Труд, всё разрешающий труд, который, даже действуя подневольно на бессмысленного поглотителя живой человеческой силы, всегда давал ключи ко всем тайнам жизни, а ныне у нас не только возрождает, а превышает старинную легенду о подвигах Геркулеса и богоборца Прометея, — вот он, подлинный герой нашей действительности! Даже в «религиозном» творчестве трудового народа, и творчестве, которое в своё время имело характер чисто художественный, — даже и здесь труд сказал своё слово, — боги трудового народа не что иное, как идеальные работники, мастера своего дела: Вулкан и Тор — кузнецы, Геба, Фрейя — отличные стряпухи, Диана — удачливая охотница, Вейнемейнен — музыкант и т. д.
Нам следует твёрдо признать и помнить, что художественное творчество трудовых масс не исчезло, не убито веками подневольной, каторжной работы на всевластную единицу, которая выдумала мистического бога для оправдания своего бытия, нам надобно признать, что способность трудовых масс к образному творчеству слова возникает и должна возникнуть, ибо революция освобождает человека не только социально, физически, но и эмоционально, интеллектуально. Покамест мы видим, что рабочие старинного Ижорского завода создают в условиях технически нищенских блюминг; признаём, что они создают его под руководством извне, но не забудем, что стремление строить небывалое идёт изнутри рабочего класса. Нам пора учиться вставать выше таких фактов выявления творческой энергии рабочей массы, пора уметь синтезировать её в поэзии и прозе, то есть литература должна понять свою роль как роль возбудителя ещё большей энергии. У нас — тысячи изобретателей, ударников, выдвиженцев — мужчин и женщин. Среди трудового народа, который ещё вчера был безграмотен, дик, ленив, безразлично относился к судьбе своей и терпеливо нёс непосильное бремя жизни, — среди этого народа, из его плоти выросла, выработалась армия совершенно необыкновенных людей. Пятилетка строит не только гигантские фабрики, но и создаёт людей колоссальной энергии. Сотни таких новых людей уже стоят у нас на ответственных боевых постах, рядом со старыми бойцами рабочего класса, которые полжизни учились работать в подполье, в тюрьмах, в ссылке, на каторге. Литераторам и критикам не следует забывать, что они живут пред лицом и в окружении таких людей, что тысячи их идут в литературу и прессу как на боевые участки культурной революции. Через пяток лет рабочим уже не придётся тратить свои силы на строение блюмингов голыми руками и многие сотни их перейдут к работе по художественным итогам недалекого прошлого. Весьма возможно, что они будут печально и даже гневно удивлены, изучая сегодняшний наш день, текущую нашу работу, схоластические и бесплодные наши споры о словах, путаницу личных наших отношений и обилие пошлых сплетен, которыми мы живём. Я совершенно уверен, что наша рабочая масса, наши новые, свободные работники на земле быстро идут к работе во всех областях искусства и что мы накануне создания какой-то формы коллективного творчества в искусстве. Необходимо идти навстречу этому явлению. Пред нашей литературой и критикой стоит ряд важнейших, сложных задач, и одна из них — не вставать на ту дорогу, которой шла армия интеллигентов-индивидуалистов, — на дорогу, которая привела эту шумную армию к разложению и полному банкротству. Литераторам и критикам необходимо искать и разрабатывать пути к дружной совместной работе в интересах трудовой массы. Смысл жизни — в службе революции, иного смысла в наши дни не может быть. Революция есть дело, требующее товарищеского единения всех честных людей, всех, кто чувствует и понимает величие задачи, поставленной рабочим классом пред самим собой. Нам верят, но мы плохо оправдываем это доверие, плохо работаем пред лицом массы, которая работает героически, с небывалым энтузиазмом, с пламенным пафосом, — с пафосом, который почему-то слабо заражает нас, товарищи литераторы и критики.
Беседа с молодыми ударниками, вошедшими в литературу
Я вас приветствую сердечно. Мы должны разрешить вопрос о том, какие задачи стоят перед ударником и что он сможет внести нового в нашу литературу. Но раньше коснусь того, как он должен вступать в литературу.
Недавно я слышал, что ударники ВЦСПС предполагают издавать журнал или какой-то сборник. Мне думается, что этого не надо делать, потому что не следует изолироваться, строить ещё одну организацию литераторов.
Надобно готовиться наступать на все существующие литературные высоты, входить во все журналы, занимать там определённое место, печататься там, и это будет для вас двояко удобно и полезно: во-первых, потому, что там технически более образованные редактора и вам будет полезна их критика; во-вторых, там встретит вас критика более широких кругов читателей, чем круг читателей вашего сборника или журнала ударников.
Дальше. Чего, собственно, надо ожидать от вашего вступления в литературу? Современная наша литература часто путается в трёх соснах. Целый ряд её тем, которые вы все знаете, стал шаблонным, одеревенел, омертвел.
Такова, например, ходячая тема любви коммуниста к «неудобной» девушке. Это можно повернуть иначе: хорошая девушка и нехороший коммунист. Никто ничего нового по этому поводу сказать не может, сильной вещи на эту тему не написано. Тема раздроблена, измельчена, скомпрометирована торопливостью, потому что на неё бросились как на привычно «литературную», наиболее удобную.
Я, конечно, не забываю о том, что наши наиболее талантливые литераторы, так называемые попутчики, пробуют дать широкие обобщения, например, Леонов в «Соти» или Лебедев в книге «Дары Тин Тин-хо», или сибиряк Петров, который написал на тему строительства книжку «Борель». Можно насчитать ещё с десяток таких интересных книжек. Любопытнейшая книжка, например, Пасынкова «Тайпа». Пасынков впервые в нашей литературе дал художественное изображение родового быта одного из племен Чечни.
Нам нельзя допускать появления в нашей среде великодержавных настроений и тенденций. Между тем у нас почти нет книг, которые знакомили бы с бытовыми условиями нацменьшинств. Поэтому каждая хорошая книга, написанная на эту тему, имеет определённую и высокую социальную ценность. Мы должны так же хорошо понимать друзей, как хорошо чувствуем и понимаем врагов.
Ударники-рабочие разлетаются по всему пространству Союза Советов, как искры огромного костра при крепком ветре. Это даёт им возможность широко изучить быт и психологию племён и областей, показать сдвиги, происходящие в племенах, которые ещё недавно не имели письменности, а сегодня поставлены перед необходимостью решать вопросы огромного культурного и политического значения.
Далее, есть одна тема уже вполне ваша. Тема эта история старых заводов. Чем важна и поучительна эта тема? При серьёзном отношении к ней, при тщательном изучении её она развернёт и перед вами и перед вашим читателем, молодым рабочим, пришедшим из деревни, картину роста и развития промышленности, глубочайшие и нередко кровавые драмы, которые переживала рабочая масса, создавая промышленность; покажет завод как школу революционера, а иногда и как крепость рабочего класса, — крепость, которую царь принужден был брать войсками. Мне кажется, что огромная социальная значимость этой темы не требует подчёркивания.
Любопытные и весьма полезные есть у нас очерковые книжки. Но всё это не то, что требуется. Даже у крупных писателей, сравнительно опытных литераторов, не хватает сил, чтобы дать широкое обобщение, синтез действительности — кипучей, насыщенной великолепнейшей человеческой энергией, которая совершает почти чудеса. Даже культурные иностранцы, те из них, кто более или менее честно познакомился с нашей действительностью, с трудом верят, что после разрухи, которая была в результате империалистической и затем гражданской войны, можно было в тринадцать лет создать такие гигантские дела во всех областях, не только в индустрии, но и в том повороте революции, который переделывает мужика и делает из него, бывшего раба земли, трудового рабочего. Это факт такого значения, которое в высшей степени трудно учесть сейчас.
Если взять все явления такого порядка, то ясно, что литературе эти явления, конечно, не отразились и винить за это кого-либо нельзя.
Действительность не отражена. Что же отсюда следует? Что отразить её — дело вашего поколения. Вам нужно идти в эту сторону. Нужно учиться давать синтезы, отрывки и клочья. Нужно широкое обобщение, больше картины. Отсюда неизбежна и необходима серьёзная учеба.
Какие бы ещё темы могли вы внести в литературу? Мне кажется, что таких тем довольно много, и первая из них, которая приходит в голову, в высокой степени интересна и злободневна. Крестьянский парень приходит на фабрику. Опишите его именно как крестьянского парня, как человека земли, ей подчинённого, как человека, скованного цепью векового рабского труда, цепью поколений. Он привык смотреть на эту землю как на силу, которая его кормит, которая ему каким-то таинственным путём даёт хлеб, картошку и т. д. Он никогда не задумывался над тем, как это делается землёй, природой.
Вот этот человек, подчинённый природе и выросший среди полей, где над золотыми волнами хлеба жаворонки поют, приходит на завод. Здесь он видит прежде всего какие-то ему непонятные станки, которые он в Сельмаше, например, с непривычки ломает. Он берёт неоформленный кусок материи. Из этого куска он делает сложнейшие аппараты, изумительные вещи.
На эту тему можно «навертеть» интереснейшие картины, приняв во внимание то, что, помимо изменения отношения человека к материи, которая раньше давила на него, изменяются и его отношения с людьми. Эти люди хотят изменить судьбы мира и, кроме того, эмоционально иначе устроены, чем он, человек, которого Глеб Успенский прозвал человеком «во власти земли». Вот это столкновение древнего человека с новой культурой — та большая тема, которой ещё никто серьёзно не тронул и на которую должны ответить литударники.
Кроме того, возьмите тему о женщине — строительнице социализма, и тут положение такое же. Эта тема у нас тоже не тронута, хотя у нас уже есть новый тип женщины — активной общественной работницы.
Само собой разумеется, что тем очень много. Когда ударники ВЦСПС пишут об организации бригад, об организации цехов и пр., этим самым они уже берутся за новые темы, — это несомненно.
И однако многие из них вследствие технического слабосилия не совсем ладно к этому подходят. Они пишут для своего цеха. Если автор — слесарь, то пишет, как слесарь, и в литейном цехе, например, его не понимают, а в другой области производства и совсем не поймут. Технические слова делают его очерк недоступным широкому читателю. Бывает и так, что пишут о своём заводе целиком. Само собой разумеется, что в трёх — пятикопеечную книжку завод этот не влить. По этой причине тему эту всячески мнут и получается плохо. Самое главное: мы недостаточно осознали, что спрос на книги сейчас исчисляется миллионами. Да и читатель стал совсем другой. Читатель в некоторых отношениях знает больше, чем знали мы, старые писатели. Люди моего поколения не знали целого ряда не только вещей, но и названий вещей, потому что их не было. Ведь писатель девяностых годов не мог писать об аэроплане, о радио, о кино и о влиянии всех этих вещей на психику человека. Он не знал, что такое блюминг, что такое крекинг.
Техника за последние годы мощно разрослась, и всё это не может не влиять на человека. Тут нужно найти какие-то особенные приёмы. Но нельзя злоупотреблять техническими терминами.
Вы пишете для миллионов, и это обстоятельство не надо упускать из вида. Это обязывает вас к строгой работе, к честному отношению к слову, к яркости, ясности, ко всем тем приёмам, посредством которых вы наиточнее передадите ваш опыт, ваши впечатления многомиллионному читателю; для этого читателя чтение ещё трудная учёба, а не наслаждение искусством.
Теперь поговорим относительно тем, которые здесь даны разными товарищами.
Вот, например, товарищ Быко-Янко на вопрос, какое произведение он хотел бы написать, говорит, что желает дать полноценно художественное произведение, одновременно и злободневное, и для этого он выбрал форму очерка.
Очерк, товарищи, полноценно художественный и в то же время злободневный, — это крайне трудное дело. Это удавалось таким писателям, как, например, Мопассан или Тургенев. Но их очерки — например, «На воде» Мопассана — это лирика уединённого пошехонца, мечтателя, которому не нравится Эйфелева башня, не нравится Париж и который предаётся пессимистическим размышлениям. А как вы нашу злобу дня опишете, как вы эту злобу дня вложите в очерк — произведение, краткое по своему объёму, — этого я не понимаю и не представляю. Это возможно только при очень высоком мастерстве, при очень большом художественном напряжении, каким обладали, скажем, Флобер, Толстой, Гамсун — литераторы непревзойденного мастерства. Но вам, пока ещё не имеющим нужной тренировки, такие вещи не будут удаваться. Из этого, конечно, не следует, что очерки не нужно писать. Очерки следует писать. Это наша боевая литература. Но надо поставить себе определённые рамки, нужно иметь какой-то чертёж, ясно представлять себе форму того, что хочешь сделать.
Здесь меня спрашивают: с чего надо начинать начинающему писателю? На это я отвечу: с того, с чего он начинает, с того, что ему близко. Вообще же я бы рекомендовал начинать с мелких рассказов, стараясь в каждую страницу уложить как можно больше содержания. Писать крепкими, тугими словами, рассказать так, чтобы всё было просто, ясно, — вот к чему нужно стремиться.
Товарищ Смирнов хотел бы написать роман. Видите ли, для большого романа требуется основательное изучение нашей эпохи. Здесь приходится возвращаться к тому, что я уже говорил. Основательно изучить нашу эпоху очень трудно. Я вчера был в Коммунистическом университете трудящихся Востока. Вот там представлена наша эпоха: там больше пятисот человек негров, самоедов, индусов, арабов и т. д. Вышла там тувинская женщина, у которой ноги крепче телеграфного столба; она чёрт знает сколько лет на этих ногах простоит. Она рассказала о том, что у них шесть лет назад совершенно не было письменности, а грамотности было одна десятая, а сейчас у них 26 процентов грамотности. Она — политически организованный человек, который распоряжается русским языком довольно свободно, умеет даже этакие колкие словечки вдвинуть в свою речь. Потом говорил самоед о том, что они у себя ликвидировали кулаков-оленеводов. И так это тихо, просто было сказано, ну так просто, что я внутренне поблагодарил природу за то, что я не кулак.
Для того чтобы написать большой роман с основательным изучением эпохи, нужно знать многое, нужно побывать во всех концах СССР. Ведь эту эпоху делают сто шестьдесят миллионов людей в одном только Союзе Советов. Изучать её надо основательно и долго.
Товарищ Малиновский совершенно правильно себе отвечает на вопрос, чего ему не хватает для того, чтобы осуществить свои замыслы: не хватает глубокого знания марксизма и ленинизма. Я думаю, что это дело наживное и если человек хочет что-то знать, то он обыкновенно узнаёт. На вопрос о технике сюжетного построения художественной вещи у меня ответа нельзя получить по той простой причине, что сюжетно свои книги я строить не умею. Все мои книжки построены в высшей степени шаблонно. Этому надо учиться у других — у классиков и у наших попутчиков. Я думаю, что до Леонида Леонова интересных писателей в смысле архитектоники, расположения материала в русской литературе не было. У него есть ещё много недоговорённостей, но это человек, который может.
Товарищ Болховитинов хотел бы от описания отдельных участников нашего сплошного наступления перейти к художественно обобщенному описанию этого наступления. Это правильный подход — описывать постепенно, ступень за ступенью, причём каждая следующая ступень шире предыдущей. Он хочет писать в стихах. У него очень много стихов; может быть, это внутренняя потребность, но я бы предпочёл прозу — эпическую, простую, ясную, суровую даже прозу. По-моему, в наших стихах прежде всего не хватает вдохновения, пафоса. Увы, большинство наших стихов страдает этим недостатком: они пишутся с невероятной быстротой, и хотя в них заметно стремление отозваться на будни, но героизма наших будней они не отражают. Это только более или менее интересные куплеты, однако не поэзия в том смысле, в каком она должна быть у класса-победителя, у класса, создающего огромные ценности духовного и материального значения, у класса, который взял на себя огромнейшие задачи — идти впереди всего мирового пролетариата.
Товарищ Чурсин хочет написать о Донбассе, где ему пришлось год работать, и о колхозном движении, так как ему пришлось организовывать колхозы в 1929—30 году. Это очень хорошая задача. Но мне кажется, что это чересчур много для того, чтобы сразу сделать, и это не то, о чём здесь говорилось; к тому же это делается очень многими и носит характер отрывков из автобиографий. Мне думается, что вам нужно учиться делать что-то иное, вам надо искать новых тем. Книжки о ходе социалистического соревнования, о том, как был организован цех, бригада, пишутся, но это нельзя делать так, как это сейчас делается. Эти темы заслуживают более глубокого изучения и, конечно, более значительного по силе, по форме изображения.
Мне поставили вопрос о том, можно ли начинающему писателю, очень мало печатающемуся, писать большие вещи. Здесь я должен сказать, что, если человек печатается, это ещё не значит, что он должен печататься. У нас очень многие люди печатаются по недоразумению или по слабости редакторов и т. д. Можно, конечно, начинающему писать большие вещи, я уже говорил, что даже следует, но прежде нужно поучиться, и хорошо поучиться.
Товарищ Пластинин хочет изобразить новое студенчество. Очень любопытная задача, тем более любопытная, что недавно вышла книга Воскресенского, в которой он изобразил новое студенчество в форме не очень лестной, чего, по моему мнению, оно не заслуживает.