Чхая появилась так же быстро, как и удалилась, неся под мышкой планшет.
– Вот они, – сказала она, с превеликой осторожностью кладя его на кровать и развязывая ленточки. – Тут не все, а только те, что мы с Санджу отбирали для выставки…
Девушка тут же прикусила губу и покраснела, поняв, что обнаружила нечто большее, чем мне полагалось знать о том, какие отношения связывают ее с моим братом. Я сделала вид, что ничего не заметила, и принялась рассматривать снимки. Даже ничего не смысля в фотоискусстве, легко было понять, что передо мной очень хорошие работы. Санджай пытался запечатлеть те стороны жизни, которые не видны невнимательному глазу. Люди на его фото выглядели живыми, веселыми и печальными, молодыми и старыми, занятыми повседневными делами и отдыхающими после тяжелого трудового дня. И все они, как я догадывалась, были бедняками – ни единого человека уровня доходов Варма.
– Кто они? – полюбопытствовала я, разглядывая большой групповой снимок камнетесов. Худые и едва одетые, они сидели на корточках с допотопными инструментами в руках. Их лица, белые от мраморной пыли, приветливо улыбались фотографу, пытающемуся увековечить их будни.
– Они все живут у Таджа, – ответила Чхая, любовно поглаживая снимок. – Санджу часто туда ездил – он говорил, что они являются для него неиссякаемым источником вдохновения. Он считает, что эти люди – настоящие, никем не притворяющиеся. Они делают свое дело и очень трудно зарабатывают на кусок хлеба.
Перебирая снимки, я наткнулась на один, который не ожидала увидеть. На нем были трое – мужчина, женщина и мальчик. Мальчик сидел на лавке, женщина расположилась позади, и лицо ее хранило озабоченное выражение. Мужчина стоял на одном колене перед малышом, и тот, широко открыв рот, позволял ему себя осмотреть. Сразу было ясно, что Санджай сфотографировал врача, пациента и его мать, но не это удивило меня, а то, что человек на фотографии мне знаком.
– Кто это? – спросила я тем не менее у Чхаи.
– Ноа, врач, – охотно ответила она. – Он часто навещает пациентов в районе Таджа, у которых нет возможности прийти в больницу самим.
Я заметила, что краешек снимка оторван и, просмотрев оставшиеся, увидела, что некоторые фотографии также повреждены.
– Ты же сказала, что вы с Санджаем готовили фотографии для выставки? – уточнила я. – А это что такое?
– Кое-что странное произошло несколько месяцев назад, в ночь после праздника Дивали, – сказала она, забавно покачивая головой. – Утром я зашла к Санджу в комнату и увидела там такой кавардак – просто словами не описать! А его лаборатория… У него в подвале лаборатория – так вот, ее всю разгромили, представляете?!
– Интересно, кому это могло понадобиться? – удивилась я.
– Сама не пойму!
– Вы в полицию заявляли?
– Да что вы, какая полиция, ведь Пратап-бабу не одобрял занятия Санджу. Если бы из-за этого в дом нагрянула полиция, он бы его в порошок стер! Я просто прибралась там, насколько возможно, и все.
Непонятно. Зачем кому-то переворачивать апартаменты моего братца вверх дном? Более того, особняк Варма отлично охраняется – как посторонний мог проникнуть сюда и устроить разгром?
Кишан Баджпаи вызвался сопровождать меня в тюрьму временного содержания, где сидел Санджай. Я дивилась непохожести братьев. Арджун напоминал отца и неприметной внешностью, и серьезностью, тогда как Кишан обладал приятными, правильными чертами лица, спортивной фигурой и отменным чувством юмора, что, несомненно, нравилось женщинам. Я нервничала – в конце концов, не каждый день приходится посещать подобные места даже в своей стране, не говоря уж о загранице, да и первое свидание с единокровным братом – испытание не из легких.
Санджая привели в допросную. На этом настоял Кишан, так как считал, что негоже брату с сестрой общаться через решетку. Кроме того, у меня мелькнула мысль, что адвокат не хотел, чтобы гостья из России увидела, в каких условиях содержат здесь подозреваемых. Несмотря на то, что Санджай действительно имел потрепанный вид, я поняла, почему модные журналы охотно принимали его в качестве модели. Парень оказался на редкость хорош – высокий, стройный и смуглый, с тонкими чертами, прямым носом и большими черными глазами. При виде меня на его лице отразилось крайнее изумление. Он возбужденно обратился к адвокату на хинди, однако Баджпаи тут же перевел:
– Он сказал, что я мог бы и не представлять вас – невооруженным глазом видно, что вы – Варма, просто одно лицо с прабабушкой Кундалини!
– Да-да, вылитая Кундалини! – подтвердил Санджай на хорошем английском. – Значит, ты и есть моя сестрица?
Санджай приблизился ко мне и принялся разглядывать, словно я была экспонатом в музее восковых фигур.
– Ну, здравствуй, сестра, – произнес он, наконец, и протянул мне руку. К счастью, обниматься не полез, а то я почувствовала бы себя неудобно. Поэтому я испытала к брату прилив благодарности, пожимая его узкую, сильную ладонь.
– Я вас, пожалуй, оставлю, – вежливо сказал Кишан. – Подожду снаружи, чтобы не подумали, что мы тут заговор затеваем!
Санджай начал с вопросов о членах семьи, особенно о матери и бабушке, и я охотно ответила на них. Постепенно неловкость между нами исчезла, и я спросила:
– Почему ты не спрашиваешь о Чхае?
Мой вопрос застал Санджая врасплох, и краска мгновенно залила его лицо.
– О Чхае? – переспросил он, пытаясь собраться с мыслями. – А что с ней не так?
– Да нет, все так, – улыбнулась я: смущение Санджая означало, что ее чувства, столь очевидные, не остаются без ответа. – Она в порядке.
Я напомнила Санджаю о разгроме в его лаборатории.
– Есть предположения, кто и почему мог это сотворить?
– Понятия не имею! – нахмурился он. – Кому она помешала? Скорее, я мог бы ожидать подобного от отца…
Он замолчал, помрачнев: рано или поздно этот вопрос должен был всплыть.
– А теперь я – подозреваемый номер один! – с горечью добавил Санджай. – Мы с отцом не ладили, но убить его – такое бы мне и в голову не пришло!
– Откуда у тебя пистолет? – спросила я.
– Это – большая глупость. Мне хотелось иметь собственное оружие, потому что в Тадже стало опасно: я купил его на улице у одного наркомана.
– В Тадже, говоришь?
– Чхая, наверное, рассказывала тебе о том, что я часто там бываю… вернее, бывал, – печально закончил он.
– Она говорила, что ты фотографируешь жителей окрестностей Таджа, – кивнула я. – Я видела несколько снимков, и они мне очень понравились.
На лице Санджая отразилось удовольствие.
– Но почему именно Тадж? Моделей везде полно, – заметила я.
– Впервые я попал туда случайно, когда отец притащил меня посмотреть место для новой клиники – видела бы ты, как я сопротивлялся!
– Не сомневаюсь – наслышана о твоей «любви» к папиному делу!
– Там я встретил людей, каких не видел раньше – интересных, понимаешь? Тех, для кого деньги и власть – не самое главное в жизни.
– А для отца эти вещи были главными?
– Я так и не понял, что отец ценил в жизни превыше всего, – вздохнул Санджай. – Раньше мне казалось, что это был Аамир. После его смерти он весь погрузился в работу. Меня папа никогда не считал достойной заменой брату… Да я, наверное, и не был таким – достойным его любви! – с горечью добавил он, сжимая лежащие на столе руки в кулаки. – Никто не знал, что отец поручил Баджпаи тебя разыскать. Вот уж не думал, что он способен на такое – взять и показать большую дулю всей семье, оставив все заграничной дочери!
– Ты меня ненавидишь?
– Ненавижу? – искренне удивился Санджай. – За то, что отец оставил все тебе? Да в гробу я видел его деньги, мне от него было нужно только одно – чтобы он перестал давить и смирился с тем, что из меня не получилось ни врача, ни банкира, и с тем, что я стану заниматься любимым делом! Думаю, я смог бы этим зарабатывать – может, не сразу, но со временем… Так что забудь: я не питаю к тебе ненависти – даже наоборот, рад, что все так обернулось.
– Почему?
– Да потому, что теперь грызня из-за денег закончится, наконец! Ты не представляешь, как наши родичи мечтали откусить кусок от отцовских денег, ведь он всех их содержал, а в семье без малого пятьдесят человек.
– Пятьдесят?! – ужаснулась я.
– Ну да, ведь у отца куча двоюродных и троюродных сестер и братьев, а у них, в свою очередь, дети, также обремененные семьями. Да ты, верно, их видела?
Действительно, в свой первый день мне пришлось познакомиться кое с кем. Они уехали утром, поэтому больше мы не встречались, но мне стало ясно, что это были смотрины: видимо, остальные родственники ожидали подробного отчета о том, что представляет собой «русская дочь» Пратапа Варма.
– Я не думала, что все эти люди живут на отцовские деньги! – пробормотала я.
– А ты поверь: ни один не добился в жизни ничего путного. Отец пошел в прабабушку, такой же хваткий. И Аамир был таким.
– А ты поверь: ни один не добился в жизни ничего путного. Отец пошел в прабабушку, такой же хваткий. И Аамир был таким.
– Вы ладили с братом?
– На удивление, да, – горько усмехнулся Санджай. – Его смерть стала для меня самой большой потерей в жизни. Наверное, мне не стоит так говорить, ведь для большинства гибель отца явилась гораздо большей трагедией, да?
– Я почти его не знала, Санджай, – возразила я. – От детских воспоминаний ничего не осталось, а те, что сохранились…
– Не из лучших? – закончил он за меня. – Отец был непростым человеком, очень властным – немудрено, что твоя мать от него сбежала: только индийская женщина, воспитанная в традиционном духе подчинения мужу, могла бы его вынести!
– Такая, как твоя мама?
– Она не самый лучший образец, и все же – пожалуй, да. Мама научилась не обращать внимания на некоторые вещи, а отец полагал, что она смирилась. Это не так, но то, о чем он не имел представления, его не беспокоило. А брат… Он был единственным, кто по-настоящему понимал и принимал меня.
– Кроме Чхаи?
– Кроме Чхаи, – согласился Санджай. – Они двое всегда меня поддерживали.
– Хочу тебя вот о чем спросить: из-за чего вы ругались с отцом в день его убийства?
– Значит, ты и об этом знаешь? – хмыкнул он.
– Разумеется, ведь это – основная причина, по которой ты здесь! Так из-за чего вышла ссора?
– Как обычно – не сошлись во взглядах.
– Расскажи?
– У отца были большие проблемы со строительством новой клиники. Я с самого начала был против, потому что оно означало, что всем, проживающим на той земле, придется съехать. Людям деваться некуда, и они пытались заставить городские власти заморозить проект, пока не найдется подходящее место для переселения. Но трудности возникали не только поэтому: каким-то образом к делу оказался причастен Бабур-хан… Ты слышала, что это за фрукт?
– Кажется, кто-то из домашних упоминал это имя, – задумчиво ответила я. – Он из бандитов?
– Точно. Он угрожал отцу, и я был тому свидетелем. Из-за этого мы и ссорились в тот день: отец не хотел признавать, что ему не дадут осуществить проект, а я просил его отказаться от этой затеи и перенести строительство в другое место.
– Это все равно не решило бы проблемы, – заметила я. – Насколько я понимаю, Бабур-хан работает на кого-то, кто также нацелился на данный участок земли?
– Да, но отец, возможно, остался бы жив! – хлопнул рукой по столу Санджай.
– Почему свидетели вашей ссоры утверждают, что отец на тебя рассердился и грозился лишить своей поддержки – не потому же, что ты пытался предостеречь его в отношении этого бандита?
– Потому что я… Он узнал, что я подписал петицию в городской Совет.
– Какую петицию?
– Ту, что требует оставить территорию Таджа в покое. Отец счел это предательством с моей стороны. Он вспомнил Аамира, сказал, что тот был его настоящим сыном, а я… Отец высказал мысль о том, что я никак не могу быть настоящим Варма, потому что во мне нет ничего от этой семьи, в моих жилах якобы течет другая кровь! Я не выдержал и вспылил – наверное, оскорбил его, был чересчур резок. Он ударил меня, и все это видели.
– Ударил?!
– Ну, пощечину дал, но это было очень неприятно и обидно, потому что несправедливо! А потом он сказал…
Внезапно Санджай умолк, и я удивленно посмотрела на него, ожидая продолжения. Однако его так и не последовало.
– Что он сказал, Санджай? – спросила я с нажимом.
– Что лучше бы умер я, а не Аамир!
Да уж, не знаю, как бы я реагировала на его месте – такие слова для любого человека стали бы ударом, способным уничтожить! Положив ладонь на руку Санджая, я сказала:
– Это очень печально, но никто не верит в то, что ты мог убить папу!
И вдруг Санджай схватил меня за руки и горячо проговорил:
– Ты должна найти Дипака Кумара!
Я вспомнила это имя.
– Того парня, которого обвиняют в том, что ты нанял его для убийства отца?
– Он ни при чем! Дипаку Кумару известно о «деле Таджа» гораздо больше, чем мне, поэтому он и сбежал – понимает, что от него хотят избавиться в первую очередь. В нашу последнюю встречу, когда подписывали петицию, из-за которой мы с отцом поругались, Дипак намекнул, что у него есть нечто, способное заставить городское правительство принять решение в пользу жителей района.
– Он пояснил, что имеет в виду?
– Нет, но я так понял, что дело серьезное. Кажется, Дипак намеревался поговорить с отцом… Пожалуйста, разыщи его, он – моя единственная надежда на освобождение!
* * *– Я хочу поехать в Тадж, – сообщила я за обедом, чем немало всех удивила.
– Желаете осмотреть достопримечательности? – спросил Милинд.
Он часто обедал или ужинал в особняке, и за прошедшие несколько дней я привыкла считать его неотъемлемой частью семьи Варма.
– Нет, поглядеть на яблоко раздора!
– Какое яблоко? – не понял он.
– На клинику новую, – пояснила я.
– Там одни стены, – заметила Анита, продолжая есть салат. Я понимала, что имел в виду Санджай, говоря о матери: только такая женщина, спокойная и невозмутимая, могла чувствовать себя удовлетворенной, находясь рядом с человеком вроде отца. – Строительство приостановлено.
– Ничего! – бодро сказала я.
– Эта клиника убила моего сына, – сказала бабушка через Сушмиту. – Нечего там смотреть!
– Ну почему же, – пожала плечами Анита. – Пусть посмотрит: в конце концов, теперь это ее ответственность!
В голосе мачехи слышалась нескрываемая издевка. Интересно, насколько сильно она разочарована завещанием покойного супруга? Об этом я спросила Сушму, когда мы остались наедине. Она чувствовала себя не вполне свободно, обсуждая со мной одного из членов семьи, но я знала, что правильно выбрала источник информации: в живых глазах женщины горел огонек, показывающий, что ей не терпится поделиться.
– Анита только теперь такая важная дама, – наклонившись к моему уху, сообщила Сушмита, заговорщицки мне подмигивая. – Одевается только на неделе моды в Лондоне, ест в дорогих ресторанах и выходит из машины с водителем исключительно возле салона красоты. А двадцать семь лет назад, когда Пратап привел ее в дом для знакомства с родителями, она была похожа на горничную из деревенской гостиницы! Конечно, красоты у нее не отнять – потому-то братец и втрескался в Аниту по уши и, несмотря на ее бедность, женился.
– Значит, она из бедняков?
– На самом деле я до сих пор не знаю ничего о ее семье, но совершенно очевидно, что Анита тогда была почти нищей – да она и разговаривать-то нормальным языком не умела, мы ее с трудом понимали! Ни один из нас не видел членов ее семьи, они даже на свадьбу не приехали. Анита сделала все, чтобы порвать с прошлым. Она очень быстро почувствовала себя как рыба в воде, ей понравилась роскошь, в которую она окунулась, и Анита ни за какие блага мира не согласилась бы все это потерять. Пратап был тяжелым человеком…
Сказав это, Сушма прикусила язык и смущенно посмотрела на меня, словно извиняясь за вырвавшееся оценочное суждение, которое могло не вязаться с моими идеализированными представлениями о покойном отце.
– Не волнуйся, – успокоила я женщину, – я уже кое-что узнала о том, каким человеком был отец – в частности, от Санджая. Сейчас это не имеет значения, ведь он мертв.
– Верно! – снова повеселела Сушмита. – Так вот, Пратап довлел над всеми в этом доме, и никто, кроме младшего сына, не смел сказать ему и слова поперек. Анита вела себя, как он того требовал, но я-то знаю, чего ей это стоило! Зато все остальное ее устраивало, и она добирала другими открывшимися перед ней возможностями, ведь деньги открывают все двери. Нехорошо так говорить, но мне кажется, Анита впервые за долгое время вздохнула свободно с тех пор, как Пратапа убили.
– А ты? – в лоб спросила я.
Сушма совсем не удивилась моему вопросу.
– Он был моим двоюродным братом и относился ко мне неплохо – настолько, насколько вообще умел… Мне жаловаться грех: какой еще брат возьмет сестру с мужем и детьми в свой дом, будет кормить-поить за свой счет, устроит шурина на работу, позаботится об обучении для племянников… Нет, Пратап, возможно, и был тираном, но не со мной. Больше всего доставалось Санджаю, так как он был, по словам Пратапа, паршивой овцой в семье.
– Странно, что отец так к нему относился! – воскликнула я. – Санджай показался мне отличным парнем.
– И правильно. Мой племянник – очень хороший мальчик, даже странно, как у такой парочки, как Пратап и Анита, могли родиться столь замечательные дети. Правда, насчет Санджая Пратап уверен не был…
Сушма вновь умолкла, испуганно глядя на меня, поняв, что сболтнула лишнее.
– Сушмита, – сказала я, – вы имеете в виду, что отец…
– Он сомневался в том, что Санджу – его сын, да! Об этом никто не знал, кроме меня и Мамты-джаан. Думаю, он и Аните не говорил о своих подозрениях, но она не могла не догадываться.