Ильин Владимир
Младшие близнецы
Владимир Ильин
Младшие близнецы
Опасная тенденция - требовать ребенка. Как будто
возможность иметь ребенка является неотъемлемым
правом человека. Мы теряем христианское понимание
детей как подарка, а не права, которое бог или жизнь
должны удовлетворять по нашему первому требованию.
Тимоти Джонс, представитель Американского совета
церквей. Из статьи "Клонировать? Конечно!" (Журнал
"Знание - сила", №5 за 1998 год)
* * *
Странная штука - память. Казалось бы, что за тридцать лет можно забыть напрочь дорогу в Дом. Но стоило мне оказаться опять в этом городе, как я вспомнил все.
Конечная станция подземки, выход из последнего вагона. Теперь все время налево - сначала после автоматов с турникетами, потом в туннеле подземного перехода, извивающемся замысловатым зигзагом, и наконец - вверх по левой лестнице, чтобы выбраться на поверхность.
Снаружи изменения есть, но не настолько радикальные, чтобы сбить меня с толку. Вместо старого сквера с буйной растительностью - сверкающий хромом и золотом торговый центр. Вместо киосков, где продавали мороженое, конфеты и газированные напитки, - многоэтажная автостоянка. Вместо старенького кинотеатрика, где когда-то по субботам и воскресеньям было просмотрено столько захватывающих фильмов, - очередной филиал очередного банка.
Зря стараешься, город, я теперь не заблужусь.
К тому же кое-что осталось на своем месте.
В частности, остановка турбуса. Правда, теперь это не открытый всем ветрам асфальтовый пятачок со стеклянным "скворечником", заляпанным всевозможными объявлениями, павильончиком "Цветы" и киоском "Пресса". "Скворечник", правда, остался, но объявления на него давно уже никто не клеит - после того как в обиход вошли бесплатные инфотерминалы, на свете не осталось чудаков, надеющихся на то, что их сообщение прочтет кто-то раньше, прежде чем его смоет дождем или сорвет ветром. А шаткие сооружения, в которых когда-то торговали цветами и газетами, канули в небытие. Никому они теперь не нужны. Живыми цветами давно уже не торгуют, а если бы и торговали, то не каждому они оказались бы по карману. Проще и выгоднее купить искусственный букет - тем более что имитацию можно распознать только с помощью электронного микроскопа.
Бумажных газет в мире практически тоже не осталось. А для того, чтобы приобрести инфодиск, содержащий в себе все мировые новости за последние сутки, необязательно содержать специальный киоск. Для этого вполне достаточно обычного торгового автомата. Кстати, в районе остановки их целых пять штук, и перечень товаров, которые можно купить с помощью этих ярких параллелепипедов, раньше составил бы ассортимент небольшого универмага.
Людей на остановке нет. Ничего удивительного: в наши дни турбусами пользуются только немощные старики, малые дети да люди с ограниченными возможностями. Инвалиды, как их называли раньше.
Нормальные люди, чтобы добраться в загородную зону, не станут тащиться по шоссе с черепашьей скоростью сто километров в час. Те, кто побогаче, имеют персональный аэр с возможностью вертикального взлета и посадки. А те, кто победнее, предпочитают пользоваться подземным магнитоэкспрессом, за считаные минуты доставляющим людей в любую точку Агломерации.
Однако сегодня я не отношусь к нормальным людям. Я хочу добраться до Дома так же, как тридцать лет тому назад, когда вместо турбусов были автобусы, а аэров не было и в помине. Во всяком случае, в их сегодняшнем виде.
Не то чтобы я испытывал ностальгию по прошлому - скорее, наоборот. Сегодня все, что напоминает мне времена моего детства, отзывается болью в душе. Поскольку создается иллюзия, что, если бы вернуться на тридцать лет назад, я сумел бы все изменить, и сейчас все было бы иначе...
Нет, с каждым днем я все больше ненавижу свое прошлое. Именно потому, что оно мне недоступно.
А в Дом я хочу приехать на турбусе только потому, что мне страшно, и таким образом я пытаюсь оттянуть момент встречи с Папой.
Собственно говоря, это мы его так прозвали, я даже не знаю, кто придумал ему нелепую кличку и на основании чего - внешней ли схожести с Папой Римским или той роли, которую он сыграл в жизни каждого из нас.
Естественно, что обращаться к нему так никто не осмеливался: стеснялись. Хотя теперь-то, с высоты прожитых лет, я осознаю, что это вовсе не обидное и, в общем, неплохое прозвище. Но что было взять с нас, мелюзги, никогда не называвшей кого-либо этим словом?..
Откуда ни возьмись, к остановке бесшумно подплывает, покачиваясь на пневморолингах, турбус. Совершенно пустой. Как моя душа сейчас. Передняя дверь приглашающе отъезжает в сторону, и водитель из своей кабинки вопросительно глядит на меня.
"Вы едете или нет?" - читается на его загорелом, блестящем от пота лице.
Хм-м. Хотел бы я сам это знать. В принципе, еще не поздно отказаться от своей авантюрной затеи. Вернуться в подземку и через каких-нибудь полчаса сесть на джамп-челнок, чтобы через полтора часа вновь оказаться дома. В роскошной пустой квартире, где никто меня не ждет. Где приходится денно и нощно убивать тишину и одиночество с помощью специально придуманных человеком электронных штучек - радио, аудиобокса, транспьютера, головизора...
Иногда, особенно в такой день, как этот, можно прибегнуть и к другим средствам создания иллюзии того, что ты не один. Например, вызвать по видеосвязи кого-нибудь из старых дружков. Хилла, например, или Леонта. Только сегодня и в этом мне отказано судьбой...
Значит, останется одно - накачивать себя спиртным в компании телевизионных героев и бойких голосов радиоведущих.
Нет-нет, только не это. Ты же дал себе зарок не пить - по крайней мере в этот день.
И вообще, надо решаться. Тебя ждут, приятель. Терпеливо ждут. Целых два существа, из которых одно - механическое, а второе - живой человек. В твоей жизни тебя нечасто ждали, так стоит ли сейчас разочаровывать ждущих?
Я шагаю в прохладный салон, пахнущий пластиком и приятным дезодорантом, и плюхаюсь на мягкое сиденье у окна. Так, чтобы не попадать в поле зрения водителя, то и дело косящегося на меня в ретровизор.
Поехали.
Дома, плывущие за окном, почти не изменились. Те же скучные железобетонные кубики образца прошлого века. Интересно, кто в них до сих пор живет? Одни старики и старухи? Есть ли в этом районе хоть один человек моего возраста? Из числа тех мальчишек, которые кидались в нас камнями, улюлюкали и орали вслед обидные ругательства, когда нас привозили в городскую баню. Помнится, эти поездки длились до тех пор, пока по инициативе Папы нам в Доме не построили свою собственную баню. Хотя, если по большому счету, такие вылазки в мир были полезны для нас. Этакая маленькая модель Голгофы, которая нам предстояла. Мы ведь почти все до единого были настроены стать мессиями, дарить людям чудеса - и вместо благодарности получать в лицо плевки и камни толпы...
Нет, мы не испытывали ненависти к уличной шпане, да, похоже, и она не так уж сильно ненавидела нас. Камни и крики были естественной реакцией на появление чужаков. Мы относились к своим обидчикам снисходительно и высокомерно: что, мол, возьмешь с придурков, которые не подозревают, на кого поднимают руку и повышают голос? Подождите, вот мы вырастем - и тогда эти же пацаны будут просить у нас автографы, потому что нас к тому времени узнает весь мир...
И мы, и они давно выросли. Только ничего в наших отношениях не изменилось. Мы так и остались для них безвестными. А они по-прежнему испытывают к нам тайную неприязнь и предубеждение. Только до камней и открытых оскорблений дело уже не доходит...
Турбус ехал почти без остановок. На пересечении с кольцевой трассой он тормознул, чтобы подобрать раскрашенную дамочку с малышом, который сосредоточенно одолевал большущее румяное яблоко, потом еще раз, и еще народу в салоне постепенно прибывало. И я правильно угадал - не считая мамаши с ребенком, это были пожилые люди.
Куда они едут? Куда могут ехать эти заскорузлые старики в старомодных одеяниях, сосредоточенно вперившие взгляд в окно? Кто ждет их в конце маршрута? Дети, внуки? Или просто друзья?
И все-таки раз они едут, значит, в конце пути есть люди, которые их ждут. И которые, возможно, до сих пор их любят.
А ты? Куда едешь ты? Хоть тебе и далеко до преклонного возраста, но уже сейчас тебя никто нигде не ждет. Ты - вещь в себе. Созданная неизвестно для чего и таковой и оставшаяся.
Ты обманываешь себя иллюзией, что скоро все наконец выяснится - но что тогда? Станет ли тебе от этого легче? Успокоится ли твоя душа, когда ты узнаешь правду о себе?
Я заколебался. Может, вернуться, пока еще не поздно? Попросить водителя остановить тяжелую грузную машину, спрыгнуть на шоссе и вернуться в свою конуру? Залить мозг алкоголем и забыться?
В конце концов, что изменится от того, что ты расставишь все точки над "i"?
Да, пожалуй, ничего. Только на свете станет больше на одного человека, утратившего слабую, еле мерцавшую надежду...
Я встал и шагнул к кабинке водителя (пассажиры оторвались от молчаливого созерцания заоконных пейзажей и недоуменно посмотрели на меня. Маленький мальчик вынул изо рта яблоко и громко сказал: "Мама, а почему дядя хочет выйти? Он хочет писать, да?").
Однако, пока я преодолевал несколько метров по проходу между сиденьями, перед моими глазами вдруг стали появляться лица. Одно за другим. Знакомые лица. Лица моих друзей. Хилл, Леонт, Чеславий, Геродот... Портреты были неживыми, как на старинных фотографиях, и не хватало только траурной ленточки на каждом из них, чтобы усилить ощущение безысходности и боли в сердце.
Вот почему когда я все-таки добрался до парня, сидевшего за рулем, то не стал просить его остановить турбус.
Вместо этого я спросил:
- Скажите, а Дом еще функционирует? Водитель удивленно покосился на меня.
- Дом? - повторил он. - Какой дом? Тьфу ты, я и забыл, что это для нас Дом был Домом, а для всех прочих...
- Детский дом имени Макаренко, - поспешно уточнил я.
- А-а, - протянул водитель. - Так бы сразу и сказали... Это на пятьдесят первом километре, что ли? - Я кивнул. - Да, вроде бы этот сиротский приют еще не закрыли...
"Сиротский приют". А ведь по-прежнему неприятно слышать такое определение Дома, хоть ты давно уже не живешь в нем. Как и словечко "инкубаторские", которым нас обзывали городские мальчишки.
В отместку я не стал благодарить водителя, а молча вернулся на место.
Нет, все-таки этот парень не прав. Сиротский приют - это нечто казенное, серое. Тощие, вечно озлобленные на весь мир воспитанники в казенной, плохо подогнанной одежде. Редкие праздники и скудное, полуармейское меню. Воровство персонала, жестокость наказаний. Видимость обучения школьным наукам. Учителя, стремящиеся поскорее отделаться от малолетних извергов...
У нас было не так. Это был действительно Дом - во всех отношениях. Здесь нас любили и лелеяли. Воспитатели и учителя тщательно отбирались в ходе специального конкурса. Отказа не было ни в чем - ни в одежде, ни в оборудовании, ни в книгах. Кормили, как в ресторане, - с предварительным заказом любимых блюд. И не бьшо этой общей казарменной спальни - у каждого своя отдельная комната.
Про баню я уже упоминал. А еще в Доме имелось подсобное хозяйство, с огородом, огромным садом и собственной свинофермой. И работали там не мы, а специально нанятые люди. В крайних случаях, когда требовалась наша помощь, нас посылали на хозрабо-ты - но не в наказание, а "для разнообразия". Когда приедались и занятия, и игры. Причем всякий раз добровольцев на физическую работу было хоть отбавляй.
Во время каникул нам устраивали туристические поездки по всему миру. Автобусные туры по Европе, речные круизы по Волге, летний лагерь в Крыму, пешие походы по уральским горам...
На праздники в Дом приезжали с концертами известные артисты, нам устраивали спортивные соревнования и встречи с интересными людьми. Выпускной вечер в Доме превращался в подлинный праздник, с ночным фейерверком, бал ом-маскарадом и гуляньем до утра. Два раза в году, на Новый год и в день своего рождения, каждый из нас получал подарок, и это всегда было то, о чем он давно мечтал...
Кто из обычных людей мог бы похвастаться, что все эти блага и радости были ему доступны в детстве, если у него отец - не миллионер или не важная шишка в правительстве?
И все это обеспечивал один-единственный человек. Формально - директор Дома. А для нас - Папа. Один на всех, но зато какой!..
Уже потом, много лет спустя, я задумался: как Папе удавалось превращать жизнь в Доме в подлинный рай для своих несовершеннолетних "детей"? Где он брал средства на все это? Миллионером он не был, это уж точно. Скорее всего Дом существовал за счет спонсоров. Но в стране - тысячи казенных детских заведений, и на них никаких спонсоров не хватит.
И только совсем недавно я догадался, как Папа сумел опередить конкурентов в деле завоевания благотворительности толстосумов. Тем же самым способом, каким ему удалось сделать из нас кандидатов на Голгофу...
Турбус вдруг притерся к бровке шоссе и плавно остановился.
Я недоуменно огляделся.
Пассажиры с не меньшим удивлением смотрели на меня.
Я бросил взгляд в окно, и от того, что я там увидел, защемило сердце.
Дом стоял на том же самом месте, как тридцать лет тому назад. И в нем почти ничего не изменилось. Разве что деревья стали намного выше да кусты разрослись так, что превратили территорию, обнесенную чисто символическим забором, в одно сплошное море зелени.
- Спасибо, - дрогнувшим голосом сказал я неизвестно кому и поспешил к выходу.
Калитка в заборе оказалась не заперта - как было прежде. Папа не боялся, что кто-нибудь из нас сбежит. Хотя такие случаи были. Правда, очень редко. Но беглецы, как правило, возвращались сами.
Вдруг мне показалось, что я все это время тоже спасался от Дома бегством, а теперь возвращаюсь в него. К людям, ставшим для меня семьей. К своему Папе...
Но это ощущение длилось всего лишь миг.
Беглецы возвращались не так. Они входили в эту калитку, опустив голову и избегая глядеть в глаза кому бы то ни было. Они чувствовали за собой вину и готовы были сделать все, чтобы загладить ее.
А я вернулся не для того, чтобы выпрашивать прощение.
Правда, я не продумал заранее, что мне делать, если встречусь с кем-нибудь из старых воспитателей. В том, что кто-то из них все еще работает здесь, я не сомневался. От Папы мало кто уходил. Он только мог выгнать кого-то сам, и то не за первую же оплошность. Он всегда давал людям возможность исправиться. И почему-то они непременно ею пользовались...
Я нерешительно зашагал по аллее, озираясь по сторонам. Каждая травинка здесь была мне знакома. Вон на той просторной поляне среди кустов мы обычно играли в футбол. А с этих качелей однажды сорвался Пашка Травин, и Папа был первым, кто оказался рядом с ним после падения... А на той скамейке под липами мы засиживались допоздна, когда учились в старших классах. У нас была небольшая, но дружная компания. Виталина и Геральд, Хилл и Магда, Кристи и я... Три пары дурачков, играющих во влюбленность. Самодельные стихи, песни под гитару, первые поцелуи... Клятвы друг другу в том, что мы всегда будем вместе.
Куда это все делось? Не помню.
Хотя нет, вру. Как-то само собой получилось, что у каждого в жизни своя дорога, которая не пересекается с путями других. И была учеба, и поиски истины, и жажда перевернуть весь мир с ног на голову. Все это не оставляет времени для глупостей.
Правда, от Хилла я слышал, что Кристи и Геральд все-таки поженились. Но они недолго пробыли вместе. Что-то там у них не заладилось, и я готов поклясться, что знаю, в чем причина.
Просто в начале начал было слово. И принадлежало оно Папе.
Я прошел несколько метров по дорожке, ставшей еще более уютной за время моего отсутствия, прежде чем сообразил, что вокруг что-то не так.
Нет шума детворы. Никто не бегает, не прыгает и не вопит благим матом. Не слышатся удары по мячу и скрип качелей. И нигде нет ни воспитателей, ни садовника, ни вездесущих нянечек.
Я машинально взглянул на часы.
Ага, время обеда.
Значит, все сейчас в столовой, от самых маленьких клопышат до солидных старшеклассников.
Обед в Доме всегда был общим ритуалом. Причем его-любили даже не за то, что нас потчевали вкусными блюдами. Папа умел сделать из обыденной трапезы нечто вроде театра одного актера. Загадки, интересные рассказы, анекдоты так и сыпались из него. И каждый раз он садился за разные столы. То с малышней, то с теми, кто постарше, то с почти взрослыми. Это была большая честь иметь Папу в качестве гостя за своим столом.
Интересно, сколько сейчас детей в Доме? Пятьдесят? Сто? Двести?
Наверняка больше, чем было нас.
Как говорится, аппетит приходит во время еды. Мы были одни из первых, на ком испытывалась стратегия и тактика воспитания ничейных детей. По-настоящему ничейных, а не осиротевших. И поэтому Дом нельзя было называть сиротским приютом.
Что ж, возможно, в верхах сочли, что подобное начинание является многообещающим, и в разных городах как грибы после дождя стали возникать такие же Дома.
Уголки возрожденного рая на Земле.
Инкубаторы.
А вот и административный корпус.
Именно здесь, на первом этаже, в конце коридора, расположен кабинет нашего директора. Папы.
В маленьком вестибюльчике, на стене слева, - огромный стенд:
ВЫПУСКНИКИ, КОТОРЫМИ МЫ ГОРДИМСЯ.
Ага, это мы. Все до одного. Сто пятьдесят шесть человек. Портреты тридцатилетней давности. Юные, устремленные в лучезарное будущее лица.
Хилл Сентебов... Геральд Фивейский... Виталина Фанталова... Даже в подборе имен и фамилий для нас Папа был очень щепетилен. Долой серых, невзрачных Ивановых, Сидоровых и петровых! И не будем впадать в формализм, награждая детей, как водится в детдомах, фамилиями типа Октябрьский, Майский или Февральский! Мы достойны самого лучшего и уникального... Чтобы все запоминали, как нас зовут, с первого раза!..