Шахов (отрицательно водит пальцем перед лицом Скуляева). Это ты зря... То есть, конечно, отчасти ты прав, но только отчасти, самую малость... Да, бычок, да, дурачок, но ты со своей акатуйской студией мог так провести линию, так скомпоновать предметы, что мне оставалось только локти грызть. Оно, конечно, здорово: студия, Академия, карандаш и кисть в руках чуть не с пеленок, как конь под кочевым младенцем. А своими ножками - ну-ка!.. Как краб по песку при отливе.
Скуляев (удивленно). Да что ты говоришь?!. Никогда не думал.
Шахов. А ты вообще тогда мало думал. И не очень-то болтал. Ты просто вкалывал как проклятый, и в Академии, и так, на стороне, за бабки: памятник на кладбище закомпоновать, оформиловку заделать - на все руки...
Скуляев. У меня не было выхода. Приехал гол как сокол. Ни кола, ни двора. Все с бою. Все вот этими руками.
Выкладывает на стол мощные мускулистые руки.
Скуляев. Все, что у тебя и у тебе подобных было изначально, как бы от природы: еда, крыша над головой, - мне нужно было добывать самому. Брать. Хватать. Даже отбирать у кого-то, если не было другого выхода.
Шахов. Твоя сила привлекала. В ней было что-то дикое, первозданное. Воля как у Шопенгауэра. То, чего не хватало мне. Потому мы и сошлись.
Скуляев. И что ты сделал с этой волей?.. Ты стал меня просвещать, совать какие-то пухлые растрепанные папки, внутри которых я находил то, что сейчас стоит открыто во всех книжных магазинах или пылится на уличных лотках по соседству с голыми бабами...
Шахов (перебивает). Да что тебе эти голые бабы покоя не дают!.. У тебя такая женщина!..
Указывает на Наталью, сидящую перед пылающей буржуйкой с бокалом и сигаретой. Пламя рельефно высвечивает ее совершенные, скульптурные формы.
Скуляев (не обращает внимания, продолжает). Одни названия ударяли мне в голову, как вино!.. "Зияющие высоты"!.. "Архипелаг ГУЛаг"!.. "Раковый корпус"!..
Шахов. "Раковый корпус" - плохая книга. Да, Наталья?..
Наталья (не оборачиваясь). Отвратительная. Я бросила на третьей странице. Стиль ни к черту!..
Скуляев. И ты не просто подсовывал, ты спрашивал: ну, как?.. А что я мог на это ответить?.. Я читал это ночами, запойно, я сходил с ума, я приехал из мест, где в лесах еще торчали старые, гнилые сторожевые вышки, а колючая проволока путалась в ногах чаще, чем хмель или вьюнок. Я еще тогда, там, когда мы с дедом ходили по тайге за белкой или соболем, спрашивал у него, что это?.. И дед отвечал: лагерь, однако - и все. А что за лагерь?.. Кто там сидел?.. Кто умирал?.. Ни слова. Только один раз рассказал, как зек самодельным ножом убил часового на вышке, забрался, взял его автомат и стал кричать, что убьет любого, кто к нему сунется! И тогда лагерное начальство приехало к деду, он взял винтовку и метров с двухсот влепил бунтарю пулю между глаз!.. А потом я прочел про этот случай в одной из папок, а наутро ты как всегда спросил: ну, как?.. Что я мог ответить?.. Что если это все правда хотя бы на десятую, двадцатую долю, то надо выходить на площади, на улицы, выходить и кричать: люди!.. (Встает с бокалом, кричит, воздевая руки.) Люди!.. Как вы можете спокойно спать с вашими женами?!. Как вы можете ходить по этим улицам, зная, что миллионы ваших предков подло загублены теми самыми негодяями, которым вы служите за кусок колбасы и стакан портвейна!..
Шахов (Наталье, кивая на Скуляева). Красив, да?..
Наталья (смотрит на него, как на скульптуру на вернисаже). Да, хорош!.. Особенно торс и плечи. Ничего ни прибавить, ни отнять. Антик.
Скуляев (садится, опускает голову). Впрочем, я понимал, что они ничего не знают. Знают только те, кто читает эти папочки и слушает голоса. Но можно ведь читать и не верить - так спокойнее. Потому что если читать и верить, то как жить дальше? И я не верил. Я приехал из краев, где нас, детишек, возили в село Шушенское и показывали избу, в которой жил добрый дедушка Ленин, и это маленькое детское воспоминание до поры перевешивало все твои папочки, ксерокопии, фотокопии, заглушало все голоса, говорившие по-русски с металлическим акцентом!.. И потому, когда ты спрашивал у меня: ну, как?.. - я только уклончиво пожимал плечами. Пока не прочел про деда. И тогда я сразу поверил во все, до единого слова, буквы, запятой, точки...
Умолкает, смотрит перед собой. Шахов наливает ему коньяк. Скуляев пьет машинально, как воду. Ставит на стол пустой бокал.
Скуляев (глядя перед собой). Так ты убил меня в первый раз, Шахов. Как дед того зека. Пулей с двухсот метров. Между глаз. (Показывает пальцем.) Вот сюда.
Шахов. Там трикут. Третий глаз. Индусы считают, что только он способен познать истину.
Скуляев. Или пулю.
Шахов. Пуля - тоже истина.
Скуляев. В последней инстанции.
Оба смеются.
Наталья (не оборачиваясь). Мальчики, вы пьяны.
Шахов и Скуляев смотрят на нее. Смех постепенно замолкает.
Шахов. Я понял это, и мне стало страшно за тебя. Я нашел тебе мастерскую. Я увидел, что твоя живопись становится мертва, подражательна, что ты начинаешь писать как обычный академический раб: шаг вправо, шаг влево - побег. Критики те же вертухаи: стреляют без предупреждения. И я убедил тебя перейти на скульптуру. Какое убедил, я просто взял тебя за руку и привел в другую мастерскую, в подвал, три пролета вниз. И ты стал оживать. Разумеется, не сразу, постепенно, день за днем...
Замолкает. Скуляев смотрит на Наталью. Она словно чувствует этот взгляд и оборачивается. Скуляев улыбается хитрой, хищной улыбкой. Подмигивает Наталье, кивнув на Шахова.
Скуляев (с усмешкой). Ишь, благодетель!.. Хочет представить все так, как будто это он меня лепил!.. Из глины и пота, как нанайский бог. Сейчас еще скажет, будто и тебя он мне подсунул, привел, раздел, поставил на подиум: смотри, шорец, какие формы!.. Лепи ее, пока я добрый!..
Смеется.
Наталья (смотрит на него отчужденно). Но ведь так оно и было.
Скуляев (резко). Так да не так!.. А если я прикидывался?.. Если я только притворялся таким бедным, несчастным закомплексованным дикарем?.. Что тогда?.. Кто из нас тогда Франкенштейн?.. Кто Пигмалион?.. Кто Галатея?.. Скажешь, что и ты осталась со мной, потому что пожалела?.. Врешь!.. Тебе нужна была сила, и я был сильнее всех тех слизняков, с которыми ты успела переспать до меня!.. Скажешь, что это не так?..
Наталья (равнодушно пожимает плечами). Так.
Скуляев (уносится мыслями в прошлое). Они все еще витали в облаках, а у меня уже была машина, "копейка" болотного цвета. На ней я два сезона мотался по местам боевой славы, ставил монументы и заработал на собственный дом. Ты помнишь, как мы ездили по пригородам, смотрели, выбирали: нравилась постройка, не нравилось место, и наоборот. Мы не спешили, ты говорила, что если тебе что-то не нравится в приобретаемой вещи, то со временем этот недостаток разрастется и затмит все ее достоинства...
Наталья (c глубокой искренней печалью). Так оно и вышло.
Скуляев (потрясенно). Как?.. Неужели все из-за дома? Из-за того, что рядом возвел особняк какой-то негодяй, торгаш, овощной бог, который сутками напролет на всю катушку крутил на магнитофоне какую-то пошлятину и устраивал у себя за забором вавилонские ночи? Баня, бассейн, шашлыки, фейерверки?..
Наталья (с издевкой). Негодяй... Торгаш... А вспомни, как ты был счастлив, когда от этого скота явились два полупьяных дебила и попросили нас "оказать честь присутствия"?..
Тихо смеется каким-то неживым, деревянным смехом.
Скуляев (виновато). Как я мог отказать?.. Я не мог обидеть человека?.. Он ведь в сущности не сделал нам ничего плохого. И он не был виноват в том, что он такой.
Наталья (пристально смотрит на Скуляева). А ты?.. Какой ты?.. Я ведь до сих пор не знаю, какой ты?.. Сейчас, правда, кое-что проясняется...
Смотрят друг на друга. Каждый не глядя наливает себе. Наталья - вино, Скуляев - коньяк. Пьют, не отводя взглядов. Так, словно в бокалах яд. Так, словно совершают двойное самоубийство. Шахов молча наблюдает.
Наталья (Шахову). Он еще сказал тогда, что никогда не следует упускать шанс познакомиться с людьми, у которых есть не только прихоти, но и деньги на то, чтобы эти прихоти удовлетворять...
Шахов. Ублажать себя.
Наталья (Скуляеву). Я что-то не помню, ты уже был тогда архитектором?
Скуляев (сосредоточенно, зло). Был, не был - какая разница?.. Прошлого нет. Только настоящее. Салон по продаже мебели из офисов обанкротившихся финских предприятий. Бизнес-проект Скуляева Юрия Виловича. (Наталье.) Папа Вил. Владимир Ильич Ленин. Дедушка Ленин... Самый человечный человек...
Сбивается. Замолкает. Трет лоб, оборачивается к Шахову.
Скуляев. О чем это я?..
Шахов (подсказывает). Бизнес-проект...
Скуляев (спохватывается). Да-да! Манчестерская бизнес-школа для молодых российских предпринимателей. Стажировка в Англии. Льготный кредит: семь процентов годовых в СКВ. Свое дело. Типичный представитель нарождающегося среднего класса, основы любого цивилизованного общества!
Встает из-за стола, отходит в сторону, артистично раскланивается с Шаховым и Натальей. Они сухо, редко хлопают в ладоши. Переглядываются. Скуляев стоит и смотрит перед собой остановившимся взглядом.
Сбивается. Замолкает. Трет лоб, оборачивается к Шахову.
Скуляев. О чем это я?..
Шахов (подсказывает). Бизнес-проект...
Скуляев (спохватывается). Да-да! Манчестерская бизнес-школа для молодых российских предпринимателей. Стажировка в Англии. Льготный кредит: семь процентов годовых в СКВ. Свое дело. Типичный представитель нарождающегося среднего класса, основы любого цивилизованного общества!
Встает из-за стола, отходит в сторону, артистично раскланивается с Шаховым и Натальей. Они сухо, редко хлопают в ладоши. Переглядываются. Скуляев стоит и смотрит перед собой остановившимся взглядом.
Шахов (Наталье, кивнув на Скуляева). Он - шорец. Это даже не народ, не нация. Племя. Как тутси. Банту. Бушмены. Его дед еще верил в то, что он произошел от волка...
Скуляев (глядя перед собой). Дед не верил. Просветили. Прадед верил. По матери.
Шахов (с искренним любопытством). А по отцу?
Скуляев (анкетно). Народоволец. Ссыльно-каторжный. Он точно знал, что произошел от обезьяны.
Шахов (указывая на Скуляева, как на музейный экспонат, Наталье). Нет, ты только посмотри на него! Гибрид волка и обезьяны. Гремучая смесь. Из него мог выйти второй Микеланджело. Эрнст Неизвестный. Генри Мур.
Наталья (с холодной усмешкой). Скорее, Вучетич.
Короткая пауза. Смотрят на Скуляева. Тот по очереди, исподлобья, на них. Начинает говорить спокойно, сдержанно.
Скуляев. Хотите меня раздразнить, да?.. Вот вам! (Делает неприличный жест.) Шурика лысого! (Наталье, желчно.) Что морщишься?.. Хам?.. Плебей?.. А когда засаживал, визжала как свинья!.. (Смех.)
Шахов (Наталье, деловито). Визжала?
Наталья (спокойно). Было дело.
Скуляев (кричит). Молчать!.. Здесь я говорю!..
Шахов и Наталья обмениваются примиряющими жестами: молчим! молчим! говори.
Скуляев. Каждый значит ровно столько, сколько он стоит. А то забрался на чердак, и философствует, считает себя умнее всех. (Шахову.) А что тебе еще осталось?.. То все ныл: мне бы в Европу!.. В Европу!.. Они оценят. Я устроил. Дания. Выставка с Копенгагене, в ратуше. Все оплатил: билет, транспорт, таможню - дерзай, Миха!.. Покоряй Европу!.. Большому кораблю и карты в руки!.. А ты что?.. Поставил такие цены, что люди только плечами пожимали: русский, никто не знает, и сразу пятьдесят тысяч крон за холст - извините-с!
Шахов (хмуро). Я ставил реальные цены.
Наталья (поддерживая его). Для тех, кто понимает.
Скуляев. Ах, для тех, кто понимает!.. А тем, кто понимает, надо платить отдельно. Чтобы они объяснили, что это реальные цены. Тем, кто имеет деньги, но не понимает. Надо было какое-то время пожить в стране, присмотреться, понять, начать с малого: один подвальчик, другой, там пару картинок на комиссию, там, потом снять маленький зальчик на недельку-другую, устроить вернисаж с фуршетом, сойтись с критиками, галерейщиками, заплатить кому надо и все сам, без всяких менеджеров, продюсеров. Так люди пробиваются, если они действительно хотят сказать миру какое-то новое слово.
Шахов (сдержанно). Если у них, кроме того, есть что сказать.
Скуляев (хлопает ладонью по столу, Наталье). Нет, ты посмотри на него!.. Великий мастер выдавать нужду за добродетель!.. Бакалавр!.. Магистр!.. Из Копенгагена сбежал как крыса, координатор его полгода разыскивал, чтобы вернуть работы или продать их за реальные деньги, - нет мастера, как провалился!.. Мне звонили чуть ли не через день: где?.. жив ли?.. И я нес какую-то дичь про творческую командировку, правительственный заказ...
Шахов (Наталье). Нес?..
Наталья (пожав плечами). Было дело.
Короткая пауза. Каждый наливает себе, пьет.
Скуляев (продолжает). А потом я встретил его на Невском, с вот этим!.. (Указывает на столик с раскрашенными деревяшками.) Рашн деревяшн!.. Руссиш культуриш!.. Полупьяный, среди таких же забулдыг, кто-то картинку толкнул за десять баксов, тут же в магазин. С утра выпил - весь день свободен! И все время что-то говорят, говорят. Здесь, за бугром, все равно где, лишь бы говорить, лишь бы не жить реальной жизнью, а все мечтать о какой-то фантастической, великой России, с которой, дескать, никогда ничего не случится, которая все преодолеет, возродится из пепла, обновленная, молодая, как Иван-дурак в сказке про Конька-горбунка... (Желчно смеется.) У них полстраны по клочкам расхватали, а они сидят каждый в своем углу и сопли жуют!.. Да было бы нас, шорцев, сто пятьдесят миллионов, мы бы им такое показали!.. Мы бы их научили свободу любить!..
С силой бьет сжатым кулаком по столу.
Шахов (подмигивает Наталье). Негры на зебрах!.. Черные кавалергарды!.. Легендарный рейд Ковпака. Дикая дивизия. Психическая атака.
Наталья (вскакивает с пола). А я - Анка-пулеметчица! (Делает вид, что стреляет в Скуляева из револьвера.) Тра-та-та-та-та-та!..
Скуляев (разводит руками, пожимает плечами). Нет, ей-богу, вы оба как дети!..
Шахов (демонстративно). Уа-уа!.. В памперсах "Libero" у вашего малыша всегда будет сухая попа!..
Опускается на корточки, ползет к Наталье, кладет ей голову на колени, она освобождает грудь, словно собирается его кормить. Скуляев наблюдает за ними, сидя на своем стуле и сцепив кисти в замок.
Скуляев (сквозь зубы). Молочко от бешеной коровки.
Наталья и Шахов никак не реагируют на эту реплику. Она смотрит перед собой. Он глядит в потолок. "Пиета".
Скуляев (им в спину). Что ж вы остановились?!. Давай, вали ее на свои ящики! Вы же теперь как дети!.. Как Адам и Ева до искушения, до яблочка. Да не верю я, что их змий совратил!.. И до него трахались так, что по всему раю стон стоял!.. Чем им еще было заниматься?.. Цветочки нюхать?.. Бабочек ловить?.. (Смеется, поясняет.) Так вот: они познавали друг друга. Где ребрышко, где пупок, где лобок - все интересно...
Шахов (глядя в пространство). У них не было пупков. Первые люди. Не из чрева, а по образу и подобию.
Скуляев (входит в раж, жестикулирует). Плевать на пупки! Главное: трахались совершенно невинно!.. Пока змий не сказал. Не просветил. (Смеется, подначивает.) Ну, давайте!.. Вперед!.. Поехали!.. На ящиках, на полу, где хотите, мне все равно!.. Теперь все можно, такие времена настали!.. Говори что хочешь, делай, публично, при всем народе, только чтобы все совершенно невинно, как в раю!.. И главное, чтобы все в общую кучу: заказные убийства, грабежи, кризисы, пирамиды, аргументы, факты - все в один замес!.. В общую пиццу!.. И концов не найти... Как в дамбе.
Печально усмехается. Замолкает. Наталья и Шахов сидят в прежней позе. Говорят так, словно остались на Земле совсем одни.
Наталья (гладит Шахова по волосам). Бедный мой, бедный...
Шахов (спокойно). Нет, нет, все правильно... Все действительное разумно.
Наталья (по ее лицу текут слезы). Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. Я всегда хотела быть только с тобой.
Шахов (мягко). А вот это неразумно.
Наталья. Но это действительно. Неувязочка получается.
Шахов. Чепуха. Бытие само по себе, сознание само по себе. А жизнь сама по себе. Никакой неувязочки.
Наталья. Как ты все хорошо объяснил. А я, дура, мучилась, не понимала, видела тебя на Невском среди лотков, среди всей этой мишуры, хотела подойти и боялась...
Шахов. Значит, время не пришло. Яблочко не созрело.
Наталья. А теперь созрело.
Шахов. Осень, однако... А мне еще зимовать здесь.
Наталья. И все-таки хорошо, что мы встретились.
Шахов. Да. Теперь и умирать не страшно. Помнишь, мы хотели умереть в один день?
Скуляев (едко). Как Карл Либкнехт и Роза Люксембург.
Они не обращают на него никакого внимания.
Наталья. Не надо так говорить. Мы еще поживем.
Шахов. Глупости. Мы уже в аду. Здесь, при жизни. Там ничего не будет.
Наталья. Потом будет чистилище, потом рай.
Шахов. В раю мы уже были.
Наталья. Когда?.. Я не помню.
Шахов. Помнишь. На втором курсе, когда все только начиналось. Наши голоса встречались и пели, а вокруг все замолкали, наверное, от неловкости: столько откровенного, жадного, и в то же время совершенно невинного, безгрешного желания было в этих звуках...
Наталья. Да, это был рай... Теперь я понимаю. Ты так хорошо все объяснил. Хорошо, что мы встретились.
Шахов (с усмешкой). А потом тебя просветили. Дали яблочко. Сказали, что из меня ничего не выйдет. "Грязный живописец", "накрасил" - вы все так бравировали этим гнусным жаргоном, что он постепенно стал правдой. Для вас. А словами играть нельзя - это опасно. Вначале было Слово.
Скуляев (негромко). Ты просветил меня, я - ее. Мы - квиты.
Шахов (не поворачивая головы). Он что-то сказал?
Наталья. Не обращай внимания. Говори...
Шахов. Я люблю тебя.
Закрывает глаза. Складывает руки на груди. Сейчас он похож на покойника. Не хватает только свечи в пальцах. Наталья гладит его по волосам. Наклоняется. Целует в губы. Шахов лежит неподвижно. Скуляев не сводит с них глаз.
Скуляев (с искренним чувством). Может быть, мне уйти?.. Сейчас спущусь, заведу машину... (Оглядывается на часы.) Мосты еще не развели.
Шахов (не поворачивая головы). Куда ты пьяный поедешь?.. А менты?..