С Арчем Гетти можно согласиться лишь в том, что четырехмесячный интервал между заявлением о разрыве с компартией Германии и заявлением о разрыве с Коминтерном и ВКП(б) был прямо связан с письмом в ЦК ВКП(б). Но можно ли считать это письмо проявлением искреннего стремления к примирению? Нам думается, что для этого нет никаких оснований.
Во-первых, Троцкий отлично сознавал крайнюю слабость, фактическую беспомощность той попытки объединения оппозиционных сил в СССР, которая была предпринята в 1932 г.
Во-вторых, он должен был прекрасно понимать, что беспощадное подавление объединенной оппозиции, которое сталинская группа осуществила в предыдущие годы, было предпринято отнюдь не для того, чтобы принять теперь ее лидера в свои распростертые объятия, не говоря уже о явной нереальности обещания Троцкого воздерживаться от критики.
Троцкий, разумеется, не знал о той резолюции, которую начертал Сталин на предыдущем его обращении в ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1931 г. по поводу судебной тяжбы с германским издателем Шуманом. Дело было связано с отказом Троцкого сотрудничать с этим издателем и выполнять подписанный с ним договор, ибо Шуман, как оказалось, напечатал книгу А.Ф. Керенского. В связи с рассмотрением дела в суде изгнанник считал, что московские лидеры должны представить в суд материалы, защищающие честь партии большевиков и ее руководителя Ленина («Объяснение по поводу заявления Шумана суду» публикуется в данном издании). Резолюция Сталина гласила: «Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через ИККИ [Исполком Коминтерна]. Пусть знает свое место»[75]. Повторяем, Троцкий не знал об этой резолюции, которая стала известна только сравнительно недавно. Но мог ли он ждать чего-либо иного от кремлевского владыки? Думать так означало бы считать Троцкого не опытным политическим деятелем, а подмастерьем в ремесле политика. Данное соображение следует тем более отнести к 1933 г.
Наконец, возвращение в СССР означало бы крах претензий Троцкого на руководящую роль как в самой стране, так и в международном революционном движении, а это для нашего героя было совершенно немыслимо, равнозначно политической гибели.
Зачем же в таком случае было послано злосчастное письмо? Мы убеждены, что цель письма состояла только в том, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, свою готовность к единству. Но продемонстрировать ее не советским лидерам, а своим сторонникам, а также беспристрастным наблюдателям на Западе, убедить их, что действительным виновником окончательного политического разрыва является не оппозиционное течение, а официальное руководство ВКП(б).
Иначе говоря, письмо было тактическим ходом, заранее рассчитанным на решительный отказ и последующую публикацию этого «секретного» документа. Об этом свидетельствует сопроводительное письмо от 3 мая 1933 г., «рассекречивавшее» обращение к большевистским властям. В нем говорилось: «При сем препровождается несколько копий секретного письма в Политбюро. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным, хотя и не предназначено для опубликования. Лучше рассылать его «избранным», в том числе и дипломатам (не забыть Коллонтай, [Антонова-]Овсеенко и пр.). Я считаю возможным предоставить иностранным товарищам [возможность] цитировать это письмо на собраниях, если им это понадобится. Использованное в таком виде, оно произведет большее впечатление, чем в печатном виде»[76].
Думается, что скрытый мотив отправления «секретного» письма в Москву раскрывается здесь достаточно очевидно.
Так или иначе, первая половина 1933 г. представляла собой важный рубеж в жизни Троцкого. 17 июля 1933 г. он, получив визу правительства Франции, вместе с супругой покинул Турцию на итальянском пароходе и 24 июля прибыл во французский порт Марсель.
Вначале Троцкий проживал в местечке Сан-Пале вблизи г. Руайан в устье реки Жиронда, а с 1 ноября — в небольшом городе Барбизон возле Парижа. Такая ситуация создавала серьезные затруднения для общественной деятельности, но, как показало близкое будущее, была единственно приемлемой как с точки зрения безопасности, так и перспектив пребывания в стране.
В середине апреля 1934 г. местные власти сделали пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным, и развернулась массированная кампания за его депортацию, в которой равно активно участвовали как компартия, так и праворадикальные силы. Правительство Г. Думерга под этим давлением приняло решение об изгнании Троцкого, но не могло вначале его реализовать, так как ни одно другое государство не соглашалось его принять. Изгнанник вынужден был переезжать с места на место, пока, наконец, не поселился с разрешения властей в альпийской деревне Домен. Здесь он находился около года, с июля 1934 по июнь 1935 г., когда в конце концов получил санкцию правительства Норвегии, где у власти стояли социалисты, иммигрировать в эту страну.
Пребывание в Норвегии оказалось, однако, кратким и драматическим. Вскоре после убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. советские власти, начавшие массовые аресты, которые являлись прелюдией к Большому террору 1936–1938 гг., стали обвинять Троцкого вначале в организации этого убийства, а затем в связях с «империалистическими державами», саботаже, подрывной деятельности, шпионаже и пр. Правительству Норвегии недвусмысленно разъяснялось, что дальнейшее пребывание Троцкого на территории этой страны влечет за собой ответные карательные действия СССР. Норвегии, в частности, угрожали, что будут прекращены закупки сельди у ее фирм, и такой демарш был значительно весомее, нежели соображения по поводу права политического убежища.
В августе 1936 г. банда правых экстремистов совершила нападение на дом, в котором жил Троцкий. Вслед за этим, через два дня после вынесения смертного приговора на первом московском «открытом» судебном фарсе Г.Е. Зиновьеву, Л.Б. Каменеву и другим подсудимым, за спиной которых якобы стоял Троцкий, 26 августа правительство Норвегии потребовало от него подписания заявления о полном отказе от политической деятельности. Требование было отвергнуто, и Троцкий оказался под домашним арестом. В основном неудачей окончились его попытки использовать суд над теми, кто осуществил нападение на его жилье, для разоблачения обвинений и разъяснения своей ситуации.
Троцкий фактически находился на положении заключенного до января 1937 г., когда правительством Мексики во главе с президентом Ласаро Карденасом ему было предоставлено право почетного политического убежища.
Главным содержанием французского и норвежского изгнания — второго этапа деятельности Троцкого после депортации из СССР — был его переход к созданию самостоятельной международной организации своих сторонников на базе полного разрыва с Коминтерном.
В первые годы эмиграции Троцкий, как мы уже отмечали, рассматривал группы последователей его взглядов лишь как «оппозицию большевиков-ленинцев», добивавшихся отстранения «центристов» и «правых» от руководства, осуществления своей программы хозяйственных и политических реформ в СССР, поворота Ком интерна к «подлинно революционному курсу» и, естественно, возвращения оппозиционеров в официальное коммунистическое движение, в руководство СССР. Все эти действия «троцкисты» намеревались осуществить мирным путем, в частности привлекая на свою сторону основную массу активных членов ВКП(б) и других компартий.
Вполне понятно, что на первом этапе наибольшее внимание Троцкий придавал попыткам продолжить свою агитацию в СССР. Поначалу ему удавалось поддерживать письменную связь со своими тайными и открытыми сторонниками (последние, как правило, находились в заключении и в ссылке). Именно на них в первую очередь был рассчитан «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», который с большим трудом все же проникал в СССР. Но тончайшая струя, по которой оппозиционный журнал поступал в Советский Союз, причем почти исключительно в Москву, постепенно пересыхала. Основными «реципиентами» устойчиво, до прекращения выхода журнала, оставались только высшие большевистские иерархи. «Бюллетень оппозиции» издавался малым тиражом, не превышавшим 1 тыс. экземпляров.
В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г. Блюмкина. Этот бывший левый эсер, служивший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим сотрудником ВЧК Н. Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли[77]. Через Блюмкина в Москву было передано директивное письмо, которое публикуется в данном издании.
В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г. Блюмкина. Этот бывший левый эсер, служивший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим сотрудником ВЧК Н. Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли[77]. Через Блюмкина в Москву было передано директивное письмо, которое публикуется в данном издании.
Однако миссия Блюмкина была раскрыта (к этому, как считали тогда, приложил руку К.Б. Радек, о котором Троцкий в своем письме отзывался весьма презрительно, хотя достоверных данных о причастности Радека к расправе над Блюмкиным не было, а позже оказалось, что Блюмкин был выдан его любовницей). Чекист был арестован и расстрелян. Надежды Троцкого, что его дело станет «судом Сакко и Ванцетти» для левой оппозиции, то есть всколыхнет бурю протеста, оказались втуне. Призывы на этот счет не встретили поддержки западной общественности.
В первые годы изгнания Троцкий получал из СССР письма от своих нераскаявшихся сторонников, а также рядовых коммунистов. В этих письмах содержалась информация о жизни в СССР, о процессе все большей бюрократизации партийного и государственного аппарата, политических репрессиях, а также о попытках оппозиционных выступлений и их подавлении. Часть писем в препарированном виде была опубликована в «Бюллетене оппозиции». За границу подчас удавалось переправлять и более значительные не только по содержанию, но и по объему произведения оппозиционеров. Среди них наиболее важны были статьи и заявления Х.Г. Раковского, находившегося в ссылке в Барнауле, прежде всего его знаменитое «Письмо тов. В.», содержавшее вдумчивый, хотя и не выходивший за пределы марксистско-ленинской догматики анализ существа и причин формирования бюрократического слоя в СССР[78].
По-видимому, письма и другие материалы поступали Троцкому по различным каналам.
Есть свидетельства, что часть из них он получал непосредственно на Принкипо, скорее всего в результате небрежности местной агентуры ОГПУ. Ведавший ею, а затем переметнувшийся на Запад Г.С. Агабеков писал, что резидентура в Стамбуле организовала просмотр писем, «поступавших на имя Троцкого». «Несколько таких писем при мне было получено из Москвы. Они носили официальный характер. Некоторые издатели и журналисты обращались к Троцкому с вопросами и предложениями. Впоследствии было решено таких писем не задерживать и пропускать их Троцкому»[79].
Другим путем было использование своего рода курьеров — тайных симпатизантов, выезжавших за границу и в командировки. Французский писатель П. Навилль, являвшийся некоторое время сторонником Троцкого, свидетельствовал, что он получил в Париже сообщение от того же Раковского на нескольких кусочках картона, которые были вшиты в лацканы пальто (естественно, он не указывает, кто именно был владельцем этого пальто)[80].
В архиве Троцкого отложился ряд писем из СССР, написанных в соответствии с достаточно наивными, самодеятельными правилами конспирации — измененным почерком, печатными буквами и т. п.[81]
В то же время надо отметить, что некоторые «письма из СССР», публиковавшиеся в «Бюллетене оппозиции» в первые годы его существования, сочинялись самим Троцким или же Л.Л. Седовым. В архиве сохранилось, например, «Письмо из Москвы» за 1931 г., написанное Троцким от руки с явными следами его собственного авторства[82].
Связь Троцкого с его сторонниками в СССР почти полностью прекратилась к концу 1932 г. Правда, этот год принес новые ожидания, оказавшиеся, увы, несбыточными. В письмах, полученных из СССР осенью 1932 г., содержались оптимистические факты, которые, казалось бы, свидетельствовали об усилении в СССР оппозиционных настроений. Один корреспондент сообщал из Москвы об эволюции молодежи в сторону оппозиции и в то же время о ее недовольстве «одними теоретическими рассуждениями» оппозиционеров, о желании организационного оформления. В письме говорилось также о стремлении найти «новый путь», чтобы не повторять ошибок прежней оппозиции, о притоке новых людей, ранее с оппозицией не связанных, и т. п.[83]
К такого рода сообщениям и оценкам надо было подходить крайне осторожно. Во-первых, сообщались они сторонниками Троцкого, которые еще не капитулировали, а для них было свойственно приукрашивание реального положения вещей. Во-вторых, из писем было видно, что далее «кухонных разговоров» недовольные идти не собирались. Наконец, ни один из ранее активных и известных оппозиционеров в корреспонденции не упоминался, и было очевидно, что о возобновлении организационной, тем более легальной активной деятельности нечего было и мечтать. Тем не менее Троцкий воспринял полученные сведения как своего рода сигнал.
В 1932 г. он направил ряд писем бывшим ведущим оппозиционерам, в том числе К.Б. Радеку, Г.Я. Сокольникову, Е.А. Преображенскому. Содержание этих писем пока неизвестно, в архиве Троцкого сохранились лишь почтовые квитанции, и это, как справедливо отмечает Арч Гетти, странно, так как Троцкий внимательно следил, чтобы копии писем оставались в его распоряжении. Не исключено, что письма из архива были изъяты позже[84].
Странно и то, что письма отправлялись по почте, хотя Троцкому отлично было известно, что за всеми бывшими оппозиционерами, какие бы высокие посты они потом ни занимали, ведется непрерывное наблюдение со стороны советских спецслужб. Вполне вероятно, что в письмах была предпринята попытка убедить адресатов возобновить оппозиционную деятельность. Но, с другой стороны, имея в виду характер отправления этих писем, не была ли это просто провокация против бывших сторонников, теперь ставших слугами режима? Не хотелось бы в это верить, но исключить таковую возможность нельзя.
Вслед за этим необычным актом побывавший в Берлине бывший оппозиционер Е.С. Гольцман передал Троцкому через Л.Л. Седова предложение И.Н. Смирнова и других бывших соратников о создании тайного оппозиционного блока бывших участников объединенной оппозиции, членов группы В.В. Ломинадзе и других недовольных членов партии. Троцкий одобрил эту идею. Судя по дальнейшей информации, таковой блок был образован[85].
Однако то ли эта информация была слишком поспешной, то ли в действительности речь шла лишь о взаимном прощупывании, то ли, наконец, блок был создан только формально, но, во всяком случае, никаких признаков жизнедеятельности он так и не подал. Совершенно очевидно при этом, что, если бы даже какие-то попытки активности и были проявлены, они были бы немедленно сокрушены репрессивным аппаратом. В том же 1932 г. И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский и другие бывшие сторонники Троцкого были заключены в тюрьму, Каменев и Зиновьев сосланы за то, что, зная о существовании антисталинской группы М.Н. Рютина, не сообщили о ней властям. Принимая желаемое за действительное, Л.Л. Седов написал отцу, что аресты охватили лишь верхний слой блока, а низовые кадры сохранились[86]. Восприняв и эту информацию как достоверную, Троцкий попытался через англичанина Г. Викса передать рукописное письмо своим сторонникам в СССР[87]. Но никакой реакции не последовало.
Сказанное позволяет поставить под сомнение утверждение Арча Гетти, что оппозиционный блок был действительно сформирован в 1932 г., хотя его величину и силу определить невозможно[88].
По существу дела, к концу 1932 г. Троцкий потерял какое-либо влияние в ВКП(б), сохранив его лишь среди бывших членов партии, находившихся теперь в заключении и ссылке; впрочем, там оставались, за весьма редким исключением (Х.Г. Раковский, Л.С. Сосновский и немногие другие), малоизвестные лица, число которых продолжало таять. Это было связано с тем, что получить свободу и даже восстановиться в партии (в 30-х гг. применялся чудовищный бюрократический термин «партизоваться») было еще довольно просто — достаточно было энергично покаяться. Недаром в среде заключенных была распространена частушка: «Если есть у вас томленье по семье и чайнику, напишите заявленье ГПУ начальнику»[89]. Российский ученый Ю.А. Поляков вспоминает, что его родственник А.С. Поляков, молодой историк, арестованный за принадлежность к «оппозиции большевиков-ленинцев», то есть сторонников Троцкого, был приговорен Особым совещанием ОГПУ в январе 1929 г. к ссылке в Сибирь на три года. Несмотря на такой приговор, Поляков, видимо вначале упорствовавший в своей ереси, несколько месяцев находился в Тобольском политизоляторе (тюрьме). Но уже 26 июня того же года дело было закрыто, а сам он досрочно освобожден и получил разрешение свободно проживать по всей территории СССР «вследствие подачи декларативного заявления»[90].