— Этому меня учить не надо.
— Ты так думаешь? Каждый раз, нанося удар правой, ты опускаешь левое плечо, и все твои удары идут по кривой. Лучшая твоя защита — это подбородок, но он, хоть на вид и вырублен из гранита, всего лишь кость. Стойка у тебя неплохая, хотя и ее можно улучшить, однако недостатков полно. Грассин воспользуется ими, чтобы тебя измотать.
— Это ты так полагаешь.
— Пойми меня правильно, парень. Ты хороший боец, отважный и очень сильный. Но ты сам знаешь, каково тебе было после четырехминутного боя со мной — а бои обычно длятся в десять раз больше.
— Мои столько не продлятся,
— Драка с Грассином будет затяжной, — хмыкнул Борча — Не позволяй гордыне ослепить себя, Друсс. Говорят, ты лесоруб. Когда ты впервые взял в руки топор, разве каждый твой удар попадал куда надо?
— Нет, — признался Друсс.
— То же и в кулачном бою. Я мог бы научить тебя разным приемам нападения и защиты. Мог бы показать тебе, как финтить и заманивать противника под удар.
— Вероятно, мог бы. Но зачем это тебе?
— Это вопрос гордости.
— Не понимаю.
— Объясню, когда побьешь Грассина.
— Я здесь долго не пробуду Как только в гавань придет корабль из Вентрии, я отплыву на нем.
— До войны такое путешествие стоило десять рагов. А сейчас — кто знает? Между тем в Више через месяц состоится небольшой турнир, и победитель получит сто рагов. В Више много богатых дворцов, и публика будет делать высокие ставки. Участвует Грассин и многие знаменитости. Дай мне обучить тебя, и я впишу твое имя вместо своего.
Друсс наполнил кубок вином и подал Борче.
— Я сейчас работаю и обещал подрядчику довести дело до конца. На это как раз месяц и уйдет.
— Я могу учить тебя по вечерам.
— С одним условием.
— Назови его!
— То же самое я сказал и подрядчику. Если в Вентрию пойдет корабль и я смогу оплатить проезд, я уеду.
— Согласен. — Борча протянул руку, и Друсс пожал ее. — Я оставляю тебя, отдыхай. И, между прочим, скажи своему другу поэту, что он рвет плоды не с того дерева.
— Он сам себе голова.
— Все равно скажи. Ну, до завтра.
Глава 2
Зибен лежал без сна, глядя в лепной потолок Рядом спала женщина, согревая ему ногу и бок На живописном плафоне потолка охотники с копьями и луками преследовали рыжегривого льва. Кому это взбрело в голову поместить такую сцену над супружеским ложем? Должно быть, первый министр Машрапура крепко уверен в себе, улыбнулся Зибен, — ведь каждый раз, когда он обладает своей женой, она смотрит на мужчин куда более красивых, чем он.
Повернувшись на бок, Зибен посмотрел на женщину. Она спала спиной к нему, сунув руку под подушку и поджав ноги. Темные волосы казались почти черными на кремовой белизне подушки. Лица Зибен не видел, но ясно представлял себе полные губы и длинную красивую шею. Впервые он увидел ее рядом с Мапеком на рыночной площади.
Министра окружали многочисленные подлипалы, и у Эвейорды был скучающий, отсутствующий вид.
Зибен стоял тихо и ждал, когда ее взор обратится к нему. Дождавшись, он послал ей улыбку. Одну из лучших, быструю и ослепительную, которая говорила: «Я тоже скучаю. Я понимаю вас. Мы с вами родственные души» Она вскинула бровь в знак того, что находит его поведение дерзким, и отвернулась. Но он знал, что скоро она посмотрит на него снова. Она отошла к торговому лотку и стала разглядывать фаянсовую посуду. Он протиснулся к ней, и она вздрогнула, увидев его так близко.
— Доброе утро, госпожа моя, — сказал он. Она не ответила.
— Вы очень красивы.
— А вы, сударь, наглец. — У нее был северный выговор, обычно раздражавший Зибена — но не в этом случае.
— Красота вдохновляет на дерзость. Как, впрочем, и на восхищение.
— Вы весьма самоуверенны. — Ее близость приводила его в трепет. На ней было простое ярко-голубое платье и белая шаль из лентрийского шелка. Вся суть заключалась в ее духах — Зибен узнал густой мускатный аромат «Мозерхе». Их ввозили из Вентрии и продавали по пять рагов за унцию.
— Вы счастливы? — спросил он.
— Что за нелепый вопрос! Кто может на него ответить?
— Тот, кто счастлив.
— А вы, сударь, счастливы? — улыбнулась она.
— Сейчас — да.
— Мне думается, вы заядлый волокита и в ваших словах нет ни грана правды.
— Тогда судите по делам, госпожа. Меня зовут Зибен. — Он шепотом назвал ей адрес дома, где жил вместе с Друссом, и поцеловал ей руку.
Через два дня она прислала к нему человека.
...Она шевельнулась во сне. Зибен, просунув руку под атласную простыню, взял в ладонь ее грудь и стал ласкать, тихонько сжимая сосок, пока тот не отвердел. Она застонала, потянулась и спросила:
— Ты что, никогда не спишь?
Он не ответил.
Когда Эвейорда уснула снова, и страсть его прошла, он погрустнел. Она, несомненно, самая красивая женщина, которой он обладал, — к тому же умная, блестящая, живая и страстная.
А ему уже скучно с ней...
Он пел о любви, но сам любви не знал и завидовал придуманным им же влюбленным, видевшим вечность в глазах друг друга. Со вздохом он вылез из постели, оделся и, не надевая сапоги, спустился по задней лестнице в сад. Слуги еще не вставали, рассвет едва брезжил на восточном небосклоне. Вдали пропел петух.
Выйдя на улицу, Зибен почуял запах свежего хлеба, остановился у булочной и купил сырную плюшку, которую съел по дороге.
Друсса не было — он уже отправился на эту свою работу. Боги, как можно день-деньской копаться в грязи? Зибен прошел на кухню, растопил плиту и поставил на нее медную кастрюлю с водой.
Заварив чай из мяты и других трав, он отнес настойку в большую комнату. Там на кушетке спал Шадак в покрытой дорожной пылью одежде и грязных сапогах. Когда Зибен вошел, он проснулся и спустил ноги вниз.
— Любопытно знать, где ты шляешься, — зевнув, сказал он. — Я еще ночью приехал.
— Я был у друзей, — ответил Зибен, пригубив свой чай.
— Ясно. Мапек вернется в Машрапур сегодня — он сократил свою поездку в Вагрию.
— А мне-то что?
— Да ничего. Просто теперь ты знаешь.
— Ты пришел прочесть мне проповедь, Шадак?
— Разве я похож на священника? Я пришел повидать Друсса. И застал его в саду — он бился на кулачках с каким-то лысым верзилой. Судя по тому, как он скачет, раны его зажили.
— Только телесные.
— Знаю. Я говорил с ним. Он по-прежнему намерен отправиться в Вентрию. Ты поедешь с ним?
— С какой стати? — фыркнул Зибен. — Я с его женой незнаком, да и его-то едва знаю.
— Это пошло бы тебе на пользу, поэт.
— Что? Путешествие по морю?
— Ты отлично знаешь, о чем я. Ты нажил себе врага, одного из самых влиятельных лиц Машрапура. А его враги умирают, Зибен. От яда, от ножа, от узловатой веревки, накинутой на шею во время сна.
— Неужто весь город знает о моих похождениях?
— А как же иначе? В том доме тридцать слуг. Ты надеешься сохранить что-то в тайне, когда ее восторженные крики разносятся повсюду и утром, и днем, и глухой ночью?
— Или все сутки напролет, — улыбнулся Зибен.
— Не вижу в этом ничего смешного. Ты просто кобель и, конечно, погубишь ее, как и многих других. Но твоей смерти я не хочу — одни боги знают почему!
— Я подарил ей немного радости, только и всего. Ее сухой как деревяшка муж на это не способен. Но я подумаю над твоими словами.
— Думай быстрее. Мапек, вернувшись, мигом узнает... о радости, доставленной его жене. Я не удивлюсь, если он убьет и ее.
— Нет! — побледнел Зибен.
— Он гордый человек, поэт, — а ты совершил роковую ошибку.
— Если он тронет ее хоть пальцем, я убью его.
— Ах, как это благородно. Кобель обнажает клыки. Не надо было волочиться за ней. Ты даже и не влюблен, просто похоть обуяла.
— А разве влюбленность заключается не в этом?
— Разве что для тебя. Видно, ты никогда уже не поймешь этого, Зибен. Любить — значит давать, а не брать. Делиться душой. Но говорить это тебе — все равно что учить курицу арифметике.
— Ладно, не пытайся щадить мои чувства. Выкладывай все, что на уме!
— Бодасен набирает людей для вентрийской войны. Корабль отплывает через двенадцать дней. Спрячься до тех пор и не ищи больше встреч с Эвейордой, если тебе дорога ее жизнь.
Шадак направился к двери, и Зибен сказал ему вслед:
— Ты не слишком высокого мнения обо мне, верно?
— Более высокого, чем ты сам.
— Я слишком устал, чтобы разгадывать загадки.
— Ты никак не можешь забыть о Гульготире.
Зибен вздрогнул, как от удара, и вскочил на ноги.
— Это осталось в прошлом и ничего для меня не значит. Ты понял? Ничего!
— Как скажешь. Увидимся через двенадцать дней. Корабль называется «Дитя грома» и отплывает от десятого причала.
— Может, я приду, а может, и нет.
— Выбор есть всегда, приятель.
— Нет, нет и нет! — прогремел Борча. — Ты все так же выпячиваешь подбородок и суешь голову вперед. — Борча обтер полотенцем лицо и голову. — Пойми же, Друсс, если Грассину представится случай, он вышибет тебе глаз, а то и оба. Подберется ближе и ткнет рукой тебе в лицо — а большой палец у него как кинжал.
Зибен вздрогнул, как от удара, и вскочил на ноги.
— Это осталось в прошлом и ничего для меня не значит. Ты понял? Ничего!
— Как скажешь. Увидимся через двенадцать дней. Корабль называется «Дитя грома» и отплывает от десятого причала.
— Может, я приду, а может, и нет.
— Выбор есть всегда, приятель.
— Нет, нет и нет! — прогремел Борча. — Ты все так же выпячиваешь подбородок и суешь голову вперед. — Борча обтер полотенцем лицо и голову. — Пойми же, Друсс, если Грассину представится случай, он вышибет тебе глаз, а то и оба. Подберется ближе и ткнет рукой тебе в лицо — а большой палец у него как кинжал.
— Давай еще попробуем.
— Нет. Ты злишься, и это мешает тебе мыслить здраво. Сядь и остынь.
— Смеркается уже, — сказал Друсс.
— Пускай смеркается. До состязаний осталось четыре дня, Друсс. Четыре. За это время ты должен научиться владеть собой. Победа — вот главное. Пусть противник издевается над тобой, пусть заявляет, что твоя мать продавалась матросам. Это его оружие — а ты держи себя в руках, ибо гнев — самая большая слабость бойца.
— Я справлюсь, — буркнул Друсс.
— Всего несколько минут назад ты дрался как надо — хорошо держал равновесие и бил крепко. Потом я влепил тебе пару оплеух. Ты не успел прикрыться и впал в раздражение. Ты опять начал бить криво, выпятил подбородок и открыл лицо.
— Ты прав, — кивнул Друсс и сел. — Но мне не по душе эти игры, эти прыжки и увертки. Как будто дерешься понарошку.
— Да, мы деремся понарошку, дружище, но это готовит тебя к настоящему бою. — Борча хлопнул юношу по плечу. — Не отчаивайся: ты почти уже готов. Копание в земле пошло тебе на пользу. Как там дела на вырубке?
— Сегодня заканчиваем. Завтра туда придут каменщики.
— Как раз вовремя. Подрядчик, должно быть, доволен тобой — как и я.
— А ты почему доволен?
— Треть этого участка принадлежит мне, а цена на землю порядком возрастет, когда построят дома. Ну а ты? Доволен премией?
— Уж не тебе ли я ей обязан?
— Нет, Друсс, так всегда делается. Подрядчик получает пятьдесят рагов, если укладывается в срок, а помощнику обычно отдает десятую долю.
— Мне он дал десять рагов — золотом.
— Как видно, ты здорово ему угодил.
— Он просил меня остаться рыть котлованы под дома.
— Но ты отказался?
— Да. В Вентрию идет корабль. Я предложил на мое место Тогрина, и подрядчик согласился.
Борча помолчал. Он знал, как Друсс побил Тогрина в первый день и как взял его обратно, как учил его и доверял распоряжаться. А подрядчик рассказал Борче, как охотно подчиняются Друссу рабочие.
«Он прирожденный вожак, который вдохновляет людей своим примером. Для него нет слишком тяжелой или грязной работы. Он настоящая находка, Борча, и я хочу повысить его. На севере намечают новую вырубку, участок там трудный — я поставлю Друсса туда начальником». — «Он не согласится». — «Почему? Он мог бы разбогатеть».
Борча вернулся к настоящему:
— А вдруг ты ее не найдешь?
— Найду, Борча, хотя бы мне пришлось обыскать всю Вентрию и заглянуть в каждый дом.
— Ты лесной житель, Друсс, так скажи: если бы я пометил в лесу опавший лист, как бы ты стал искать его?
— Я тебя понял. Но моя задача не столь трудна. Я знаю, что купил ее Кабучек. Он человек богатый, видный — его я найду. — Друсс встал со скамейки и достал Снагу. — Это топор моего деда. Говорят, он был злодей. Но в дни его молодости готирский король Пазия привел с севера войско. Все Ударились в панику: разве могут, мол, дренаи выстоять против такой армии? Города опустели — люди бежали, грузя свои пожитки на тачки, повозки и спины лошадей. Но Бардан, мой дед, явился с двадцатью людьми во вражеский стан, нашел шатер короля и убил его. Утром готиры увидели голову своего короля на копье и отправились восвояси.
— Да, я слышал эту историю. И что же ты из нее выводишь?
— Нет ничего, что не удалось бы человеку, если у него есть воля, сила и мужество.
Борча встал, разминая могучие мускулы плеч и спины.
— Сейчас увидим, правда ли это. Посмотрим, есть ли у тебя воля, сила и мужество не выставлять подбородок.
Друсс с усмешкой прислонил топор к скамье и встал,
— Нравишься ты мне, Борча. Скажи, во имя Хаоса, как тебя угораздило служить такому, как Коллан?
— В нем было и хорошее, Друсс.
— Неужто?
— Да. Он хорошо платил. — И Борча ладонью хлопнул Друсса по щеке. Тот зарычал и ринулся на Борчу, но он отскочил влево и двинул Друсса в скулу. — Подбородок, дубина! Убери подбородок!
— Я надеялся на лучшее, — сказал Бодасен, оглядывая толпу, собравшуюся на Поле Торжеств.
— Пусть внешность вас не обманывает, — усмехнулся Борча. — Некоторые из них очень даже ничего — зависит от того, что вы ищете.
Бодасен недовольно взирал на грязных оборванцев. Здесь толпилось не меньше двухсот, а по дороге подходили новые.
— Боюсь, у нас разные взгляды на то, что хорошо и что плохо.
— Гляньте хотя бы на этого — вон, на заборе сидит. Это Эскодас-Лучник — попадает в ноготь большого пальца с пятидесяти шагов. С таким можно идти в горы, как говорят у меня на родине. А вон там — Кельва, бесстрашный и очень искусный рубака, природный убийца.
— Но имеют ли они хоть какое-то понятие о чести? Борча громко расхохотался:
— Вы, мой друг, наслушались героических преданий. Эти ребята дерутся за того, кто им платит.
— Я заперт в этом гнусном городе, — вздохнул Бодасен. — Враги осаждают моего императора со всех сторон, а я не могу присоединиться к нему. Мой корабль не отплывет без опытных бойцов — и я должен набрать их среди машрапурского отребья. Нет, я ожидал большего.
— Отбирайте с умом — и они еще удивят вас.
— Займемся сперва лучниками, — решил Бодасен. Понаблюдав около часа, как они стреляют по соломенным чучелам, он отобрал пятерых, в том числе и молодого Эскодаса. Каждому вручили по золотому рагу и велели явиться на «Дитя грома» к рассвету назначенного дня.
Бойцов на мечах отбирать было труднее. Сначала Бодасен приказал им сражаться друг с другом, но они взялись за дело с излишним рвением, и несколько человек получили ранения, а одному рассекли ключицу. Бодасен велел остановиться и с помощью Борчи выбрал десятерых. Раненым дали по пять серебряных монет.
К полудню Бодасен набрал тридцать человек из требуемых пятидесяти. Он отпустил остальных и зашагал прочь вместе с Борчей.
— Вы оставили место для Друсса? — спросил кулачный боец.
— Нет. Я беру только тех, кто будет сражаться за Вентрию, — а у него своя цель.
— Если верить Шадаку, Друсс лучший в городе боец.
— Я не слишком расположен к Шадаку. Если бы не он, мы переманили бы пиратов на свою сторону.
— Святые Небеса! И вы в это верите? Коллан взял бы с вас деньги и ничего не дал бы взамен.
— Он поручился своим словом.
— И как только вы, вентрийцы, умудрились создать свою империю? Коллан был лжец, вор и разбойник. Как вы могли ему верить? Разве не пообещал он вам, что вернет Друссу жену? Разве не лгал вам, чтобы вы помогли заманить Друсса в ловушку? С кем вы, по-вашему, имели дело?
— Я полагал, что с дворянином, но, как видно, заблуждался.
— Да уж. Вот вы только что дали золотой Эскодасу, сыну козьего пастуха и лентрийской шлюхи. Отца повесили за кражу двух лошадей, а мать его бросила. Он вырос в приюте у священников Истока.
— И какова мораль этой печальной истории?
— Этот Эскодас будет стоять за вас насмерть и не побежит. Спросите его о чем-нибудь, и он даст вам честный ответ. Дайте ему мешок с алмазами и велите доставить их за тысячу лиг — и он доставит, не украв ни единого камушка.
— Точно того же я ожидаю от всякого вентрийского слуги, которого беру к себе на службу. Почему честность в твоих устах превращается в столь великую добродетель?
— Нет, вам, видно, ничего не вдолбишь, — рассердился Борча.
— Просто вы, варвары, делаете тайну из ничего. Впрочем, относительно Друсса ты прав — раны ему нанесли из-за меня. Поэтому я оставлю ему место на корабле. А теперь поищем заведение, где хорошо кормят и дают приличное вино.
Шадак, Зибен и Борча стояли с Друссом на пристани. Грузчики таскали по сходням тюки и мешки на единственную палубу. Корабль сидел в воде низко, битком набитый наемниками, — они, толпясь у поручней, махали многочисленным женщинам на пристани. По большей части здесь собрались шлюхи, но было и несколько жен с малыми детьми, многие плакали. Шадак стиснул руку Друсса.
— Доброго тебе пути, парень. Пусть Исток приведет тебя к Ровене.
— Непременно приведет. — Подбитые глаза Друсса отливали желтизной и пурпуром, а под левым красовался грубый шов.
— Хороший был бой, — усмехнулся Шадак. — Грассин его надолго запомнит.
— Я тоже, — пробурчал Друсс. Шадак посерьезнел.
— Ты редкий человек, Друсс. Постарайся не меняться и помни правила.