«Я никогда не хотел войны. Зачем музыканту война? Но мне навязали ее. Ясно одно: моя война священная; я защищаю свободу, человеческое достоинство, свое Отечество, на которое внезапно напали».
Он остановился на перекрестке, на мгновение заколебался, потом двинулся прямо. Теперь он шел осторожнее, прижимаясь к стенам, заглядывая в темные пасти подворотен, часто останавливался и прислушивался.
На улицах не было никого, даже кошки куда-то подевались. Луна бросала на тротуары холодные гигантские тени.
«Хотел бы я знать, есть ли в этом городе комендантский час. А если есть, то с какого времени?»
Он вышел на площадь, в центре которой высилось огромное здание со шпилем. Сердце его радостно встрепенулось. Здесь он прыгнул на проезжавшую машину, когда за ним погнались. Теперь-то он найдет дорогу к своему сараю! Обрадованный, он уверенно зашагал в темноту.
— Тысячу чертей! — голосом треснувшего горшка сказал коротыш. — Теперь и брюхо не набьешь как следует! Ну и мерзавец, скажу я тебе! Ну и подлец! Нашел у кого отнимать…
— Да не убивайся ты, Жежен, хватит и нам. Не порти себе нервы, а то кровь скиснет
В мигающем неровном свете двое бродяг снова уселись за свой прерванный ужин. У них и мысли не появилось броситься в погоню за этим необычным вооруженным человеком, да еще в такую пору, когда улицы прочесывают патрули.
— Хватит? Черта лысого хватит! Даже печенка заболела из-за паршивца. Как чума на наши головы, а ты говоришь…
Коротышка Жежен говорил хрипло, но от злости голос его звучал пронзительно. Слова он выговаривал протяжно и слегка нараспев — истинный тьерец. Длинный говорил солидно, и его характерный выговор выказывал в нем уроженца округа Сент-Уэн.
— Хватит тебе плакаться! Не от хорошей жизни он набросился на хлеб. А у нас еще найдется, чем горло промочить и закусить И колбаска есть и хлебушек…
Жежен от удивления раскрыл рот.
— Ты меня на пушку берешь, Арсен? А же знаю, что у нас лежало в сумке.
Но глаза его блестели с надеждой.
Пожав плечами, Арсен встал и направился в глубь подвала. Согнувшись в три погибели, пошарил за корзиной с пустыми бутылками и вытащил обитый железом сундучок.
Жежен словно зачарованный внимательно следил за каждым движением приятеля. В глазах его светился восторг; сейчас коротышка был похож на ребенка, которому неожиданно дали конфету в яркой обертке. Обрюзгшее лицо гуляки и пьяницы расплылось в радостной улыбке.
Арсен отодвинул остатки еды, поставил сундучок, поудобней уселся и сдержанно предложил:
— Открывай.
Взгляд его потеплел, в голосе звучал триумф Жежен открыл сундучок, молитвенно вытащил бутылку вина, колбасу и разломанную пополам буханку хлеба.
— Чего же ты молчал?
Арсен хохотал.
— Э, голубчик! А то бы ты сразу и слопал. А я человек запасливый. Так что, правильно и сделал, ненасытная твоя душа?
Жежен уклонился от ответа.
— Где ты все это достал?
Арсен ответил не сразу. Вытащил из потертого плохонького пальтеца складной нож, взял его за кольцо и нажал. Ослепительное лезвие, словно короткая ручная молния, щелкнув, выскочило из рукоятки. Несколько секунд он молча смотрел на свое оружие — оно покорно лежало на его широкой ладони Нож с роговой рукоятью и широким, острым лезвием казался маленьким, но жестоким и преступным зверьком непонятной породы, готовым броситься на любого, кого ему укажет хозяин.
— Спрашиваешь, где я стал на довольствие, пузан? Это моя маленькая военная тайна. Чем расспрашивать, лучше отведай-ка всего этого. Ну, будь здоров!
Ели они молча, долго, время от времени по очереди прикладываясь к бутылке. Передавая ее друг другу, они каждый раз машинально вытирали ладошкой горлышко.
— Это еще ничего не означает, — вдруг проговорил Жежен, словно продолжая только что начатый разговор. — Если бы не этот дьявол, было бы чем подзакусить и утром. Черт бы его побрал, теперь так тяжело со снабжением!..
Он сокрушенно покачал головой, опечаленный такой несправедливостью, и вздохнул.
— Ну и времена настали!
Старательно, чтобы не просыпать ни крошки табаку, Арсен сворачивал сигарету
— Да замолчи ты, не раздражай своей болтовней! Можно подумать, что ты умираешь от голода. Посмотри на себя, отъелся, как сом на мельнице! И как в тебя столько вмещается? Жрешь, словно три дня подряд землю копал или только что вышел из тюрьмы.
— Тебя послушаешь, можно подумать, что я ем и пью не меньше слона. А на самом деле — изредка, да и то если перепадет что.
Арсен вперил в коротышку тяжелый взгляд, в котором горел недобрый огонек. Бросил коротко:
— Заткнись!
Жежен надулся. Он свернул себе самокрутку и прикурил от свечи. Молчание не тяготило их. Избавленные от всяких человеческих забот и неразрешимых мировых проблем, они жили заботами о куске насущного хлеба, о безопасной крыше над головой на ночь. Они могли часами сидеть так же неподвижно, не произнося ни слова. Но когда голод, этот неверный советчик, тревожил друзей, находя их в самых невероятных местах и никогда не проходя мимо, они проявляли завидную активность в поисках пищи и крова.
Неожиданно Арсен заговорил:
— Я думаю, этот тип просто смылся откуда-то. Скорее всего он работал тормозным кондуктором или машинистом. Не знаю почему, но мне кажется, он связан с железной дорогой. И одет он в форму железнодорожника. Может быть, он вез бошей и что-то там натворил, пустил их под откос, мало ли что Вообще-то мог бы и рассказать нам обо всем, помогли бы ему. Спрятали бы где-нибудь…
Говорил это он скорее для себя, чем для Жежена. Странные мысли пришли ему в голову… Немного помолчав, добавил:
— Плохи его дела, что и говорить. Иначе он на такое не решился бы.
Жежен удивленно посмотрел на него. Иногда он просто не понимал Арсена, своего приятеля и напарника, такого же бродягу, как и он сам И это угнетало его он и боялся и уважал Арсена Он сплюнул на пол и поднялся:
— Ладно, пора дрыхнуть.
Арсен взглянул на него, все еще погруженный в свои мысли, и тоже встал
— Правильно, малыш, свечку надо экономить.
Он почесал в затылке и добавил:
— Я приберу, что осталось, а ты положи на пол доски.
Сергей Ворогин замер у стены. Издалека донеслись звуки четкой, тяжелой поступи. Патруль! Шагов за десять от себя он увидел узенький проход между двумя домами, проскользнул туда и замер со взведенным «люгером». Теперь он ясно слышал бряцание оружия. Патруль прошел от него всего в нескольких метрах, и топот солдатских сапог наполнил ночную улицу Сергей с завистью посмотрел на автомат унтер-офицера, командира патруля, и на магазины-рожки, пристегнутые к поясу «Шмайсер» Впервые он познакомился с этим оружием во время наступления на Кавказе. Не очень надежный и точный в бою, но в таких обстоятельствах эта машинка пригодилась бы.
Патруль прошел.
Сергей долго выжидал, прежде чем выйти на улицу. Еще сотни две метров — и он увидит свое вчерашнее пристанище.
Возле крытого рынка он легко нашел последний ориентир и, припомнив свои утренние блуждания, усмехнулся: путь к сараю показался ему детской забавой.
Усталость тяжкой ношей легла ему на плечи. Он и раньше чувствовал себя неважно, а теперь, когда он достиг конечной цели, последние силы, казалось, оставили его. Он шатался от усталости.
Вот и еще один день прожит.
«Интересно, сколько километров я прошел сегодня? Десять? Двадцать? А как жутко было сидеть в подвале. Я правильно тогда решил, что не следует ждать. Да и не очень-то усидишь в таком холоде не шелохнувшись».
Наконец он добрался к своему пристанищу и остановился у дверей. На дверях висел замок.
В СРЕДУ УТРОМ И ДО КОНЦА ДНЯ
XV
Андре Ведрин пошевелил рукой и ладонью ощутил что-то нежное и мягкое. Спина Анриетты. Рука продвинулась дальше и целомудренно легла на упругое бедро. Анриетта вздохнула во сне, повернулась на бок и, не просыпаясь, прижалась к Андре.
Бледный, неверный свет сочился сквозь деревянные ставни, и утренний уличный шум постепенно наполнял комнату.
Часы, которые он не снимал, даже лежать спать, показывали начало седьмого. «Пора вставать», — подумал он, но вставать не спешил. Что за счастье лежать под теплым одеялом, рядом с любимой! В жизни такие счастливые минуты — редкость, особенно когда каждый новый день так не похож на предыдущий. Разве что напряжение каждый день возрастает.
Андре натянул одеяло до подбородка и снова погрузился в сладкую полудремоту, когда можно на какое-то время забыть самого себя, отогнать тревожные мысли об опасности, поджидавшей его на каждом шагу, и по-настоящему оценить приятное самочувствие нормального здорового человека, проснувшегося рядом с красивой женщиной.
Его покой был внезапно нарушен: с улицы ворвался жалобный протяжный вой. Андре сел на кровати. В комнате стоял холод, и по телу тотчас побежали мурашки. Он энергично растер плечи и грудь.
— Что за чертовщина! Тревога. В такую рань!
От пронзительного воя сирен, казалось, дрожали стены комнаты. Город наполнился оглушительными криками. Андре встал на паркет, заскрипевший под его тяжестью, мигом оделся, с завистью и нежностью поглядывая на Анриетту.
Она, словно почувствовав его взгляд, раскрыла глаза и с минуту равнодушно смотрела перед собой.
— Что там еще? — сонно пробормотала она.
— Тревога!
— Что?
Андре повысил голос:
— Тревога! Ты что, вой сирен не отличишь от городского шума?
Она сладко потянулась, зевнула и поплотнее закуталась в одеяло, но мгновенно пришла в себя, вскочила.
— Который час?
— Четверть восьмого.
— О! Когда ты успел одеться?
Он склонился над нею. Тепло ее обнаженных рук вызвало в нем острое желание не покидать этой комнаты никогда. С нежностью, неожиданной для себя, подумал, как они будут встречать такие рассветы после войны. Тихо лежать рядом, и только потом не спеша он станет собираться на работу. И, уже опаздывая, мимоходом чмокнет одного или двух малышей.
— Как спалось, любимая?
— Отлично. А тебе? — Она с лукавой улыбкой посмотрела на него.
Сирены смолкли. На лестнице послышался топот ног — жители дома в панике торопились в бомбоубежище. Доносился чей-то приглушенный голос:
— Быстрее! Не задерживайтесь!
Плакал ребенок.
— Спускаются в убежище, — пренебрежительно бросила Анриетта и кивнула на двери.
— Таков порядок, — улыбнулся Андре. — А теперь, дорогая, прежде чем мы будем погребены под руинами этого дома, нельзя ли подогреть воду? Я должен встретить смерть чисто выбритым.
— Вот и хорошо. Заодно разожги мне газовую плитку.
Андре Ведрин огляделся вокруг.
— Да вон, справа, в углу за ширмой… Спички в кухне на столе.
Помещение, которое она громко именовала кухней, было крохотной кладовой с миниатюрным белым столиком, керосинкой на подставке и настенным шкафом для посуды. Чисто и опрятно, но Андре отметил про себя, что всей утварью в доме давно не пользовались.
Андре Ведрин разжег печку и принес ее к кровати.
— Я смотрю, чего только у тебя нет. Даже газ. Это очень редкая штука в наше время.
— Обмен, дорогой Пьер, обмен! Пять литров газа, разумеется, более или менее разведенного, за три метра настоящей или почти настоящей шерсти… Иди умывайся, а я тем временем встану. И открой, будь добр, ставни.
Он подошел к окну. За ночь улицы занесло снегом, и утром ртутный столбик упал так низко, что его и не видно было совсем, словно он свернулся в клубок до лучших времен. Снег скрипел под ногами у прохожих, закутанных до самых глаз и заметно располневших от множества натянутых на себя свитеров, курток, пуловеров; в воздухе искрились и плясали мириады блесток-снежинок.
Когда Андре заканчивал свой туалет, прозвучал сигнал отбоя.
— Опять ложная тревога, — пробормотал он.
Брился он безопасной бритвой, которая была у Анриетты. Он всегда брился по утрам, когда оставался у нее, но процедуру эту очень не любил. Разве побреешься по-настоящему безопасной бритвой? То ли дело старая опасная бритва, которую он долго и старательно направлял на ремне, как делали это дед я отец.
— У тебя одеколону нет случайно?
— Возьми в сумочке, но не слишком расплескивай. Он теперь дороже газа.
Было слышно, как возвращались из убежища соседи. Малыш, плакавший все время, пока они спускались, приставал к матери:
— Так что: я не пойду в школу?
— О господи! Можно подумать, что ты жить без нее не можешь!
Осторожно Андре капнул дорогую пахучую жидкость на ладонь и растер лицо. Запах ночных фиалок от одеколона смешался с запахом газа.
Когда он возвратился в комнату, Анриетта попросила его подать халат. Он поцеловал ее, поднялся и снял свое пальто с вешалки.
— Ты уходишь?
— Сегодня много работы. Надо разработать праздничную программу и устроить бошам такой праздничек, чтобы он долго не забывался. Мы… — Он запнулся.
Удивленно подняв брови, Анриетта внимательно слушала его. Он улыбнулся и перевел разговор на другое:
— Чем ты будешь заниматься сегодня?
— Шить, как всегда. Я взяла с собой портативную швейную машинку. — Она приподнялась на локте и кивнула на небольшой саквояж, стоявший у окна. — Когда тебя ждать?
— Вечером… Во всяком случае, так я думаю.
Миниатюрные настольные часы, стоявшие рядом с патефоном и альбомом с пластинками, показывали пять минут девятого. Андре поцеловал ее на прощанье и вышел.
Утро показалось ему особенным. Его переполняла нежность к этой необыкновенной, красивой женщине. Они сегодня даже не препирались из-за классической музыки. Хотелось видеть в этом счастливое предзнаменование: значит, он все-таки повлиял на нее.
XVI
— Я собрал вас, господа, чтобы сообщить следующее: гестапо располагает сведениями о человеке, который совершал нападения на немецких офицеров.
Ганс фон Шульц сделал паузу, чтобы посмотреть, какой эффект произведут его слова.
В старинной столовой, превращенной в зал заседаний, сидели почти все инспектора гестапо. Все с нетерпением ждали, что скажет шеф.
Фон Шульц продолжал:
— Выяснилось: это офицер Красной Армии Сергей Ворогин.
Оберштурмбаннфюрер снова замолчал, всматриваясь в лица гестаповцев, и неторопливо закурил. Как он и предполагал, все были поражены.
— Музыкант по профессии, он владеет немецким и английским языками. Ходит в форме французского железнодорожника…
Стоя в глубине комнаты под огромной штабной картой с пометками военных действий, Вернер не слышал слов своего начальника. Вместо оберштурмбаннфюрера он видел расплывчатый, невыразительный силуэт. Монотонное бормотание сливалось для Вернера в назойливый шум.
А между тем Ганс фон Шульц вел дальше:
— Он бежал во время бунта в эшелоне, перевозившем пленных из польского лагеря Треблинка в экспериментальный лагерь в Восточной Пруссии. Ему удалось спрятаться в одном из вагонов товарного поезда. Этот поезд прибыл в Клермон-Ферран в воскресенье и до сих пор стоит на станции, ожидая разгрузки. Следы пребывания русского найдены в вагоне…
Ганс фон Шульц стряхнул пепел в фаянсовую пепельницу и, казалось, все внимание сосредоточил на рассматривании надписи на бутылке с коньяком. Но фон Шульц думал о другом. Умение сопоставить факты и случай являются основой его работы. В данном случае ему повезло дважды.
— Инструкции таковы патрули на машинах будут прочесывать улицу за улицей. Следом за ними будут двигаться машины с радиостанциями, которые будут поддерживать постоянную связь с комендатурой. Две роты солдат вермахта приведены в состояние полной боевой готовности. Приметы русского сообщены и французской полиции, она тоже примет участие в поимке преступника. Кальтцейс будет координировать работу всех служб.
Ганс фон Шульц раскрошил в пепельнице окурок и закурил новую сигарету.
— Можете идти!
Все молча поднялись, а он холодно добавил:
— Надеюсь, возьмете его живым.
Последние слова прозвучали вроде напутствия и совета, но каждый из них знал, как надо понимать советы фон Шульца.
Вернер собрался уйти вместе со всеми, но фон Шульц остановил его:
— Вернер! Пойдете со мной в комендатуру. Возьмите автомат и ждите моих приказаний.
Секретарь склонил голову в знак согласия и исчез.
Уже в коридоре, спрятавшись от холодного, рыбьего взгляда фон Шульца, дал волю своему гневу. А гнева накопилось столько, что вместить его не смог бы один человек. Даже давно привыкший ко всему.
«Мерзавец! Пытается, негодяй, и меня использовать в охоте на людей, часть вины взвалить на меня…»
Мелькала тревожная мысль: «Если и вправду так, выходит, он подозревает меня? Наверняка подозревает! Более того — он убежден в моей вине, в том, что на его языке называется изменой. Неужели меня ждет пуля в затылок? А он еще выжидает, играет со мной, как кот с мышью Падаль! Когда они схватят этого русского, он обязательно прикажет мне пытать его. Вместо этого ублюдка с разорванной пастью…»
Вернер вздрогнул, толкнул двери в каптерку и попросил оружие. Ему выдали автомат МП-43/1 — плохой и ненадежный в бою. Он вернулся в свою комнату и стал ждать фон Шульца.
Медленно вызревало окончательное решение. В первый же подходящий момент он перейдет на сторону противника!
На душе отлегло. Но почему именно сейчас, почему не раньше? Он задумался, сидя за столом и положив руки на автомат. Десять лет он мирился с победой национал-социализма, молча поддерживал наци. Разве он не прислушивался к политической болтовне Гитлера? Разве задумывался над идеей расовой исключительности арийцев’ Что же выходит? Он терпел гитлеризм, как терпят плохо сшитый и тесный костюм, потому что вовремя не осмелились указать на это портному.