— Ну, значит, крутой! Фанеру жует!
— Так бы и сказали. А почему моренист?
— Потому что уморил своими стихами всю Москву.
Поездка была замечательной. Колесников крутил шашни со всеми четырьмя ленинградками и подбивал их остаться в Индии. Провинциалы с утра садились в позу лотоса и начинали нашептывать какие-то странные мантры, Трубников целыми днями слонялся по городу с кинокамерой, и отдуваться за всю группу приходилось крутуазному моренисту Свистоплясцеву.
Индусам, которые ни бум-бум по-русски, его поэзия пришлась по душе. Как только он начинал свое «С дерьмом я общался, в дерьме тусовался, дерьмом упивался, да где ж мне набраться, братва, куртуазных изысков?» — индусы умиленно закатывали глаза, а девчонки затыкали рты и в панике выбегали из зала. Словом, поездка удалась, если не считать нового прожекта Колесникова по поводу не возвращения в Россию.
— Какая чушь! Что мы здесь будем делать? — возмущался Трубников.
— Добывать яд из кобр. Откроем малое предприятие по производству лекарств.
Именно в это время Колесников был одержим новой идеей — разбогатеть любой ценой. По его уверению, главное — заработать миллион. И после этого уже можно не думать о хлебе насущном и наконец всерьез заняться поэзией. Вот с какой целью он хотел остаться в Индии, полагая, что в ней больше возможностей для осуществления подобного прожекта. Втайне он мечтал найти бесхозный алмазный карьер, которых в Индии, по его уверению, было на каждом шагу. Однако ближе к концу турне его, как и всех, охватила чисто русская ностальгия по бардаку, и Диман уже больше никого не уговаривал остаться в стране чудес.
Но внезапно на российской таможне пограничники обнаружили в чемодане Трубникова почти килограмм гашиша. Студента Литературного тут же отстранили от группы, арестовали и препроводили в кутузку. Все десять дней, проведенные в ней, Евгений пытался доказать, что наркотики ему подбросили враги поэзии, но это было бесполезно. Факты — вещь упрямая. Ему светил солидный срок, так как закон о наркотиках еще не был отменен Хасбулатовым. Только чудом не завели уголовного дела, и то потому, что за Трубникова вступился Московский Союз писателей. Как секретариату удалось замять это дело, Евгению непонятно до сих пор, но из института его отчислили и отстранили от поездки в Нью-Йорк.
Когда через десять дней злой, худой и опозоренный студент возвратился в Москву, друг детства уже успел отчалить в Крым. После Крыма Колесников продолжил отдых на какой-то элитной турбазе в Подмосковье, а после турбазы сразу укатил в Нью-Йорк в составе делегации. Из Америки Колесников вернулся прославленным поэтом. Ему удалось издать в Штатах солидную книгу стихов в шикарном переплете. После чего его начали публиковать все столичные журналы.
«Выбился все-таки Диман вперед! Добился-таки своей главной цели!»
Словом, когда они встретились снова после триумфального возвращения Колесникова из США, злость у Трубникова уже прошла. Тем не менее Евгений подкараулил триумфатора на Тверском бульваре, когда тот выходил из ворот института. Отчисленный схватил новоявленную знаменитость за грудки и сильно встряхнул.
— Однако своеобразно ты меня поздравляешь, — произнес Колесников, нисколько не испугавшись.
Поздравитель впечатал его в семинаристскую стену под доску Платонову и прохрипел с вопросительной интонацией:
— Говори, это ты мне подсунул гашиш в чемодан?
— Я, — шмыгнул носом Колесников.
Чистосердечное признание товарища выветрило последние крупицы обиды. Трубников тяжело вздохнул и опустил руки.
— Зачем? — спросил он устало.
— По глупости, — ответил Колесников. — Откуда я знал, что тебя за это турнут из института и накроется твоя поездка в Нью-Йорк? Я хотел просто немного подзаработать на контрабанде. Не более того.
— Но почему ты сунул гашиш именно в мой чемодан?
— Понимаешь? У тебя морда благородная. Я подумал, ну какому дураку взбредет в голову искать наркотики у тебя? Прости! В этой чертовой Индии я совсем забыл, что мы живем в стране дураков.
Трубников больше ничего не спросил. Он развернулся и пошел прочь. Колесников сам догнал его у Никитских ворот и начал умолять простить его за эту дурость. Пожалуй, это был единственный случай, когда Диман признал свою вину. И Трубников его простил.
И вот по прошествии девяти лет ему снова подкинули наркотики. «А может, это дело рук того же Колесникова? — соображал глава издательства, сидя на нарах в сизо. — Может, Диман замыслил какой-то свой очередной прожект? Может, все это игра? Хотя игра игрой, а вены он перерезал натурально».
Трубникова допрашивали три дня. Шили дело по героину и припоминали гашиш, который он пытался провезти через границу в девяносто первом году. Оказывается, данные о гашише до сих пор хранились в архивах, несмотря на то что дважды менялась власть. Говорили открытым текстом, что на этот раз он вляпался капитально и без лохматой руки не выкарабкается. Пришлось тревожить своего знакомого из Управления по борьбе с организованной преступностью. Полковник Кожевников затребовал дело Трубникова, и сразу после этого его освободили по подписке о невыезде.
— Дело тухлое, — покачал головой полковник. — Против тебя их кто-то капитально настроил, хотя и анонимно.
— Но вы хоть верите, что наркотики мне подбросили?
— Верю. Но одной веры мало. Будь осторожен. Ты кому-то здорово перешел дорогу. Дело постараюсь замять.
Домой Трубников явился только на четвертый день. На шею сразу бросилась заплаканная жена.
— Ты где был? Я обзвонила все морги.
— Все нормально. Я сидел в сизо.
Глаза жены округлились. Она долго с изумлением всматривалась в осунувшееся лицо супруга, затем упала к нему на грудь.
— Ничего себе заявочки! Хотя… если еще жив да вдобавок здоров, значит, все не так плохо. А грусть с печалью пройдут.
— Цитируешь Колесникова? — усмехнулся Трубников.
— Почему цитирую? — удивилась Настя.
— Потому что это слова из его романа. Ты прочла тетрадку?
— По-твоему, мне больше делать было нечего, как читать сочинения Колесникова? — рассердилась.
— Странно, — пробормотал Трубников.
16
— Если еще жив да вдобавок здоров, значит все не так плохо. А грусть с печалью пройдут, — рассмеялась выскочившая из харчевни Луиза. Она подбежала к расстроенному Пьеру и горячо обняла за шею.
— Луиза, отвали! Не до тебя, — простонал Пьер, стряхнув с груди ее руки.
Ему действительно было не до нее. Эта пышногрудая, румяная потаскушка сейчас оскорбляла его лучшие чувства. Он вышел на воздух отлить, да так и застыл, уставившись на вечернее небо. На улице продолжало мести, а колючий ветер продолжал струить между домов свою жуткую поземку.
Почему так повезло Шарлю и так фатально не повезло ему, бедному Пьеру, чья возвышенная душа более других нуждалась в божественных прелестях Маргариты. Если бы она, как Клеопатра, брала за ночь любви жизнь, Пьер не стал бы даже раздумывать.
— Ну, что ты такой скучный? — продолжала теребить Луиза. — От Шарля заразился? Держись от него подальше. Я после него три дня прихожу в чувство. Мужчина он, конечно, сильный, но очень грубый. Ни одного ласкового слова за ночь. Хотя платит щедро. А ночью дергается и страшно ругается. Это его мертвецы донимают, которых он отправил на небо. Но я приспособилась капать ему в вино настойку ландыша. Всего две капли, и он всю ночь спит как ангел.
Пьер перевел взгляд на свою подружку и переспросил:
— Про какую настойку ты говоришь?
— А вот про эту! — кокетливо подмигнула Луиза и двумя пальцами вытянула из своего пышного бюста крохотную склянку.
— Дай ее мне, Луиза, — протянул руку Пьер.
Девушка быстро утопила склянку в своих пуховых шарах и высунула язык.
— Ты хочешь спать как ангел? Со мной у тебя это не получится! Попробуй отнять!
Пьер шагнул к ней, но плутовка проворно отскочила в сторону и вдруг, хохоча, понеслась по улице. Бедняга погнался за ней.
— Умоляю, дай мне капли!
— Догони и отними! — озорно рассмеялась девка, гибко увернувшись от его рук.
Пьер остановился и достал из кармана три франка:
— Возьми, Луиза. Это все, что у меня есть. Мне не нужна твоя склянка, мне нужно только одно — чтобы ты капнула две капли в вино Шарлю.
— Мрачному Шарлю? — удивилась Луиза. — Ты хочешь, чтобы Шарль мне выпустил кишки?
— С выпущенными кишками я буду любить тебя еще больше.
Он подошел к девушке и крепко поцеловал в губы.
— Ой, Пьер! Почему я ни в чем не могу тебе отказать? — томно прошептала она.
Спустя некоторое время вор снова сидел за одним столом с убийцей и был весел, как сукин кот. На столе валялись кости от съеденного гуся. Друзья снова хлестали из кувшинов вино, веселились и даже пытались петь дуэтом. Шарль, конечно, петь не мог, но очень старался подтянуть своему неожиданному другу. Луиза принесла еще две деревянные кружки. Одну поставила перед Шарлем, другую перед Пьером. После чего многозначительно подмигнула. Шарль хлопнул по ее мягкой попе и грубо гоготнул.
— Сегодня вот эти руки будут гладить королевские бедра Маргариты де Валуа. Еще вчера я не мог об этом даже мечтать. Да что вчера? Еще даже сегодня утром.
Пьера перекосило. Он взглянул на свои тонкие руки с длинными пальцами и подумал, что они больше подходят для бедер королевы Марго, чем корявые руки убийцы.
— А кстати, как ты попадешь во дворец? — поинтересовался Пьер, приложившись к кружке.
Шарль поднес палец к губам и перешел на шепот. Он уже был достаточно пьян, а Пьер абсолютно трезв. Ничего не брало его сегодня. Такое с ним было впервые. «Шарль пьян от счастья», — с тоской подумал вор.
— Сегодня, — прошептал убийца, — как только закончится вечерняя молитва, я пойду на мост. Там меня будут ждать двое. После того как я назову свое имя, они посадят меня в карету и отвезут в Лувр. И там я встречусь с Маргаритой.
Шарль подмигнул Пьеру и тоже приложился к кружке. Через некоторое время он сделался очень вялым. Глаза его начали слипаться, а рот все больше кривиться. Он допил вино и уткнулся головой в стол. Пьер потормошил его. Убийца спал мертвым сном.
В это время в харчевню начали входить лавочники и заядлые игроки в кости.
— Это кто? Шарль? — удивлялись они. — Никогда не видели его таким.
— Помогите оттащить его на солому, — попросил Пьер. — Ему надо проспаться.
Мужчины дружно взяли убийцу под руки, отволокли в сени и грубо швырнули в сено. Сами же принялись метать кости. Пьер остался в сенях. Он смотрел на спящего Шарля, и никогда в жизни его сердце не билось так сильно.
После того как на башне пробило девять, Пьер стащил с убийцы плащ и сапоги, снял с него шляпу и вышел вон.
На улице продолжало мести, но Пьер больше не замечал ни ветра, ни снега. Когда он, выйдя за город, приблизился к мосту, его сердце радостно встрепенулось: сквозь снежную мглу явно вырисовывались два мужских силуэта в запахнутых плащах. Пьер ступил на мост и услышал грозный голос:
— Месье! Через мост прохода нет.
— Я Шарль! — ответил Пьер.
— Тогда пожалуйте в карету.
Пьер не помнил, как его везли, как вели по заснеженным аллеям к дворцу, как они втроем плутали по коридорам и лабиринтам Лувра. Опомнился он только после того, как его оставили одного в каком-то роскошном зале с белоснежной мраморной лестницей. Пьер осмотрелся. На стенах висели картины, в углу стоял клавесин, на нем канделябр с горящими свечами.
Неожиданно дверь наверху отворилась и вошла она, Маргарита де Валуа. Это было похоже на сон. Огромный роскошный зал, картины, мерцающие свечи и королева Марго, спускающаяся к нему по ступеням, словно с небес.
Ее осанка была грациозной, походка величественной, взгляд божественный, точнее — сатанинский. Ее кожа была настолько бела, что, казалось, сияла своим собственным светом. Марго была одета в шикарное голубое платье с причудливыми кружевами и глубоким декольте.
Королева остановилась перед Пьером, не дойдя четырех ступенек. Она внимательно осмотрела гостя с головы до ног и произнесла снисходительным тоном:
— Вы и есть знаменитый убийца Шарль?
— Да, ваше величество! — с готовностью ответил Пьер.
— Я вас представляла другим.
— Часто наши представления обманчивы, ваше величество. То не вина людей. То воля Господня, — произнес Пьер, пожирая свое божество сияющими глазами.
— Вернемся к нашим мирским делам. Догадываетесь, зачем я вас пригласила?
— Да, ваше величество. Назовите только имя. И ваше желание будет исполнено.
Глаза ее сверкнули и стали темными.
— Ее зовут Екатерина Медичи, — произнесла она с коварной улыбкой, не сводя с Пьера глаз.
Несмотря на то что гость догадывался, кто будет его клиентом, он все равно непроизвольно вздрогнул. Это не ушло от внимания королевы.
— Вас что-то смущает, месье? — спросила она.
— Нет, ваше величество. Завтра же я исполню ваше повеление.
Светлая улыбка озарила прекрасное лицо Марго.
— Сколько вы хотите за эту работу? — спросила она.
Сердце Пьера замерло. Потребовались усилия, чтобы совладать с собой.
— Простите мою дерзость, ваше величество, но я не хочу золота. Я хочу вас.
Выдавив это, Пьер почувствовал, как алая краска залила его лицо. Марго едва заметно усмехнулась и спокойно произнесла:
— Хорошо месье! Вы получите то, о чем мечтаете, но только после того, как сделаете свою работу.
Она собралась развернуться и уйти, но Пьер воскликнул, дерзко ступив ногой на первую ступень:
— Нет, ваше величество! После этого вы сразу забудете и обо мне, и о своей награде. Сейчас, королева!
Презрительная усмешка тронула вишневые губы Марго. Не произнеся больше ни слова, она взяла тонкими пальцами подол своего платья и медленно подняла вверх…
17
— Кстати, если тебе еще интересно, Колесников снова перерезал себе вены, — сообщила Настя, едва Евгений проследовал на кухню.
— Что? — вздрогнул Трубников, не поверив ушам.
— Ты удивляешься? Странно. Сам же говорил, что у него крышу сорвало.
— Но откуда тебе известно?
Жена отвела глаза и принялась торопливо накрывать на стол.
— Я звонила вчера в больницу. Думала, может, там знают, куда ты делся? Но мне сказали, что ты не появляешься уже третий день. А Колесников сразу после твоего исчезновения порезал себя бритвой. К счастью, в эту минуту вошла медсестра и не дала ему до конца располосовать руку. Словом, он успел только перерезать бинты и слегка повредить кожу. Лезвие у Колесникова отняли и перевели в изолятор. Не исключено, что он уже в психушке.
Трубников внимательно выслушал жену и нахмурился.
— Но откуда у него лезвие?
— Этого никто не знает.
— А что с ним случилось?
— Сестра сказала, что понятия не имеет.
Без дальнейших вопросов, Трубников поднялся со стула и отправился в прихожую одеваться.
— Ты к нему? — встревожилась жена. — Но возможно, его уже нет в больнице. Ты хотя бы позвонил.
— На месте разберемся.
— Поел бы сначала! — с отчаянием крикнула Настя, но в ответ услышала раздраженный хлопок двери.
Трубников угрюмо катил по Москве и смутно догадывался, что все эти события, связанные с самоубийством Колесникова, какая-то новая, хорошо продуманная игра. Если бы Диман не перерезал вены, то Евгений бы не усомнился, что вся эта трепотня по поводу убийства Маргулина не более чем банальный блеф. Правда, непонятно, зачем ему это надо? Но видимо, зачем-то надо. Умом Колесникова не понять. Однако вены себе он перерезал натурально. Значит, действительно чем-то сильно напуган. Что-то в этой истории Диман явно недоговаривал. Не пора ли взять его за грудки?
Было около восьми вечера, когда Трубников подкатил к больнице. Он поднялся на крыльцо и принялся набатывать в закрытую дверь. Минут через десять к стеклянным дверям подошел сердитый вахтер в белом халате. Трубникова он узнал, но замок не отпер.
— Главврач строго запретил посещение больных в неположенное время, — сказал вахтер через стекло.
— Мой друг еще в больнице? Или его уже перевели?
— Это который самоубийца? Да нет! Он еще лежит у нас.
— Пусти, дед! — попросил Трубников и вытащил из кармана сто долларов.
— Не могу. Начальство ругается, — развел руками вахтер, не отрывая взгляда от купюры. — Ну ладно, иди! В случае чего ты прошел через подвал родильного отделения.
Дежурный сокрушенно вздохнул и щелкнул замком. Трубников одним прыжком влетел на второй этаж и сразу же наткнулся на знакомую медсестру. Та сделала большие глаза и испуганно покосилась по сторонам.
— К нему больше нельзя. Главврач запретил. Уходите немедленно. — Сестра укоризненно покачала головой. — Мы вас пускаем, делаем поблажки, а вы лезвия таскаете.
— Кто это вы? — сдвинул брови посетитель. — Кто еще, кроме меня, приходил к моему другу?
— Никто! — растерялась сестра.
Трубников впился в ее глаза, и сестра виновато заморгала. Голубушка явно что-то недоговаривала, но разбираться времени не было.
— Так что у вас тут произошло? — сверкнул глазами Евгений.
Медсестра попятилась от такого напора.
— Я не знаю. В тот вечер настроение у него было нормальное. Он шутил, улыбался. Даже хотел вместе со всеми пойти смотреть хоккей, но остался в палате. Думал, что вы придете. Времени полдесятого, десять — вас нет. Ну, зашла я в одиннадцатом часу, а он сидит на кровати, бледный, трясется, глаза по пятаку, и режет лезвием бинты. Я подбежала, отняла лезвие. Тут еще нянечки подоспели, помогли его скрутить. Где взял бритву — не говорит. Только трясется и глазами испуганно вертит.
— Быстро веди меня к нему, — перебил Трубников и вытащил из кармана зелененькую.
Медсестра снова с опаской зыркнула по сторонам, затем перевела взор на банкноту и неуверенно спросила: