Грейс».
Людвиг спрятал колечко в стол. Письмо причинило ему ужасную боль. Но причина для отъезда у него была, и если бы Грейс не пыталась его понять, ему было бы еще больнее. Жизнь с Грейс распалась, по крайней мере на сейчас. И он должен был спасаться бегством в одиночество. Ощущение полного хаоса, охватившее все существо, приводило его в отчаяние, почти в бешенство. И только уединение, ничего не решая, могло принести хоть какое-то облегчение.
Смерть Дорины от удара тока в дождливое утро в маленькой гостинице в Блумсбери пробудила у Людвига отвращение к самому себе и к реальности, которая вдруг так грубо ворвалась в его жизнь. Он не обвинял Грейс. Не считал, что Дорина сделала это обдуманно. Это была чистая случайность, но она все равно давила своим ужасным подтекстом, который Людвиг не в силах был понять и перенести. Он видел Дорину как раз в день ее смерти. Видел и прошел мимо. Как ужасно! Он никому не рассказал об этом. Но вечно будет помнить, что прошел мимо. Это воспоминание будет вечным наказанием, спасти от которого сможет только какой-то отчаянный поступок или бегство. Он и убежал в Оксфорд. Сейчас все казалось рискованным, сомнительным, нерешенным. Разговор с отцом, говорившим спокойно, свободно и властно, потряс его. Былой уверенности уже нет, он должен заново все обдумать.
Он написал Мэтью, но ответа не получил. Подсознательно тянуло увидеться с ним, объяснить, почему так поступил, но Людвиг не хотел навязываться: ведь Мэтью сейчас, наверно, почти все время проводит с Мэвис. И огорчало то, что Мэтью, прежде всегда свободный, очень изменился. Людвиг подозревал, что магическая притягательность Мэтью могла ослабеть. Предчувствовал, что человек, чей ум был для него непререкаемым авторитетом, впал в отчаяние. Вряд ли Мэтью сейчас годится в советчики, так что дальше придется пробиваться без помощи лоцмана.
Но в каком направлении? Колледж опустел, все разъехались на каникулы. Оксфорд без студентов, захваченный толпами туристов, казался каким-то нереальным. От его вековой красоты на Людвига веяло холодом. Он пытался работать, но не было желания. Сидя в библиотеке, Людвиг впадал в дремоту, наполненную страшными призраками. Возможна ли прежняя цельность, или отныне он обречен отказаться от одной половины своего «я» ради того, чтобы сохранить другую?
Ему не давала покоя мысль, что в любую минуту можно автобусом доехать до вокзала и сесть в лондонский поезд. И еще сегодня вечером он обнимал бы Грейс. Оставаясь на месте, он слушался приказа, который, как ему казалось, приведет к спасению. Но неужели, чтобы поступать в соответствии с законами, нужно так терзать самого себя?
Часы на колледже Мертона пробили три четверти, и полый звук последнего удара растаял в бесконечности. Человеческая жизнь всегда балансирует на грани распада, и от этого любой поступок лишается смысла. Людвиг ощущал свою молодость, ощущал физически, словно все его тело превратилось в какой-то начиненный энергией, раскаленный снаряд. Но сам он вертелся и метался внутри этого снаряда. Решение, принятое сейчас, окажет влияние на всю его жизнь, на ее ценность, на самые глубокие ее слои. От сегодняшнего выбора зависит его будущее. Самые разнообразные сорока– и пятидесятилетние Людвиги смотрели на него печальным, даже, может быть, циничным взглядом. Так какому же из этих бледных очертаний дать право на жизнь? Кем быть?
Столько прекрасных вещей он получил даром, мог черпать из источников счастья, источников добра. Неужели он их недостоин, потому что, отчаявшись от укоров совести, собирается от них отказаться? Неразумно жертвовать своей карьерой из-за таких болезненных, бессмысленных ощущений. Или из-за отца, считающего, что он хочет избежать выполнения своего долга. Или из-за того, что ему видится что-то подозрительное в собственном прошлом, хотя для таких подозрений нет никаких оснований. А тем временем он дал клятву молодой девушке, такую клятву, серьезней которой не может быть. И любил ее. И больше всего в жизни хотел сейчас оказаться в ее объятиях. Людвиг с болью отвернулся от окна, откуда сквозь зеленую арку проникал свет, несущий в себе дыхание времени. Только бы промедление не вызвало никаких последствий. О, если бы время остановилось или хотя бы чуть замедлился неумолимый ход часов. Он мог бы вздохнуть свободно, хотя бы на какое-то время. А может, еще и сейчас не поздно сделать что-то, чтобы все снова пришло в норму?
* * *– Прошу прощения, – сказал полицейский, – я ищу мистера Гибсона Грея.
– Это я, – сказал Гарс.
При виде полицейского Гарс испугался и почувствовал себя виноватым. Но в чем? Что он мог совершить? Что случилось? Первая мысль – отец. Умер или совершил какое-нибудь страшное преступление.
– Разрешите войти? – спросил полицейский. – У меня к вам разговор.
– Идемте наверх.
В той комнате, куда они зашли, с большими грязными, голыми окнами, воздух был полон танцующих пылинок, солнце безжалостно освещало доски пола, серый матрац, комод с выдвинутыми ящиками, рюкзак, разбросанные книги и груду несвежего белья. Пахло грязными носками.
Каждое утро Гарс шел в квартирное бюро для бедняков. То, что он там делал, все больше казалось главным занятием в жизни, а не чем-то временным. Серьезные и заметные результаты такой деятельности приносили определенное удовлетворение. Приятно было видеть выражение облегчения в глазах людей, находившихся на пределе сил. Но все равно он чувствовал себя неудачником, ощущал недовольство и даже, к своему удивлению, одиночество. Раньше, когда в нем было больше сил для сопротивления (или так ему сейчас казалось), когда он был еще полон надежд, даже не подозревал, что одиночество может оказаться чем-то нежеланным. Сейчас же ощущался смутный, но очевидный недостаток более приземленных контактов с людьми.
Спасение жизни Шарлотты наполнило его радостью, как неожиданно полученный подарок. Как хорошо, повторял он, когда вспоминал. Разумеется, он не ждал от нее никакой благодарности, не считал, что после этого между ними должна возникнуть какая-то особая дружба, просто это было его небольшое личное достижение. Размышлял он и о том, не является ли это событие знаком того, что дорога им выбрана правильно. И тут погибла Дорина.
Гарсу было десять лет, когда утонула мать. Он тогда был в школе, далеко от дома. Пережитое потрясение стоило ему нескольких лет жизни. Он помнил раннее детство, вечный балаган в доме, обаятельную богемность матери, порывистость отца. Остин был то резким, то нежным, мог неожиданно заплакать. Ссор и криков хватало. Детям такая широта чувств не вредит, если за ними стоит настоящая любовь. Умный, рано развившийся мальчик боролся с отцом и руководил матерью. Был, как говорится, пупом земли. И тут вдруг в один миг мать, отец, весь его мир исчезли в черном мраке, невозвратно уйдя в прошлое. Когда снова зажегся свет, оказалось, что отец стал старым и чужим.
Потрясенному Гарсу казалось теперь, что он был влюблен в Дорину. Неужели, уговаривая себя, что Дорина – табу, он тем самым просто сдерживал свое влечение к ней? В снах ему являлась женщина, похожая одновременно и на Дорину, и на Бетти. Тогда он начал вспоминать. Похороны матери, плачущего отца, его дрожащие руки. Его тоску, тщетные сожаления, начало одиночества и подлинного страха. Значит, именно в те годы, которые теперь виделись как сквозь мглу, порывистый, любящий, дерзкий отец превратился в нынешнего чудаковатого Остина. Дорина была своего рода продуктом тех горестных лет, неким утешением, но в то же время и воплощением всех тех ужасных мыслей, раненным, подстреленным ангелом, хоть и оторванным от своих истоков, но по-прежнему остающимся бесплотным духом. Гарс частично постиг тайну страсти своего отца, поток прошлого захлестнул его, и сейчас его глаза могли снова наполниться слезами.
После всего этого, хотя по-прежнему грустил, он опять начал интересоваться собой.
В пыльном солнечном столбе посреди неприбранной комнаты Гарс стоял лицом к лицу с представителем закона. Может, отец умер, может, случилось нечто более страшное? Сыновняя любовь овладела им с такой же силой, как и воспоминания.
– Я вот по какому делу, – произнес полицейский. – Вам знаком этот чемодан?
Темный кожаный чемоданчик. Офицер подержал его еще немного и бросил на кровать. Тот самый чемодан, который у него украли в день приезда.
– Это мой чемодан! Значит, нашелся!
– Для того чтобы убедиться, что вещь принадлежит вам, назовите предметы, лежащие в нем.
– Хорошо, если там внутри вообще хоть что-то осталось, – воскликнул Гарс. – Ну… там… там был… темный несессер, в нем зубная щетка такого серебристого цвета…
– Что еще?
– Ну хорошо, там… если не пропала… э-э… рукопись… под названием… э-э… «Живительная кровь ночи». – Гарс покраснел.
– Совершенно верно, – сказал полицейский. – Сейчас откроем… Роман под названием «Живительная кровь ночи». Ваша рукопись, правда? Еще одной такой быть не может. Есть еще несколько вещей и туалетные принадлежности. Ничего не пропало?
– Что еще?
– Ну хорошо, там… если не пропала… э-э… рукопись… под названием… э-э… «Живительная кровь ночи». – Гарс покраснел.
– Совершенно верно, – сказал полицейский. – Сейчас откроем… Роман под названием «Живительная кровь ночи». Ваша рукопись, правда? Еще одной такой быть не может. Есть еще несколько вещей и туалетные принадлежности. Ничего не пропало?
– Электробритва, фотоаппарат, не вижу их, и еще пропали некоторые вещи. Пустяки. Как вам удалось найти чемодан?
– Валялся на стройке. К счастью, внутри был ваш лондонский адрес. Дамы, которые теперь там живут, сказали, где вас можно найти.
– Дамы? А… ну да, большое вам спасибо. Я уже не надеялся, что найдется.
– Никогда не стоит терять надежды. Вот здесь распишитесь, пожалуйста. Все в порядке, до свидания. Разрешите выразить уверенность, что ваш роман станет бестселлером.
После ухода полицейского Гарс вытащил роман и перелистал. Все страницы оказались на месте. Поправил матрац, сел и углубился в чтение. Ему понравилось. И в самом деле хорошо написано.
* * *– На твоем месте, Шарлотта, я бы прежде хорошо все обдумал, – устало сказал Мэтью. Чистым платочком он вытер лицо. На платке осталось влажное, грязное пятно. Идиотская жара.
– С какой стати я буду задумываться? О чем? О том, не лучше ли превратиться в приживалку при благодетелях? Неужели это ты придумал? Признайся честно, тебе Клер подбросила мыслишку?
– Ты права, она.
– И ты согласился. Да, Клер большая мастерица уговаривать.
– Клер – очень хороший человек. И мысль неплохая. Меня не в чем обвинять.
– Я тебя не обвиняю. Тебе, кажется, и в самом деле жарко. И еще, не обижайся, надо бы тебе побриться.
– Шарлотта, но ты ведь нуждаешься в деньгах.
– Если понадобится, я займу у тебя. Но сейчас думаю найти себе работу.
– Да? Какую?
– Еще не знаю. Для умного человека всегда что-нибудь найдется.
Полная энергии и стремления действовать, Шарлотта ходила взад-вперед по комнате в Вилле. Мэтью растянулся в мягком удобном кресле. На Шарлотте было длинное платье из плотного льна в синюю и белую полоску, стянутое широким поясом таких же цветов. Отличная фигура. Седые, подкрашенные фиолетовым волосы красиво уложены. В голубых глазах бодрость и сознание цели. Мэтью, обессиленный жарой, удивленно разглядывал ее.
– Ну ладно, – сказал он. – Так и передам Клер. Налей себе еще.
– Спасибо. Должна тебе кое-что сказать.
– Ах да, ты же говорила о письме…
– Ну что ты такой вялый! В мое время мужчина не позволял себе вот так развалиться перед женщиной.
– Извини, но…
– Ты меня извини за резкость, но мы так редко видимся, и поэтому я должна воспользоваться случаем. Речь пойдет об Остине.
– Остине… – Мэтью качнулся в кресле, стараясь наклониться вперед.
– Об Остине и Бетти.
– Нет, только не об этом!
– Ты знаешь, о чем я хочу сказать?
– Не знаю. И у меня сейчас нет настроения слушать. Будь добра, придвинь мне графинчик.
– Погоди. Как погибла Бетти?
– О чем ты?
– Как погибла Бетти?
– Утонула в шлюзе, поблизости от моего деревенского дома. Она не умела плавать. В общем, утонула. А в чем дело?
– Она умела плавать. В квартире Остина я нашла ее диплом. Отлично умела плавать.
– Ну пусть так, – согласился Мэтью, вновь вытирая лицо. На этот раз рукой, потому что ухитрился сесть на собственный платок. – Умела плавать. Но пловцы тоже тонут. Ударилась головой обо что-то…
– Но Остин утверждал, что она не умела плавать. На суде.
– В самом деле? Не помню.
– Нет, ты помнишь, вижу, что помнишь. И еще одно. Ты тайно встречался с Бетти.
– Откуда тебе известно? – Он снова поерзал, пробуя достать платок.
– Я читала письмо Бетти к тебе, о тайном свидании. Остин, наверное, его нашел. Письмо порвано на клочки и вновь склеено.
– Это правда. Я встречался с Бетти. Мы тайком от Остина обсуждали, какой подарок ему сделать ко дню рождения. Решено было купить теннисную ракетку. Хотели сделать Остину сюрприз. Потом я ему рассказал. Стало быть, нет здесь, Шарлотта, никакой тайны.
– Но зачем тогда он солгал, что она не умела плавать? Зачем всем и всюду внушал, что это самоубийство? Ты ведь знаешь, он именно внушал. Но тут или одно, или другое. Если умела плавать, то как в безветренный солнечный день утонула на тихой воде? Если умела плавать, то для самоубийства выбрала бы какой угодно способ, только не топиться. К тому же, чтобы утонуть, она должна была привязать к себе какой-нибудь груз. Но следователи ничего похожего не нашли. Ну а если упала, ударилась головой и утонула, то почему об этом не было сказано ни слова на суде? Чем руководствовался Остин, утверждая, что Бетти не умела плавать, и настаивая, что она ушла из жизни добровольно?
– Ладно. Что же тогда, по-твоему, произошло? – спросил Мэтью. Ему наконец удалось вытащить платочек, сильно измятый. Сиденье под ним было влажным от пота. Пятно, наверное, так и останется.
– Я считаю, что Остин ее убил, – сказала Шарлотта, – и сделал это потому, что был убежден, что у вас роман.
– Ведь я уже объяснил тебе – мы только хотели купить ракетку по секрету от Остина. Между нами ничего не было.
– Оставим это. В конце концов, я не тебя обвиняю, а Остина.
– Действительно, оставим, Шарлотта. Остин никого не убивал, даже в воображении.
– Ты тоже мог бы стать его жертвой.
– Нет, пойми, Остин не убийца…
– И все же ты должен быть настороже.
– С Остином? Зачем? Ну вот, мы поговорили, я знаю, что передать Клер, и закончим на сегодня. Мне еще придется встретиться с Монкли, потом обед с Мэвис, к тому же я обещал зайти к Чарльзу Одмору, пока Эстер, как тебе известно, гостит у Арбатнотов, там какая-то сельскохозяйственная ярмарка или что-то в этом роде…
– Я совершенно не могу тебя понять. Нет, нет, посиди. Мы еще не все выяснили. Я обвиняю твоего брата в убийстве первой жены, а тебе, кажется, все равно, ты и не собираешься возражать.
– Просто знаю, что он не убийца. Я знаю своего брата лучше, чем ты. А ты просто-напросто придумала трагическую историю, которая должна как бы остаться нашей с тобой волнующей тайной на вечные времена.
– Дуралей, – спокойно произнесла Шарлотта. – Ведь тот диплом в самом деле существует…
– Успокойся, Лотти.
– Ты женишься на Мэвис?
– Почему бы и нет?
– Мэтью, я сюда пришла не для развлечения. Посиди еще минуту и выслушай. Я со всей ответственностью заявляю, что тебе грозит опасность, и немалая…
– Перестань, Шарлотта. Будет уже играть в самодеятельного детектива.
– Тебе известно, что я любила тебя всю жизнь? – сказала она, остановившись перед ним.
– Мы шли по жизни разными дорогами.
– Не притворяйся. Влюбилась в тебя сразу, с той самой минуты, когда Джордж нас познакомил. Влюбилась в тебя.
– А не в Джорджа?
– Эту басню Клер выдумала для моего унижения.
– Какая-то путаница получается…
– Мэтью, я люблю тебя. И только тебя. И после того как призналась, на сердце стало легче. Из-за тебя я не вышла замуж. Все эти годы прожила, думая только о тебе, отчаянно надеясь, что ты…
– Лотти, я не понимаю. Ты что-то чувствуешь, но почему я должен в это верить, да ты же и сама не веришь. Все дело в том, что каждому необходимо отыскать объяснение собственного страдания…
– Как ты можешь быть таким жестоким! – В ее глазах вдруг заблестели слезы, и Шарлотта отвернулась, чтобы утереть их ладонью.
Мэтью, сделав еще одно усилие, наконец сумел подняться.
– Ты извини, но я не могу поверить, что из-за меня ты погубила свою жизнь.
– Не верь. Я тебе настолько безразлична, что из-за меня ты не хочешь почувствовать себя хоть на каплю виноватым, вот в чем соль…
– Я тебе благодарен, но…
– Ты сделался профессиональным мудрецом. Ну что ж. Конечно, эту роль ты избрал не осознанно, а так, по наитию. И все сводится к тому, что ты с удовольствием копаешься в делах людей, с которыми чувствуешь связь, но только в том случае, если эта связь тебе льстит или тебя развлекает. Это можно объяснить сексуальным влечением. Жаждешь властвовать в тех случаях, когда эта власть соответствует твоим интересам. Иногда ты мог бы использовать эту власть во благо, но благо на самом деле тебя не интересует, поэтому ты просто кичишься искренностью и простотой; говоришь только то, естественно, что на самом деле чувствуешь. Что поделаешь, мое место не здесь. Но мне казалось, что ты хотя бы из вежливости, не говорю уже о благородстве, поведешь себя по отношению ко мне менее цинично.
– Боже мой, Лотти, прости меня. Не будем ссориться. Я сейчас так измучен всем происходящим. Прости меня, и останемся друзьями.
– Ты никогда не сделал шага мне навстречу, даже после того, как я тебе написала. Ответное твое письмо было образцом лицемерия.
– Прости…
– Слава Богу, я могу найти опору в собственном достоинстве, проистекающем из подлинного чувства. И ничего другого мне уже не осталось. Я сомневаюсь, способен ли ты вообще любить.