, смотрит в сторону.
– Да, я отговаривал её от поспешных объяснений…
– Как-то всё чересчур сложно. Если известно где я, твоего приезда было бы достаточно.
– Достаточно для чего, Максим? – он говорит мягко, но я чувствую его сожаление.
– Ты бы вернулся со мной?
– Нет, – говорю я, и это правда.
– Может, уйдёшь? – В его тёмных до черноты глазах надежда и боль. – Ещё не поздно, ещё можно уйти…
– Нет, – я качаю головой. – Уже поздно. Слово было сказано – лавина тронулась. Я сделаю, что он хочет…
– Но почему, Максим? – время для нас будто остановилось. Только мы вдвоём. И в самом деле, как в старые, добрые времена. – Неужели так скрутило? Девочка куплена, здесь не может быть ничего личного.
– Нам надлежит исполнить всякую правду, – говорю, и сам страшусь сказанного. – Люди – лишь орудия судьбы. Тебе кажется, что это ты её выбрал, на самом деле, это тебя выбрали. Ты лишь исполнил, что следовало…
Он молчит. Остренький нос побелел от холода.
Подходит Светлана.
– Герман Юрьевич, стол накрыт. Вы знакомы? – её удивление настолько фальшиво, что только слепой может ему поверить.
Может, я – слепой? Хорошее объяснение. Вот увидел её и ослеп. И мне всё равно, играют со мной, на мне, или против меня. Главное, – что рядом.
– Как знаешь, Максим, – сухо и по-будничному говорит Герман. Будто о погоде: брать зонтик или понадеяться, что автобус придёт по расписанию, и мокнуть не придётся. – Пойдём, пообедаем, второй час уже. Могу поспорить, ты как всегда не завтракал. Правда, говорят, у тебя там, в будке, – он кивает в сторону кунга, – целый ресторан?
Я смотрю на Светлану. Это замечание никак не отражается на её лице. Чёрств мой прекрасный ангел, равнодушен к моему голоду. Но мне всё равно.
***
– Господа, имею честь представить лучшего маляра всех времён и народов. В покраске "зелёнки" чёрным цветом этому человеку когда-то не было равных!
Виктор сильно изменился: как-то уменьшился, высох. Вот только тембр голоса стал больше походить на мужской: низкий, внушительный. Голос начальника, упорного в препирательствах. Болтун!
Он огибает обеденный стол и, протягивая руку, идёт навстречу.
– Не нужно, – я складываю руки на груди. – Или ты – дерьмо, или я, зачем кому-то из нас пачкаться?