– Стреляйте, дьявол вас побери! – неистовствовал Карлос, осыпая бранью бойцов как мадридского, так и своего отрядов. – Он не уплывет далеко! Он должен вынырнуть где-то поблизости! Стреляйте, perros perezosos[6]!..
Покой ночного Мадрида разорвали залпы карабинов и очереди автоматических винтовок. Зрелище со стороны выглядело дурацким: сорок Охотников выстроились вдоль берега сточной канавы и методично всаживали обойму за обоймой в чавкающую вонючую жижу.
– Отставить! – наконец рявкнул Карлос, обозревая взбаламученную грязную реку. Ему доводилось выуживать отступников из разного дерьма, но чтобы из настоящего! Расскажи кому в баре из собратьев-командиров – засмеют!..
Несколько минут братья упорно глядели на результаты своей бестолковой деятельности, а точнее, на отсутствие таковых. Растревоженные жабы подняли громкое кваканье, словно насмехались над командиром Пятого отряда, испортившего им сон в этом жабьем раю.
– Наверняка утоп. – К Гонсалесу приблизился, хромая, побитый чернокнижником заместитель Риккардо. – Туда ему и дорога – дерьму проклятому!
– Дерьмо в дерьме не тонет! – огрызнулся Матадор. – Оно в нем только растворяется! Проклятье! Куда смотрело оцепление?! Почему периметр был организован так далеко?!..
У командира мадридцев хватило ума молча снести нападки столичного Охотника – любые оправдания послужили бы для гнева Карлоса лишь маслом в огонь. Напоследок Гонсалес поклялся отправить Мадридский отряд и лично его командира на поиски тела, после чего запрыгнул в «Хантер» и в сердцах хлопнул дверцей так, что она едва не отвалилась.
Карлосу предстояло объясняться с магистром Жераром, а тому требовался либо живой чернокнижник, либо, на худой конец, его тело.
Охотнику радовать инквизитора было совершенно нечем…
Если из года в год, из десятилетия в десятилетие, ты занимаешься таким суетливым делом, как Охота, это волей-неволей откладывает отпечаток на ход твоих мыслей. Охотник Инквизиционного Корпуса! Ты привыкаешь, что уже при одном упоминании твоей профессии люди начинают шарахаться от тебя, как от огня.
Так оно раньше для Карлоса и было. Охоты Матадора мало чем отличались друг от друга: блокирование, налет, облава, преследование… Сопротивление отступников редко когда оказывалось действительно яростным, обычно все они бежали от Охотников сломя голову. Отлавливать же их было азартным занятием…
Не в этом ли заключался смысл жизни охотничьего пса, которым по сути являлся командир Пятого отряда Карлос Гонсалес?
На этот раз натасканным на зайцах псам попалась хитрая куница, которая все время сбивала свору со следа и ловко выходила из заведомо проигрышного положения, оставляя в песьих зубах лишь обрывки своей шерсти. Безусловно, охотиться на куницу было чертовски азартно, однако последнее время вожак своры чувствовал себя неуютно. Он боялся, что в конце концов жертва исчезнет бесследно, а строгий хозяин наплюет на все прошлые заслуги любимого пса и отлупит его палкой. Такого унижения грозному вожаку было не пережить…
Карлос доложил магистру, что скорее всего застреленный чернокнижник утонул в сточной канаве и его тело засосало в ил. Охотник ни словом не обмолвился о том, что думал на самом деле. Он не стремился вызвать у инквизитора еще больший гнев, который на сей раз, к счастью Гонсалеса, обрушился на командира мадридцев, а Матадора зацепил лишь вскользь. Командир Пятого отряда допускал, что раненый беглец действительно мог быть застреленным, захлебнуться или – совершенно дурацкая идея! – утопиться от безысходности. Карлос допускал это, но допускал с малой долей вероятности, примерно такой же, какая бывает у револьвера на осечку.
Гонсалес допустил уже три осечки подряд: сначала взял ложный след, затем не сумел захватить чернокнижника на месте, и вот сегодня, когда Морильо был почти в его руках…
Охотничий пес всеми своими охотничьими инстинктами чуял, что куница на самом деле жива и только прикидывается мертвой. А по-настоящему мертвой она станет лишь после того, как вожак своры лично перегрызет хитрой твари глотку…
Оглохший от стрельбы, едва не задохнувшийся от длительного дыхания через узкую трубку, ослабший от потери крови Сото наконец вынырнул на поверхность. Вынырнул практически на том же месте, где с головой погрузился в нечистоты.
Плыть он, разумеется, никуда не собирался – далеко ли уплывешь, гребя одной рукой в густой, как кисель, жиже? Едва зловонные воды канавы поглотили его, как он, цепляясь за дно, тут же подплыл к полузатопленному ржавому остову автомобиля Древних. Забившись под него, словно рак под корягу, беглец взял сооруженную из ножен трубку в рот, высунул ту на поверхность, энергично дунул в нее, прочищая, после чего ухватился за остов и стал молиться, чтобы торчащая из воды трубка была принята Охотниками за обломок автомобильной рамы или другой затопленный в канаве хлам. Дышать было трудно, воздуха не хватало, а тот, что попадал в легкие через рот, имел отвратительный привкус. Но Сото терпел, вдыхая и выдыхая очень медленно, делая это так, будто по прошествии стольких лет снова решил попрактиковаться в медитации.
Теперь оставалось только ждать.
Ржавый остов закачался, едва не придавив притаившегося под ним человека ко дну канавы. По железу затопали ботинки преследователей – парни не желали пачкать обувь в грязи и потому запрыгнули на торчащий из нее искусственный островок. Громкая брань командира Охотников долетала сквозь толщу воды до ушей Сото, и он в страхе ожидал, что вот-вот чьи-нибудь крепкие руки ухватят его за шиворот и выдернут на поверхность, словно садок с рыбой.
Затем ударила оружейная канонада. Для находящегося под водой Мара стрельба показалась вовсе оглушительной. Он не успел вовремя заткнуть уши, и голова мгновенно наполнилась звоном, который не позволил ему определить, когда выстрелы на поверхности стихли. Водись в канаве рыба, она наверняка всплыла бы от такого грохота кверху брюхом.
Остов автомобиля опять зашатался, задрожал от топота и перестал давить на грудь – Охотники явно возвращались на берег. Но вот долго ли они пробудут на берегу?..
Чтобы иметь хоть какое-то представление о времени, Сото начал считать в уме секунды. Пятнадцать секунд уходило у него на вдох и выдох. Время текло медленно, намного медленнее, чем вода в канаве…
Терпения у ныряльщика хватило на четверть часа. Рука болела жутко. Воздуха не хватало. Попадавшие в дыхательную трубку брызги проникали в горло и вызывали кашель, который сбивал дыхание. Кашель приходилось сдерживать, иначе потом вновь пришлось бы продувать трубку от воды. Кожа чесалась на всем теле от лица до лодыжек…
«Плевать, если Охотники еще здесь! – подумал едва живой Сото. – Все равно через три минуты я задохнусь!»
И вынырнул.
На берегу уже никого не было. Беглец выбрался из сточной канавы и ничком плюхнулся в грязь, пытаясь надышаться, наверное, на всю оставшуюся жизнь. В глазах у него рябило, и казалось, что тихая ночь была наполнена сверкающими молниями, вопреки всем законам природы вспыхнувшими после раскатов грома, который Мара переждал под водой.
Сото вырвало и полоскало до тех пор, пока из желудка не пошла желчь.
Разрывающаяся от звона в ушах голова соображала туго, однако не настолько, чтобы не догадаться: с минуты на минуту Охотники вернутся сюда с острогами и легкими якорями-кошками, дабы извлечь тело чернокнижника из канавы. То-то парни порадуются, когда увидят, что утопленник решил упростить им работу и сам выполз на берег!
Сдаваться именно сейчас, когда удалось с таким трудом избавиться от преследователей, тирадор тем более не хотел, поэтому собрался с силами, поднялся на ноги и, придерживаясь за стены и заборы, побрел вдоль канавы. Когда же поток нечистот шумным водопадом закончил свой путь в бездонном провале, беглец последний раз плюнул в него – вроде как на прощание – и поковылял дальше, совершенно не ведая, куда направляется. Все, что ему требовалось, так это побыстрее скрыться из этого района.
Ближе к утру путь Сото преградили воды Мансанареса, выглядевшие по сравнению с водами сточной канавы настоящей райской купелью. Изможденный скиталец упал на колени, окунул идущую кругом голову в воду и начал жадно пить, удивляясь, куда в него только вмещается выпитое. Чувствуя, что еще мгновение – и он рухнет без сознания, Мара все-таки взял себя в руки, скинул куртку и промыл раненое плечо. Потом нарвал растущего на берегу подорожника, разжевал и залепил им рану, перевязав ее наскоро выстиранной в реке майкой.
Восход солнца над крышами Мадрида был необыкновенно красив, но Сото его уже не видел, поскольку заполз под перевернутую брошенную лодку и провалился в глубокое забытье…
Очнулся Сото, когда вокруг снова царила ночь. Тирадор долго не мог понять, где находится. Поначалу показалось, что в гробу, но как только сквозь прохудившееся лодочное дно он увидел звезды, все встало на свои места. События прошедшей ночи постепенно восстанавливались в памяти, и едва картина прояснилась, Мара негромко застонал и опять закрыл глаза. Но забытье пропало бесследно, так что отрешиться от окружающего мира больше не удавалось.
Рана болела, и рука двигалась с большим трудом. Однако жар отсутствовал, плечо не распухло, а значит, заражения крови не было – это утешало. Одежда воняла ужасно, и выветрить из нее вонь теперь было столь же нереально, как запах гнили из плохо выделанной коровьей шкуры.
Но данные неприятности, даже ранение, были мелочами по сравнению с теми, какие свалились на Сото вдобавок к аресту сеньора. Ясно как божий день, что все попытки Рамиро помочь отцу провалились, и теперь он сам наверняка угодил в застенки магистрата; иначе как объяснить присутствие Охотников в его доме?
Мара оказался в непростой ситуации. Следовало срочно что-то предпринимать, но что именно? Он не знал, к кому из друзей сеньора должен был обратиться его сын, а даже если бы знал, кто из них принял бы у себя отчаявшегося тирадора? Пока Сото почти сутки пребывал без сознания, каждый Защитник Веры в городе успел получить подробное описание его приметной внешности. Отныне даже десять шагов по улице пройти – проблема, а не то чтобы еще с визитом к кому-то напрашиваться.
Спасение находилось за городом, но беглый тирадор понятия не имел, чем он будет там заниматься, пока молодой и старый сеньоры находятся в подвалах Ордена Инквизиции. Обратный путь в асьенду дона ди Алмейдо тоже был отрезан. Несомненно, Охотники уже обыскали его флигель и конфисковали все вещи…
Сото лежал в глубоком унынии под перевернутой лодкой, смотрел на звезды сквозь дыру в днище и чувствовал себя жуком, у которого оторвали ноги. Что толку с того, что такой жук еще имеет крепкие жвалы? Пользы от них никакой. Жук без ног мертв, пусть он при этом продолжает дышать и шевелить усами.
Сото Мара тоже мертв. Вернее, в мыслях он умер много лет назад, теперь же просто сделал еще один шаг к смерти физической. Широкий шаг. Настолько широкий, что осталось совершить всего ничего – крохотный шажок, после которого жизненный путь Сото завершится.
Единственное, что огорчало: завершится с позором. Мара не выполнил свой воинский долг – не сумел защитить ни сеньора, ни его сына. Последний приказ дона Диего оказался невыполненным. Сото Мара – плохой слуга. И пусть раньше все порученные ему дела он выполнял на совесть, когда для сеньора наступили действительно суровые времена, пользы от старшего тирадора оказалось немного.
Получалось, что все вчерашние ночные злоключения прошли впустую. Спасая себя, Сото не задумывался над тем, зачем это делает, поскольку никогда не впадал в раздумья перед лицом атакующего врага. Сейчас волей-неволей приходилось задумываться…
Итоги коротких раздумий были неутешительными.
Рука Мара потянулась к лежащему рядом мечу. Давным-давно он дал себе слово, что, если для него настанет время совершить сэппуку, он нанесет свой последний в жизни удар мечом без колебаний. Убить врага, убить себя – разница невелика. Резкий выдох, короткий сильный удар и режущее движение вверх и вправо… Вот и вся наука. Разве что лезвие направлено не на противника, а в собственный живот… Сото опозорил себя и искупит позор по традициям предков, поскольку других традиций для него не существовало…
Он выполз из-под лодки, встал на колени, вынул меч из ножен… Требовалось исполниться решительности и отринуть колебания. Жизнь кончилась, нужен ли еще какой-то довод в пользу задуманного?
Руки поудобнее ухватились за оплетенную кожей привычную рукоять, острие замерло в нескольких сантиметрах от солнечного сплетения…
Несколько сильных мобилизующих вдохов…
Замах…
Нет, не получится! Проклятая раненая рука дрожала, и пальцы не могли как следует сжаться на рукояти. Что, если эта мелочь не позволит нанести точный удар, а приведет лишь к тяжелому ранению? Жаждущий скорого прихода смерти Сото будет умирать в мучениях до рассвета, а то и дольше. Хотелось умереть, но не хотелось мучиться. У совершающих сэппуку предков на этот случай имелся помощник – кайсяку. Кайсяку стоял позади с мечом наготове и был обязан совершить так называемый удар милосердия – отрубить голову приговоренному к самоубийству после того, как тот выполнил обряд и вскрыл себе живот. Чтобы искупивший свой позор воин не мучился. Очень гуманный и справедливый обычай.
У Сото не было уверенности, что он лишит себя жизни мгновенно, поэтому, сделав еще несколько бесплодных замахов, он в раздражении отбросил меч на песок, после чего в отчаянии схватился за голову и упал рядом. Он и впрямь оказался малодушным, испугавшись долгой мучительной смерти. И никакое отсутствие кайсяку не являлось тому оправданием…
Впрочем, решение принято, и Сото все равно сегодня умрет. Не сегодня, так завтра. Броситься в ярости навстречу многочисленным врагам и умереть с мечом в руках – такой способ принять смерть тоже считался у предков вполне достойным. Говоря начистоту, так следовало поступить еще вчера. Ну ничего, задержка в день-два не есть трусость, просто следует немного подготовиться. Взять, к примеру, сорок семь легендарных самураев-ренинов, которые готовились к отмщению за убитого господина – и, разумеется, к собственной неминуемой смерти – целый год. Автор «Хагакурэ» – уважаемый Ямамото Цунэтомо – хоть и называл их задержку ошибкой, утверждая, что мстить следовало незамедлительно, но ведь не считал ее трусостью. Значит, короткая задержка смерти Сото тоже не будет таковой.
Прежде всего надо переодеться. Идти в последний бой, воняя как свинья – элементарное неуважение к традициям предков, уделявшим столько внимания опрятности внешнего вида. Деньги у тирадора еще остались, правда промокли, но это не беда – высохнут, а деньги не пахнут. Также сохранились в нагрудном кармане солнцезащитные очки, без которых теперь носа в город не высунуть.
Потом требовалось добраться до лесистой возвышенности Каса де Кампо – путь, в принципе, недалекий, но у находящегося в розыске преступника он займет куда больше времени, чем у обычного горожанина. Погибать на полпути к намеченной цели, равно как и погибать в страшных муках Сото не хотел.
Оружия для осуществления задуманного он имел достаточно, так что одна проблема отпадала. В любом случае больше четырех-пяти врагов ему не уничтожить – там, куда держал путь отчаянный самоубийца, их обитало чертовски много, причем каждый из врагов был вооружен не арбалетом, а огнестрельным оружием.
Сото шел не убивать. Он шел с честью уйти из жизни, а скольких обидчиков он при этом захватит с собой – одного или десяток, – роли не играло. Сегодня днем или вечером Мара ворвется в здание Мадридского магистрата таким, каким его знают набожные жители епархии – свирепым демоном Ветра. Он заявит о себе достаточно громко. По крайней мере, заключенному в подвал магистрата сеньору наверняка о нем расскажут.
Сеньор услышит о своем старшем тирадоре и все поймет, ведь Сото не раз рассказывал ему о традициях своих предков. Неизвестно, как Рамиро, но его отец обязательно оценит кажущееся безрассудство преданного слуги по достоинству.
А большего Сото Мара после смерти и не надо.
«Самурай должен умереть, поэтому цель его – умереть так, чтобы своей великой доблестью поразить и друга, и врага, чтобы о его смерти пожалел и господин, и командующий, чтобы его славное имя осталось в памяти будущих поколений. Иная участь ждет презренного труса… Об этом следует думать днем и ночью и никогда не забывать».
Сырые казематы Мадридского магистрата были лишь жалким подобием таковых при Главном в Ватикане. Там подвальные помещения простирались вниз на несколько уровней и содержали в своих тесных камерах-пеналах сотни обладателей черных прогнивших душ. Не считая Ада, больше, чем в подвалах Главного магистрата, грешников скапливалось лишь в одном месте – в Ватиканской тюрьме под названием Дом Искупления. Мадридский магистрат имел всего один подвальный уровень, камер на нем размещалось два десятка и были они, надо заметить, гораздо просторнее своих ватиканских аналогов.
Единственная их общая черта: полное отсутствие окон. В этом при желании обнаруживалась определенная логика: очищенные Огнем от скверны души покаявшихся грешников направлялись прямиком в Рай, и потому было бы несправедливо лишать их знакомства с Адом хотя бы в виде его скромной земной модели. Отступники оказывались в темном сыром подвале, непрерывно оглашаемом дикими криками боли, и сполна осознавали, что ожидает их после смерти, если они не покаются. Мучительное дознание только укрепляло их в мысли о скорейшем покаянии. Так что, очутившись в Раю, они уже имели право утверждать, что пусть один круг Ада, но они прошли в полной мере. Суровый, но справедливый Орден Инквизиции облегчал Страшному Суду его и без того нелегкую работу. За эту помощь Всевышний порой великодушно закрывал глаза на случающиеся при проведении дознания накладки. Куда же без них в таком тонком и деликатном деле, как божественное правосудие?