Диадема была одним из трофеев, который Петька разыскал в том самом подвале. Он сразу понял, что держит в руках настоящую драгоценность. Спрятав понадежней, он долго не решался показать ее антикварам, справедливо полагая, что те нормальной цены не дадут, да еще устроят неприятности. Однако Петьке ужасно хотелось выяснить, сколько может стоить такая вещица. Вдруг придется все-таки продавать.
Наконец решился – принес к одному старичку-ювелиру. Тот аж засветился, долго разглядывал диадему, – Возницын тогда впервые услышал это слово, – а потом сказал, что вещь цены баснословной, отличные камни, старинная работа. Предложил Возницыну сумму, от которой кругом пошла голова, диадему из рук выпускать не хотел. Петька все-таки ее забрал, сказал, что подумает, и пустился наутек. Хорошо еще, старичок-ювелир не знал ни фамилии его, ни адреса, иначе точно были бы проблемы. В общем, недолго думая, Петька припрятал диадему до лучших времен. И когда узнал, что Клавдия Лернер отмечает тридцатипятилетие, вопрос, что дарить ей в столь замечательный день, просто не возник.
И вот как все обернулось! Утро, наступившее после злополучного дня рождения, Возницын провел с ужасной головной болью и в сильных сомнениях – идти на службу, взять больничный или вообще уволиться из театра, передав заявление через Ивана Фомича.
Не приняв окончательного решения, он поплелся в театр и всю дорогу молил бога, чтобы тот не позволил ему столкнуться с Лернер. По счастью, не столкнулся. Зато прямо у служебного входа Петя увидел Бориса Яковлевича, который нес на себе яркий отпечаток вчерашнего празднества. Увидев Возницына, администратор весело загудел:
– Ну, Петро, ты даешь! Я из-за тебя полночи не спал. Звонит мне в два часа Лернер и требует твой телефон и адрес, причем немедленно. Это чем ты ее так приворожил вчера? А, Казанова? Правильно говорят – в тихом омуте…
Возницын замер на месте, втянув голову в плечи – все, это конец. Теперь в театре узнают про его трагедию. Значит, все-таки придется увольняться. Но как же его Чувство, как же Клавдия? Ведь если уволится, он не сможет видеть ее!
– То ходила не замечала, – продолжал Борис Яковлевич, не обращая внимания на выражение лица новоявленного Казановы. – А тут подавай ей телефон, да еще и адрес! Где ты живешь, я, конечно, не помню, но телефончик был в записной книжке. Ну, давай, рассказывай, коли я теперь в курсе ваших отношений.
– Что рассказывать? – пролепетал бедный Петя. – Рассказывать совсем нечего.
– Неужели оплошал? – огорчился за парня Борис Яковлевич. – Не надо было тебе водку пить, от нее мужик слабеет. Ничего, я никому не скажу, со всяким может случиться. Но в следующий раз будь во всеоружии. Хотя следующего раза может не быть, Клава своенравна, неуравновешенна и капризна. Сейчас вдруг захотела, а потом – все, как отрезало.
У Петьки не было никаких сил оправдываться и опровергать родившуюся в похмельной голове администратора версию произошедшего минувшей ночью. Хотелось одного – спрятаться куда-нибудь подальше и никого не видеть.
– Борис Яковлевич, – взмолился Возницын. – Как мне уволиться из театра? Только незаметно.
– Да перестань ты, – обнял его за плечи администратор и подтолкнул к входной двери. – Из-за такой ерунды ломать себе жизнь? Тебе в театре самое место. Видишь, даже примы от тебя с ума сходят. Не переживай, никто ничего не узнает. Не в Клавиных интересах распространяться, как же – такая женщина, а мальчишку раскрутить на любовь не смогла. Я, само собой, молчок.
Петя, понурив голову, двинулся вперед.
– Знаешь, – разоткровенничался администратор, по-прежнему обнимая его за плечи. – Если бы я стал рассказывать о всех ее похождениях, Клава давно бы меня переехала самосвалом. Так что работай спокойно. И не переживай – будет у тебя много женщин, да еще получше. Эти примы, верь мне, все эмоции на сцене реализуют, а в жизни и в постели они так себе, ничего особенного. Ты не думай, с Лернер у меня ничего такого не было, мы с ней деловые партнеры, даже, можно сказать, друзья. А вот какая-нибудь второразрядная актрисуля такое тебе покажет – ух! Возьми хоть у нас…
Болтовня администратора неожиданно навела Возницына на мысль. Настолько важную, что он тут же раздумал увольняться. Более того, дружески расставшись с Борисом Яковлевичем, едва ли не бегом прибежал в цех реквизиторов и немедленно стал обдумывать новый план своей дальнейшей жизни.
Теперь он решил так. Чувство, его ведь никуда не денешь, с этим придется смириться. Но пусть душа живет своей, отдельной, никому не ведомой жизнью, а его тело будет отныне жить по своим законам. Нет, жениться он не собирался, зато хотел продемонстрировать нечто иное. План удался. В течение года сарафанное радио драмтеатра, регулярно снабжаемое свежими новостями интимной жизни актеров и обслуживающего персонала, сформировало вполне определенный имидж ассистента главного режиссера и реквизитора Возницына.
«Такой малый был – тихий, скромный, краснел, когда с женщинами разговаривал, и вдруг как с цепи сорвался», – шептались тетушки-билетерши. Те актрисы труппы, которые раньше едва общались с худеньким парнишкой, стали смотреть на него весьма заинтересованно. Мужское сообщество также откликалось на происходящее:
– Ну, Фомич, вырастил ты смену! Зельем каким опоил парня? Нам скоро в отставку, все женщины к нему переметнутся, – говорил администратор.
– И правильно сделают, – довольно улыбался Иван Фомич. – Давно пора свежую кровь в театр влить. А то половина из вас на мужиков заглядываются, прости господи, а другие так утомлены собственной гениальностью, что на остальное силенок нет. А Петька – он не только в работе усерден. Девушки это высоко ценят.
Борис Яковлевич, встречаясь с Возницыным, свойски улыбался и шепотом вопрошал:
– Реванш берешь? Молодец, хвалю, так держать! Мадам уже небось зубами скрежещет от зависти. Погоди, еще будет названивать ночью…
Возницын в ответ улыбался, кивал, соглашаясь, но твердо знал – никогда больше Лернер ему не позвонит. Ни ночью, ни днем, вообще никогда. Администратор то ли плохо знал свою многолетнюю деловую партнершу, то ли просто валял дурака. А вот Петька знал ее прекрасно, вернее – чувствовал сердцем.
После злополучной ночи он избрал в общении с актрисой тактику примитивную, но действенную: старался как можно реже попадаться ей на глаза, а если такое случалось – тихо здоровался, не поднимая глаз, и быстренько исчезал. Однажды Клавдия, неожиданно ухватив его за рукав, поинтересовалась:
– Петр, как дела? Такой деловой по театру ходишь, страшно подойти. Забегай как-нибудь, поболтаем…
После того, что случилось в день ее рождения, это был первый случай, когда она с ним заговорила. Возницын еще раз убедился – звуки этого голоса словно лишали его воли. И сейчас он собирался покорно кивнуть и поскорее смыться, но совершенно неожиданно брякнул:
– Не могу, работы много, еще экзамены в институте, сессия.
– Надо же, – капризно и зло фыркнула Лернер. – Какие мы занятые – и работаем не покладая рук, и учимся. Когда только все остальное успеваем…
И она, стуча каблучками, ушла. А Петька, стряхнув с себя наваждение, порождаемое этой женщиной, вдруг понял – стрела попала в цель, что-то задело Клавдию, потому она вдруг и заговорила с ним. Но это совсем не обрадовало Возницына. Наоборот! Он вдруг испытал боль оттого, что ранил предмет своего обожания. Словно пущенная им стрела волшебным образом вернулась и пронзила ему сердце.
«Так мне и надо, – подумал Петя. – В этой истории ничего нет для меня. Все только для нее. Конечно, это правильно. Кто она? Великая актриса. Останется в истории, ее будут помнить всегда. А кто я? Маленький человечек, который когда-нибудь исчезнет и которого никто не вспомнит, потому что у этого человечка нет таланта, и даже семьи нет.
Придя домой, немного поразмышлял на эту тему и решил – надо жениться. Не для того, конечно, чтобы было кому его вспомнить. Причины были самого низменного, бытового характера. Только чтобы семейная жизнь не мешала главному. А главным оставалось неугасающее Чувство к Лернер.
Анализируя происходящие в нем изменения, Возницын понимал, что вступает в противоречия с какими-то важными общечеловеческими традициями и, возможно, даже нарушает законы мировой гармонии. Впрочем, в теории Петька был не силен, а идти против собственной воли не желал.
Кстати, он прочитал упомянутый Клавдией «Гранатовый браслет» и нашел его слащавым, а ситуацию – искусственной. Но это было ему безразлично, хотелось понять, почему Лернер вспомнила в ту ночь именно Куприна. Сначала подумал – из-за того, что бедняк подарил женщине из высшего общества подарок. Затем понял – не в том дело. Актриса решила, что Возницын – это Желтков с его безвольной, обреченной на гибель любовью. И пожалела Петю.
Петька ужаснулся – неужели это все, что она поняла? Если уж Клавдия угадала его Чувство, то отчего не разгадала, какого оно свойства? Впрочем, долго копаться в этих нюансах не хотелось. Какая разница, в конце концов, что думает Лернер, что от этого изменится? Она его никогда не полюбит так же сильно и страстно, как он ее – вот что самое главное. Семьи у них не будет, детей тоже. Значит, этой частью своей судьбы Петька вправе распорядиться по-своему.
Петька ужаснулся – неужели это все, что она поняла? Если уж Клавдия угадала его Чувство, то отчего не разгадала, какого оно свойства? Впрочем, долго копаться в этих нюансах не хотелось. Какая разница, в конце концов, что думает Лернер, что от этого изменится? Она его никогда не полюбит так же сильно и страстно, как он ее – вот что самое главное. Семьи у них не будет, детей тоже. Значит, этой частью своей судьбы Петька вправе распорядиться по-своему.
Скорректировав план и приняв решение жениться, Возницын не подозревал, что делает решительный шаг к полной и окончательной катастрофе.
* * *Через месяц должна была состояться свадьба – Петя Возницын женился на Леночке Голицыной из кордебалета. Кордебалет пригласили в драматический театр, поскольку сразу в двух спектаклях, с успехом идущих уже не первый сезон, сюжет предполагал балетные номера. А юные стройные феи, ненадолго дополнившие классический состав труппы, являлись предметом вожделения аборигенов в брюках. Мужчины Пете завидовали, женщины ядовито улыбались: мол, это не навсегда, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит…
Но Возницын вел себя безупречно – с другими дамами был предупредителен и вежлив, но не более. С Леночкой обсуждал варианты их семейного быта. Лернер он по-прежнему тщательно избегал, но однажды они столкнулись у театрального подъезда.
– Слышала, ты женишься? – спросила актриса.
– Женюсь, – ответил Петя, глядя в сторону.
– Голицына неплохая девочка, только… Да ладно, сам увидишь. На свадьбу пригласишь?
– Нет, – помолчав, ответил Возницын. – Все равно не придете.
– Надо же, как хорошо ты меня знаешь. Впрочем, правда, не приду.
Лернер скрылась за дверью, а Петя остался стоять на площадке. «Смотри, – подумал он вдруг, – кажется, она стала что-то понимать».
То ли в связи с грядущей женитьбой, то ли еще почему, у Возницына появилась неодолимая тяга бродить возле дома актрисы вечером или ночью, в свободное время, сидеть на лавочках во дворе, смотреть на ее окна. Понимал, что выглядит смешно и жалко, но поделать ничего не мог – отказаться от этих прогулок было выше его сил. Иногда ради этого он пропускал, под благовидным, разумеется, предлогом, походы с невестой в кино или на каток.
Он изо всех сил старался быть незамеченным, и это ему удавалось. Петя видел, с кем приезжала Клавдия, кто провожал ее до подъезда, кто – до квартиры. Запомнил человека, который пару раз оставался на ночь. Но ревности Петя не испытал, лишь какую-то странную усталость и тоску.
Чем ближе был день свадьбы, тем больше времени проводил Возницын рядом с домом Лернер. Он сам не знал, чего хочет или ждет. Хотя, наверное, знал. Предчувствовал.
Все случилось внезапно. Было около часа ночи, и Петя собирался уходить, когда к подъезду подлетела белая «Волга». Из машины вышла Клавдия и, громко крикнув: «Не смей даже приближаться!» – хлопнула дверцей.
Тут же вслед за ней на тротуар выпрыгнул высокий парень в расстегнутой модной курточке и без шапки. Петя тут же узнал его, хотя ни фамилии, ни имени не помнил. Это был один из недавних поклонников Клавдии, который на каждом ее спектакле торчал в первом ряду и присылал ей в гримерку огромные корзины цветов. Говорили, что папа у него – какая-то шишка на Старой площади.
Парень подскочил к женщине и схватил ее за локоть, но она дала ему звонкую пощечину. Тогда он грязно выругался, схватил актрису за воротник шубки и стал затаскивать обратно в машину. Какой-то мужчина, выходящий из подъезда с собачкой, вместо того чтобы вмешаться, нырнул обратно, захлопнув дверь. Возницын бросил в снег сигарету и быстрым шагом направился к белой «Волге».
– А я сказал – поедешь, – донесся до Пети свистящий мужской голос. – Миша, помоги мне эту тварь запихнуть.
Шофер Миша с готовностью вылез из машины помогать хозяину. И немедленно получил от подоспевшего Пети причитающееся – удар кулаком с разворота в ухо. Это был коварный бандитский удар, неуклюжий на вид, но весьма действенный, особенно если нанести его неожиданно. От такого удара человек отключался надолго. Этому Возницына научил давным-давно известный московский бандит, захаживавший в ним во двор.
Драться Петя не любил, однако прошлая, дворовая жизнь заставляла его приспосабливаться к окружающей среде. Вот он и приспособился.
– Что это еще за герой? – взревел высокий парень, выпустив из рук Клавдию, которая упала на грязный, мокрый асфальт. Парень был агрессивный, но боец плохой. Желая испугать противника, он полностью развернулся к Возницыну, предоставив тому широкое поле деятельности. Петя решил особенно не церемониться с этим подонком. Он жестоко ударил парня носком ботинка в пах, а когда тот зашелся в беззвучном крике и согнулся от непереносимой боли, крепко захватил ладонями блондинистую, пахнущую одеколоном голову и, резко наклонив ее вниз, с хрустом впечатал свое колено в наглую морду. Результат такой комбинации был известен – сломанный нос и минимум пара выбитых передних зубов.
– Петя, Петенька! – услышал он вдруг.
Повернулся и увидел, что Клавдия тянет к нему руку. Точь в точь как в том спектакле, где он забыл своевременно «выпустить душу», заглядевшись на актрису. Он подскочил к ней, рывком поднял с земли, подхватил на руки и почти бегом вбежал в подъезд. Он не думал, что она такая легонькая, почти невесомая, пусть даже и в шубке. Петя ничего не спрашивал – этаж и номер квартиры были ему известны так же хорошо, как день и год своего рождения.
Молча взяв у женщины ключи, он открыл незнакомые замки так уверенно, словно проделывал это ежедневно. Помог Клавдии сбросить перепачканную верхнюю одежду, провел в ванную, словно маленькой, вымыл ей руки, осторожно касаясь нежной кожи, протер лицо. Затем отвел в гостиную и уложил на диван, прикрыв пледом. За все время они не перемолвились ни словом.
Клавдия закрыла глаза и мгновенно уснула – вероятно, так ее организм реагировал на стресс. Возницын погасил верхний свет, включил светильник и уселся в кресло, придвинув его почти вплотную к дивану. О последствиях схватки он не беспокоился. Будь что будет. Скорее всего, ничего не будет. Темно, поздно, свидетелей никаких, если только кто-то смотрел в окно. Но что можно разглядеть из окна ночью? К тому же фонари не горели.
Что его по-настоящему занимало – почему она вдруг назвала его Петей. Всегда, с первого дня – Петр. Иногда шутливое – господин реквизитор. О чем подумала Клавдия, увидев его? Как им объясняться утром? Но до утра еще оставалось несколько часов. И в эти несколько часов случилось то, о чем он никогда не думал и подумать не мог.
Немного подремав, Петя очнулся оттого, что почувствовал взгляд. Наклонился вперед и увидел, что Клавдия смотрит на него широко раскрытыми глазами. И снова ни одного слова – сплошная телепатия. Клавдия протянула руку, маня Петю к себе. Когда он пересел с кресла на диван, она приподнялась и приложила к его губам пальцы – молчи! А потом обняла за шею и потянула на себя.
Петя вошел в эту ситуацию так же спокойно и уверенно, как недавно входил в квартиру актрисы. Он не понимал, что с ним происходит. По всем законам жанра Петя как минимум должен был трястись от вожделения или страха, когда сердце, как пишут в романах, «готово было выскочить из груди». Но удивительно – он был спокоен. Так, будто все происходит не впервые. При этом его не покидало ощущение абсолютного счастья и гармонии. Такого он не испытывал в своей жизни еще ни разу.
Проснулся он на диване. Вскочил, прислушался – тихо. Быстро одевшись, обошел квартиру – никого. Наконец увидел на столе записку, придавленную ключами на брелоке. «Мне надо подумать», – все что было там написано. Это были запасные ключи от входной двери, чтобы он запер ее, уходя.
«Мне надо подумать». Эти слова Возницын повторял все полтора часа, пока пешком шел на работу. Как теперь жить, он не знал. И совершенно не понимал, как расценивать то, что произошло ночью – как счастье или же как непоправимое горе. Вероятно, ответ заключался в том, о чем сейчас размышляет Клавдия.
Весь день Возницына лихорадило, все валилось из рук. Он ждал приговора. Приговор был оглашен в тот же вечер. После спектакля к нему подбежал запыхавшийся Наскальный и выпалил:
– Зайди в гримерку к Лернер, о чем-то хочет попросить тебя.
– О чем? – вдруг испугался Петя.
– Не знаю, какие-то проблемы у нее с реквизитом. Давай, топай, она сегодня ужасно нервная.
По дороге, которая занимала от силы три минуты, Возницын пытался продумать варианты своего поведения, однако ничего умного в голову не лезло. Преследовала лишь одна мысль: что будет дальше?
Актриса уже переоделась и теперь сидела в кресле, задумчиво рассматривая в зеркале свое отражение.
Когда, постучав, Петя вошел в гримерную, она не попыталась встать ему навстречу, а лишь сказала:
– Садись напротив, я хочу тебя видеть.
Как обычно, Возницын покорно исполнил просьбу. Сделал попытку взглянуть Клавдии в глаза – ничего. Вчерашней ночи как не бывало.