У меня действительно нет с собой оружия, но небольшой кастет я приготовил. Для однорукого инвалида крайне важно усилить свою единственную руку, чтобы достойно встретить противника. Оглобля подходит к кабинкам. Он останавливается и наклоняется, чтобы посмотреть, кто именно в них есть. Потом открывает дверцу первой. Я нахожусь в третьей. Пусть подойдет поближе.
Он направляется дальше. Если собрать все кадры из американских фильмов, где действие происходит в туалетах, то может получиться многосерийная «сага о туалетах». Там убивают, насилуют, переодеваются, любят, ошибаются и тому подобная дребедень. На самом деле это происходит из-за полиции, когда нельзя драться или устраивать дебош в общественном помещении, рискуя быть арестованным.
Оглобля открывает дверцу второй кабинки. Пусть подойдет поближе. В конце концов давно нужно показать этим подонкам, что я их не боюсь. Может быть, тогда они отстанут. Если не успокоятся и в этом случае, то тогда придется в очередной раз исчезнуть. Отправить Сашу в Сиэтл, а нам с Костей куда-нибудь скрыться. Правда, придется оставить дом, машины, самолет, в общем, все, что я нажил за последние шесть лет. Хотя нет, не нажил. Скорее, купил на не очень честно заработанные деньги. Как пришли, так и ушли. Не стоит о них жалеть. Денег у меня хватит, чтобы устроиться в другом месте. Моя недвижимость все равно сохранится за мной, хотя бы еще на сто лет, а жить можно в любом уголке Америки, благо прописки здесь не существует. Я знаю, что в Москве ввели регистрацию всех приезжающих гостей. Попробовали бы здесь сделать нечто подобное! Мэр города, в котором устроили бы подобную дискриминацию приезжих, мгновенно бы слетел со своего места. И еще бы попал под суд за такое неслыханное нарушение прав гостей.
Оглобля наконец подходит к моей кабинке. У него уже более уверенные шаги. Он полагает, что меня здесь нет. Открывает дверцу, и в этот момент я обрушиваю на него кастет. Удар получился отменным. Он пошатнулся и упал на колени. Я еще раз бью его в скулу, в лошадиную скулу, которая снилась мне последние несколько дней, пока я ждал Костю. Он падает на пол. Вот так-то лучше. Ботинки у меня тяжелые, теперь ему будет труднее защищаться.
С каким наслаждением я бью его по почкам! Пусть вспомнит, как избивал меня. По лицу, правда, не бил. Им важно было сохранить мое лицо в порядке, чтобы я мог беспрепятственно выполнить их «заказ». Но спина у меня болела еще дней десять. Зато я не обязан беречь лицо своего преследователя. И поэтому я с удовольствием заезжаю ему ботинком в физиономию, чтобы он почувствовал, как это больно. Кажется, я сломал ему нос. Еще несколько ударов — и я немного успокоюсь.
— Хватит за мной ходить, — говорю я по-русски, чтобы Оглобля лучше понял, — хватит меня преследовать, гнида лагерная. Если еще раз я увижу вас около своего дома, я отстреляю вам конечности. Мы уже обо всем договорились с Барлоу, и я не хочу видеть у себя на хвосте такую падаль, как ты.
Я еще несколько раз бью его по вздрагивающему телу. Вот теперь все нормально. Теперь я вернул себе одно очко. Остается дождаться его напарника. Тот уже спешит к туалету, когда я поворачиваюсь, чтобы вымыть руки. Конечно, левую руку я могу не мыть, но этот тип даже не соображает, что же происходит. Он врывается в туалет и видит моя спину, а потом своего напарника, лежащего на полу в крови. Конечно, он бросается к Оглобле. Психологически все рассчитано правильно. Если человек показывает вам свою спину, значит, он не опасен и вас не боится. Просто напарник Оглобли не изучал психологию. А я изучал. Он делает шаг к Оглобле, потом оглядывается по сторонам. Я наблюдаю за ним, глядя в зеркало. И в тот момент, когда он наконец соображает, что именно произошло, и поворачивает голову ко мне, я разворачиваюсь и, вложив в удар все тело, достаю его хорошо поставленным ударом. Он отлетает к стене и падает на пол без сознания. Вот и все. Теперь у нас есть минут двадцать — двадцать пять. А может, и больше, пока Оглобля приведет себя в порядок. Я наклоняюсь к нему. Его напарник лежит без сознания под писсуаром. Это как раз идеальное место для такого подонка.
— Слушай внимательно, — говорю я Оглобле, поднимая его голову за редкие волосы, — хватит меня преследовать. Хватит меня доставать. Я не люблю, когда за мной следят. Чем вы занимаетесь, это ваше дело. А меня оставьте в покое. Так будет удобнее и для вас, и для меня. Иначе в следующий раз я кого-нибудь убью. Все понял?
Он стонет и из его разбитых губ я слышу, что он меня понял. Вот это другое дело. Напоследок я с силой опускаю его голову на пол с таким расчетом, чтобы еще немного его оглушить. Потом быстро проверяю его одежду. Достаю мобильный телефон и ключи от машины. У его напарника тоже забираю мобильный телефон и неожиданно обнаруживаю пистолет. Вот это номер! Эти мерзавцы уже не боятся ездить по Америке с оружием в кармане! Я долго смотрю на пистолет. Брать его с собой немыслимо. И не только потому, что меня могут задержать. Этот пистолет вполне может числиться в розыске, на нем может висеть какое-нибудь преступление. Нет, такая вещь мне не нужна. Но и оставлять ее здесь тоже нельзя. Выброшу где-нибудь по дороге. Я стираю свои отпечатки пальцев с пистолета и, завернув его в носовой платок, опускаю в карман.
После этого я выхожу из туалета. Посетителей в такое время немного, и если даже найдут моих преследователей, понадобится минимум полчаса, чтобы привести их в порядок. Мобильные телефоны мне нужны, чтобы проверить, куда в последние два часа звонили эти ребята. Я выхожу во дворик, достаю свой телефон и переписываю все номера с их телефонов. После чего отключаю оба аппарата и выбрасываю в ведро для мусора. Нет, это неправильно. Телефоны нужно разбить и бросить рядом с ними. Иначе Барлоу может заподозрить, что я устроил шоу именно для того, чтобы списать номера телефонов с их аппаратов. Я возвращаюсь и бросаю телефоны рядом с ними. Теперь это выглядит как акт личной мести этим подонкам.
Когда я вхожу в зал, Константин и Саша уже обедают. Я прошу официанта принести мне кружку пива. Здесь разрешают выпить одну кружку пива. Не больше и не меньше. Костя тоже хочет пива, и официант приносит два высоких бокала с янтарной жидкостью. В отличие от Питера, здесь не дают пива с пеной. Просто не принято такое надувательство. Ведь все понимают, что пена — это воздух, поэтому пиво должно быть налито до краев. Хотя иногда бывает жалко, так хочется пива с пеной.
Через пятнадцать минут мы уезжаем из Гринленда. Моих преследователей все еще не обнаружили. Пока они придут в себя, пройдет много времени, и я смогу спокойно приехать домой вместе с Костей. А заодно купить билет в Огасте для Саши. Иначе зачем я устроил этот цирк? Только для того, чтобы посчитаться с Оглоблей? Но я ведь не идиот. Они могут ждать меня у дома уже другой группой. А вот если они отстанут хотя бы на два часа и потеряют меня из вида, то я успею доехать до Огасты. Когда у меня будет билет для Саши, я смогу спокойно отправить ее в Сиэтл. Мне нужно было выиграть время, чтобы они не узнали, чем именно я занимаюсь в Огасте. Только и всего. И мое раздражение, мое внезапное нападение на преследователей, вся эта драка — всего лишь хорошо продуманный трюк. Пусть они думают, что меня достали. Что я сорвался из-за приезда сына и, вспылив, изувечил этих мерзавцев. На самом деле я точно рассчитал свое раздражение. И проявил его в тот самый момент, когда мне нужны были полтора-два часа, чтобы остаться вне их контроля. Что я и сделал.
У профессионалов вообще не бывает неконтролируемых поступков. Все должно быть рассчитано до мелочей. Даже кастет, который я заранее приготовил. Такие вещи тоже нужно просчитывать. Конечно, мне хочется остаться с Костей. Отправить Сашу в Сиэтл и остаться со своим сыном. Чтобы охранять свой дом. Они не посмеют к нам сунуться. Надеюсь, что не посмеют. Теперь нас двое, и у меня в доме есть оружие. Даже если вокруг дома появится взвод мерзавцев, то и тогда шансы будут равными. Я ведь стреляю отменно, несмотря на отсутствие левой руки. Косте нужно только не мешать мне и контролировать обстановку вокруг дома. И тогда мы справимся с любым противником.
Глупые мечты! Я ведь знаю, что это невозможно. И в Сиэтл должна лететь не Саша. Там должен быть Костя. Он не знает языка, не сможет спрятаться, не сумеет сориентироваться. Ближайшие несколько недель он должен пожить у моей родственницы в Сиэтле. После того как все закончится, я смогу его вытащить. Если, конечно, смогу, но другого выхода у меня нет. Я смотрю поочередно на Костю и на Сашу. У меня двое детей, и я отвечаю за них перед Богом. И перед самим собой. Как я хочу остаться подольше с Костей, поговорить с ним по душам, рассказать ему о своей жизни, расспросить его обо всем.
Я ведь точно знаю, что никто ко мне не сунется. И даже избитый Оглобля не посмеет пикнуть. Его разбитое лицо — всего лишь маленькая проблема самого Оглобли. Я нужен мистеру Барлоу совсем для другого дела. И значит, я должен продумать свой план во всех деталях, чтобы в любом случае спасти Сашу и Костю. Особенно его. Чтобы вытащить сына из этого дерьма, прежде чем нырну туда сам.
Я ведь точно знаю, что никто ко мне не сунется. И даже избитый Оглобля не посмеет пикнуть. Его разбитое лицо — всего лишь маленькая проблема самого Оглобли. Я нужен мистеру Барлоу совсем для другого дела. И значит, я должен продумать свой план во всех деталях, чтобы в любом случае спасти Сашу и Костю. Особенно его. Чтобы вытащить сына из этого дерьма, прежде чем нырну туда сам.
ОЛД-ТАУН. ШТАТ МЭН
ЗА ТРИ НЕДЕЛИ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ
Второй раз мистер Барлоу позвонил через несколько дней, как и обещал. У меня было время подумать. Многое я передумал за эти дни. И жизнь свою вспоминал в общем-то не очень счастливую. Другой мечтал бы о такой судьбе. Американский миллионер, получил гражданство, устроился в стране, куда тысячи людей пытаются пробиться. Но не могу назвать себя счастливым. Какой я, к черту, счастливый человек? Сначала мое ранение, ведь не все с войны инвалидами возвращались. И погибло всего пятнадцать тысяч человек. За столько лет. Конечно, этих пацанов жалко, только когда я однажды «Рэмбо» посмотрел, то подсчитал, что герой один убил больше наших, чем на самом деле погибало в год. А ведь офицеры имели специальный приказ и старались беречь людей.
Действовали мы иногда жестоко, не всегда цивилизованными методами. Да и афганцев за настоящих противников не считали. Чаще всего мы блокировали их населенные пункты, а разбираться с мятежниками предоставляли «народной армии». Что такое гражданская война, знаете? Нашу войну уже никто не помнит, она восемьдесят лет назад была. А вот я вам скажу, что это такое. Это не тогда, когда брат на брата. Это еще не самое страшное. Это когда вся мразь, все страшное, что есть в людях, наружу выходит. Это когда люди счеты начинают сводить друг с другом, прикрываясь какими-то надуманными идеалами.
Кто-то дочь свою не отдал за племянника из вашего рода, кто-то раньше вас обидел, чей-то дядя служил чиновником и не помог вам в приобретении нужного участка земли, кто-то обижен на соседа, который не дает воду. Ах, сколько поводов для обид! И сколько недовольных. У соседей, друзей, родственников всегда есть обиды друг на друга. В нормальном обществе это может кончиться сплетнями, а во время гражданской войны истреблением целых семей. Вот когда люди сводят счеты по-настоящему. И ни одна самая страшная война не может сравниться с гражданской.
В общем, все так глупо получилось. А потом эти страшные годы перед распадом, когда и хлеба купить не могли. И моя жена, с которой я не сумел пройти испытания. Как это говорят в церкви? «И буду любить тебя в горе и в радости». В радости мы еще как-то жили, а когда случилось горе, она отказалась не только меня любить, но и вообще нормально жить рядом со мной. Ей ведь казалось, что я не просто руку потерял, а будущее наше загубил. Мое и Костино. И конечно, ее будущее, чего она мне простить не могла. В мечтах она себя генеральшей видела, а не женой однорукого инвалида, списанного из армии и получающего нищенскую пенсию.
Ну, а потом я ушел из дома. Я никогда не считал, сколько людей застрелил. Тридцать? Тридцать пять? Я был профессионалом, получал заказ и его выполнял. Среди тех, кого я убирал, были в основном мерзавцы. Потом я узнавал, что это были либо просто бандиты, либо абсолютные беспределыцики. Конечно, среди них были и запутавшиеся люди. Двое или трое. Не знаю точно. Но наверное, они тоже были кому-то нужны, имели семьи, детей. Я иногда думал об этом. Не всегда поступал я праведно, не всегда. И если ад существует, гореть мне в этом аду за мои преступления. За этих двух или трех заказанных бандитами и убитых из моей винтовки. Я ведь почти никогда к жертве близко не подходил. Мне это было не нужно. Я любую цель достану на расстоянии пятидесяти метров. Хотя однажды я видел, как стреляют истинные мастера, чемпионы мира по стрельбе из пистолета. Вот это мастерство. Такая реакция и кучность, как будто автомат стреляет, а не человек. Но это спортсмены экстра-класса, а я был всего лишь наемным киллером.
Барлоу позвонил через несколько дней. И хотя я внутренне уже был готов к новому разговору, но когда услышал его голос, невольно вздрогнул. Уж очень неприятно было слышать голос Барлоу еще раз.
— Здравствуйте, господин Келлер, — приветливо поздоровался он, — с вами говорит Барлоу. Мы с вами уже встречались.
— Да, я вас узнал.
— Вы не станете возражать, если мы встретимся где-нибудь в ресторане? Например, в мексиканском ресторане, находящемся недалеко от вашего дома.
— Когда нужно приехать?
Этот тип был умный. Он ничего не говорил по телефону. Хотя наверняка знал, что я не пойду в полицию. И может быть, его люди все эти дни прослушивали мои телефонные разговоры.
— В восемь вечера, — сообщил он. — Вас устроит?
— Я приеду, — трубку я положил, не дожидаясь, когда он попрощается. Они все обо мне узнали. И наверняка выяснили, что я любил бывать в мексиканском ресторанчике, расположенном у дороги, где Пабло и его жена кормили клиентов острой мексиканской пищей. У них работали трое ребят — один пуэрториканец, один афро-американец и один китаец. Мне иногда казалось, что Пабло специально набрал себе таких помощников, чтобы подчеркнуть своеобразие ресторана. Других подобных заведений в городе не было. В центре находился один итальянский ресторан и один стилизованный под английский паб небольшой бар рядом с полицейским участком. Было еще несколько закусочных, вездесущий «Макдоналдс» и несколько заведений подобного рода.
Кстати, в нашей полиции работали всего два человека, которые всех знали в лицо и их тоже знали в лицо. Они, кажется, не носили оружия, и вообще в городе Олд-Таун не случалось никаких преступлений. Иногда кто-то превышал скорость, направляясь мимо нашего городка к канадской границе. Иногда в городе появлялся бомж, пытавшийся найти работу. Несколько раз пропадали мелкие вещи. Один раз угнали машину, но ее сразу же нашли. Оказалось, что ребята решили пошутить. В этом городке не было вообще никаких преступлений. Здесь не было даже драк, когда молодые ребята устраивают в барах состязания «боевых петухов», пытаясь доказать свою состоятельность. Ничего подобного здесь не было. Это был типичной американский сонный, тихий, захолустный, провинциальный городок. И ресторанчик Пабло был местной достопримечательностью, куда приезжали и мэр нашего городка, и священник нашего небольшого прихода, и даже мистер Кервуд, единственная звезда, живущая в нашем городе, конгрессмен штата Мэн от нашего городка. Хотя, по большому счету, кого еще могли выбрать, если не самого богатого и умного человека в этих местах?
На этот раз Барлоу сидел за столиком один. Во всяком случае, рядом с ним никого не было. Я прошел к столу и попросил Пабло принести мне пива. В небольшом зале четыре или пять столиков были заняты. Я быстро посмотрел на всех сидевших за столами. Некоторых я, конечно, знал, это были жители из нашего городка. А вот двоих незнакомцев, усевшихся в углу так, чтобы оттуда просматривался наш столик, я видел впервые. Значит, мой собеседник приехал не один. Он привстал, увидев меня. Когда я сел, Барлоу утвердительно кивнул и опустился следом.
— Мне говорили, что за столько лет вы не разу ни напились. Сохраняете форму? Или иногда выполняете заказы? Говорят, что два или три раза в год вы исчезаете на несколько дней, и никто не знает, куда именно вы уезжаете. Даже ваша дочь. Это правда?
— Не знаю.
Я не собираюсь ничего рассказывать Барлоу, тем более что я действительно иногда покидал городок, но совсем не для того, чтобы уже в Америке заниматься своим ремеслом. У меня были для этого другие, более веские причины. Я привык всю жизнь полагаться только на себя, во всяком случае, последние пятнадцать лет меня здорово била судьба, и я старался сделать все, чтобы подготовиться к любой неожиданности.
— Откуда у вас такие деньги, мистер Келлер? — интересуется Барлоу. — Роскошный дом, машины, даже самолет. Только не говорите, что вы получаете свои проценты за акции. Мы все выяснили. Сначала нужно купить акции, чтобы получать такие проценты. Откуда вы взяли ваш начальный капитал?
— Это не ваше дело, — отвечаю я довольно грубо. — Вы же все знаете про мои деньги.
— Думаю, что знаю, — улыбнулся Барлоу, — за исключением источника их получения. Мы постарались проследить, но выяснилось, что вы чрезвычайно ловко действовали. Открывали счета в больших городах и переводили туда по пять-десять тысяч долларов. Затем, выждав некоторое время, вы концентрировали деньги на одном счете, переводя их небольшими суммами с интервалами в несколько месяцев. И когда на искомом счету накапливалась достаточно крупная сумма, вы покупали акции технологических компаний и получали дивиденды с этих акций уже на абсолютно законных основаниях.
— Вы, наверное, работаете директором ЦРУ или ФБР?
— Не преувеличивайте мои возможности, мистер Келлер. Я всего лишь скромный адвокат. Но мои друзья помогли мне собрать нужную информацию. И поэтому если вы вдруг заартачитесь, мы готовы предоставить полиции все номера счетов в банках, откуда поступали деньги на покупку акций. По всем вашим счетам, — победно улыбается Барлоу.